И Чи-Гоан выразительно покачал ногой, на которой, скрытый сапогом, чернел страшный коготь, а потом с обычным своим беспечным видом спросил:

— Хочешь молока? Здесь осталось немного.

Я хлебнула сладкого молока из его кружки и пошла спать. Чи-Гоан остался сидеть один, по-прежнему глядя на свечу.

Наутро мы собрались в путь. Хозяйка постоялого двора, толстая молодая баба в линялом фартуке, вышла, широко зевая, во двор, чтобы получить с нас деньги.

— Я заплачу! — сказал Чи-Гоан и стал рыться в карманах плаща. Пока он искал кошелек, Рейдан достал несколько мелких монет и отдал их хозяйке.

— Уже все, Чи-Гоан, не ищи, — сказал он лю-штанцу. Но тот, вдруг спрыгнул с коня и стремглав побежал обратно в дом. Мы переглянулись. Рейдан спешился и тоже пошел за ним.

Вышли они оба хмурые и озадаченные.

— Хозяйка, у нас неприятность, — сказал ей охотник. — У нашего друга украли кошелек с большими деньгами. Кто еще живет у тебя из постояльцев?

Хозяйка, мигом проснувшись, запричитала плачущим голосом. Оказалось, что к утру, кроме нас, никого не осталось. Но с вечера было еще трое пеших мужчин, представившихся котинскими рыбаками, которым захотелось отдохнуть на твердой земле.

— Где у тебя был кошелек? — спросил Рейдан люштанца.

— В плаще. А плащ я бросил в сенях, вместе с седлами.

На Чи-Гоана было жалко смотреть. До него постепенно доходило, что утрата невозвратима и что без денег добраться до Мидона и отыскать там Роут, а тем более уговорить ее стать его женой, ему будет нелегко.

Но делать нечего — мы покинули окаянный постоялый двор. Все испытывали гадкое ощущение от того, что оказались в дураках.

— У тебя все деньги были в этом кошельке? — без особой надежды спросил Рейдан. Чи-Гоан кивнул.

— Так, — охотник порылся в карманах, — у меня осталось лаков тридцать пять. Надо было разрешить тебе тогда расплатиться за нашу одежду.

— У меня еще восемь: остались после покупки лошади, — протянул ему Готто горсть монет.

Итак, у нас было сорок три лака. Пожалуй, до Мидона, мы могли добраться: цены в деревнях за постой и еду были невысоки, и можно было торговаться. Но Ми-дон — большой город. Кто знает, сколько времени каждый из нас там проведет? Надо было думать, как заработать еще денег.

В деревнях, через которые лежал наш путь, мы могли рассчитывать только на скудные заработки: пару раз нам указывали на вдовьи дворы, где мужчинам находилась работа: наколоть дров или вскопать огород. Надо ли говорить, что из всех троих с этим делом сносно справлялся только Рейдан, но ни Готто, ни Чи-Гоан в жизни не держали в руках топора? Работа делалась медленно, и платили за нее хозяйки очень бедно.

Я пыталась найти работу портнихи. Но в каждой деревне были свои женщины, занимавшиеся шитьем. Крестьяне им доверяли и не нуждались в услугах чужих людей. Однажды нам даже пришлось удирать, спасаясь от града камней, которыми закидали нас возмущенная портниха и ее родня, на хлеб которых я покусилась.

Потом нам посоветовали спуститься к морю. Там в каждой удобной бухте была своя маленькая пристань, куда приходили торговые суденышки, сновавшие взад-вперед по побережью, и где постоянно требовались люди для разгрузки товаров.

Действительно, все побережье пестрело парусами: белыми, полосатыми, красными. В основном это были небольшие баркасы, которые не плавали дальше Котина на востоке и Мидона на западе. Однажды на горизонте мы увидели оранжевые паруса большого люштанского корабля, и сердце у нас ушло в пятки. Но отмель не позволяла здесь причаливать большим судам, так что встреча с подданными Хозяина побережья нам не грозила.

Рейдан поинтересовался, сколько стоит добраться морем до Мидона. Жадные капитаны заламывали цену от тридцати до сорока лаков с человека. Но даже если бы нам удалось набрать необходимую для четверых сумму, это не имело смысла: во-первых, морское путешествие опасно, а во-вторых, занимает больше времени, чем путь по суше: побережье было причудливо изрезано и изогнуто, суденышки держались у самого берега, тщательно повторяя его контуры, и кроме того, останавливались на погрузку и разгрузку через каждые несколько часов. Но мужчинам охотно предложили здесь работу, и они целый день таскали мешки на берег, а потом грузили их в повозки, запряженные крепкими вьючными животными маленького роста, с огромными головами, маленькими тупыми глазками и короткими поросячьими хвостами. Бурай — так они назывались — раньше в изобилии населяли гористую местность вдоль побережья. Но потом они вымерли, потому что люди заняли те места, где раньше они находили себе пропитание — сохранились только те, которые привыкли к жизни в неволе. Один бурай, впряженный в тяжеленную повозку, без труда втаскивал ее наверх, в деревню, медленно переставляя свои короткие ноги с широкими ступнями.

Ожидая своих спутников, я весь день бродила по берегу босиком. Вису пришлось привязать вместе с нашими лошадьми на краю песчаного пляжа: основным товаром здесь была рыба, насыпанная на берегу серебристыми горами. Керато не устояла бы перед таким искушением, и у нас были бы неприятности.

Морская вода холодила мне ноги. Лето ушло окончательно. Я знала, что буду тосковать по нему, несмотря на все печали и испытания, которое оно мне принесло. Дни все чаще стояли пасмурные; с моря еще дул теплый ветер, но без солнца он не мог согреть ни людей, ни растительность, постепенно утрачивающую яркие краски. Закутавшись в длинный кожаный плащ — осеннюю одежду жителей побережья, укрывающую и от ветра, и от дождя, — я снова пыталась мысленно заглянуть в будущее.

Надежды и страхи, которые я связывала с Фолесо, рассеялись. Теперь мне казалось, они были на редкость глупыми и наивными, — как будто всех нас, даже рассудительного Рейдана, одурманила навязчивая мечта. Поэтому о том, что ожидало нас в Мидоне, я думала с робостью, боясь загадывать. От Мидона было рукой подать до Венексов. Где-то среди их заснеженных вершин затерялось горное селение, в котором, если меня опять не обманули бесплодные мечты, пятнадцать лет назад я появилась на свет. И в Мидоне, наверное, еще жива женщина, которая укажет, как мне вернуться в храм… Я смутно предчувствовала, что очень скоро судьба поставит меня перед тяжелым выбором, и надеялась, что у меня хватит сил его сделать.

Вечером мы сидели у костра, а в котелке, который мы приобрели у моряков вместе с рыбой, булькала душистая похлебка. От Чи-Гоана исходил не менее сильный рыбный запах, потому что ему пришлось раскидывать по мешкам выгруженную на берег рыбу. Несмотря на то, что Рейдан заставил лю-штанца выкупаться с головой в холодной воде, и пришлось приобрести ему новую одежду, а старую, как рабочую, плотно упаковать в мешок, сидеть рядом с ним было невозможно. Вспомнив историю, услышанную от несчастного охранника Ционэ, мы подшучивали над лю-штанцем:

— К нам вернулся сам Человек-рыба!

— Зачем ты так долго скрывал правду, Чи-Гоан? Чи-Гоан ругался и говорил, что больше никогда в жизни не прикоснется к рыбьей чешуе.

В итоге наше состояние увеличилось на четыре лака — благодаря тому, что мы остались ночевать прямо на пляже. Но продолжать путь по побережью было невозможно: высокие дюны, насыпанные морскими ветрами, были непроходимы для лошадей. Надо было возвращаться на короткую проезжую дорогу. А значит, платить за постой в деревнях, за еду… Разумеется, нам удалось бы заработать на жизнь, но ведь нужно скопить что-нибудь для жизни в Мидоне…

— Думайте, думайте, бес вас раздери, — горячился Рейдан.

И я придумала.

В четыре часа пополудни следующего дня перед крыльцом гостиницы в деревушке под названием Килот собралась небольшая кучка зевак. К ним, откинув сетчатый полог, вышел Готто и громко объявил:

— Друзья! Вам неслыханно повезло. Сейчас для вас будет танцевать прекрасная Шайса из далекой страны Чонг. Ее танцами восхищались правители всех краев земли. Не забудьте отблагодарить танцовщицу за великолепное зрелище. Лучше это сделать прямо сейчас, — и Готто кивнул на чугунный горшок, который выкатил из гостиницы Рейдан, с невозмутимым видом встав рядом, скрестив руки на груди.