Шостакович называл подобный тип художника “гениальные холуи” (сам от него слышал), и с этим определением трудно не согласиться. Современный тип скомороха почти начисто отрицает преданность Государству, как это было при “Железном занавесе”. Но “продажность” буржуазного типа, напротив, назы­вается “свободное творчество”. Нет слов — регламентация во втором случае много меньше. Речь идет уже не о проповеди идей, с которыми иногда художник может быть не согласен, мягче говоря, не увлечен ими. Речь идет о том, чтобы служить развлечению, забаве, прихоти богатой и, даже иной раз, изысканной публики. Это льстит самолюбию художника, который из лакейского состояния (когда его презирают и выносят на тарелке деньги в виде, например, премии) повышен в ранг гения, “законодателя вкусов”. Но, по существу, остается “холуем”, ибо служит прихоти, удовольствию, забаве богатых, а не истине. Возникает вопрос: “А в чем истина?” Не в комфорте ли? Не в хорошей ли жизни? Ведь именно это написано на знаменах. Но тут уже ответить не трудно.

*   *   *

О понимании смысла творчества

Противопоставление: с одной стороны, тип художника, в сущности, в народном его понимании — не обособленного от народной жизни, а являющегося как бы частью ее самой (ср. “Художество” Чехова). Он — поет народ , поет народную жизнь, исходя из внутренней необходимости, он является как бы божественным голосом самой этой жизни (“божья дудка”). О многообразии народной жизни — это его функция, — он явление подлинно органическое, необходимое для народной жизни, ее важная составная часть, возвышающая общество. Он присущ именно данному обществу, естественно рожден им и непредставим в другом месте.

С другой стороны — художник-профессионал, если можно так выразиться, — “обособленное ремесло”, как бы эмансипированное в обществе, выделенное в отдельный клан, в отдельную социальную группу.

Если первый тип художника мыслим только как явление национальное, обязательно существующее внутри нации и несущее в себе дух, которым живет нация, то второй тип — явление наднациональное, космополитическое или, как теперь выражаются, глобальное. Это как бы “свободное” искусство. Недаром консерватории — эти учебные заведения, возникшие в Германии около 150 лет назад (в них, между прочим, не учился, кажется, ни один великий композитор, кроме Грига, во всяком случае, ни один германский композитор), давали своим выпускникам звание “свободного художника”. То есть человека, получившего некую сумму знаний и умений в области искусства.

*   *   *

Романс и Песня — наиболее распространенные, наиболее любимые виды музыки. Они проникают в самое сердце человека и живут в нем не только как воспоминания, ощущения; они живут в сердце сами , живые, можно вспомнить мелодию, запеть ее самому и т. д. В музыкальной среде полупрезрительно называются дилетанты , а на самом деле большие таланты и подлинные мастера, создавшие изумительные образцы искусства, которые живут до сих пор в сердцах тысяч и тысяч людей. “Однозвучно гремит колокольчик”, “Вот мчится тройка почтовая”, “Соловей мой, соловей”, “Не шей ты мне, матушка, красный сарафан”.

Бытовые приметы, воспетые в этой музыке, например: красный сарафан, ямщицкая тройка, домик-крошечка и т. д., давно уже ушли из жизни, а музыка все живет, волнует сердца!

Почему? Попытаться ответить! Что главное в музыке и стихах.

*   *   *

О скоморохах

...…во времена Бородина фактически зародилось профессиональное музы­кальное образование — были открыты консерватории в Петербурге и Москве.

И в Европе профессиональное музыкальное образование началось в XIX веке. Первая консерватория (Лейпцигская) была основана Ф. Мендельсоном-Бартольди. Выпускники этой первой консерватории разъехались по различным странам Европы, откуда они были взяты для обучения в Лейпциге, и постарались организовать в своих странах подобные же учебные заведения.

Таким образом, два талантливых молодых музыканта из бессарабского местечка, братья Антон и Николай Рубинштейны (крещеные евреи), после окончания Лейпцигской консерватории сумели, пользуясь поддержкой при дворе, добиться права на организацию музыкальных учебных заведений в Петербурге и Москве, положив тем самым начало профессиональному музыкальному образо­ванию в России. Все это, конечно, было ценным, но вопрос оказался не так-то прост! И не только в России, но и, например, в Германии. Общеизвестно, что как-то так получилось, вокруг консерватории и вокруг Мендельсона сплотился воинствующий музыкальный академизм (Сальери). Величайшие музыканты: Шуман, Лист, Вагнер — находились в резкой оппозиции к этому учебному заведению, а оно, в свою очередь, поносило их имена.

Надо сказать, что Антон Рубинштейн — сам очень талантливый и очень само­уверенный композитор, начал свою деятельность в России, как в дикой, варварской, музыкально необразованной стране.

Подобный взгляд мог, естественно, у него сложиться потому, что он Россию не знал и не имел желания узнать. Он чувствовал себя единственным проводником европейского музыкального образования и винить его за это особенно не приходилось. Это придавало ему вес в собственных глазах и при дворе его точка зрения разделялась полностью.

Но не так смотрело на дело высокообразованное русское общество, среди которого были представители русской родовитой аристократии. Некоторые из них были, к тому же, одарены необыкновенными музыкальными способностями. Я имею в виду: Бородина, Мусоргского, Римского-Корсакова, Стасова, Балакирева. Такая точка зрения на музыкальную Россию казалась им неспра­ведливой и глубоко оскорбительной для их национального достоинства. Точка зрения консерватории и группы молодых, национально мыслящих русских музыкантов, которых презрительно называли “Кучкой”, вкладывая в это выра­жение обидный смысл (а Стасов в своей полемической статье назвал их “Могучей кучкой”), разошлась решительным образом во взглядах на пути музыкальной России. Отзвуком этой титанической борьбы за становление русской нацио­нальной музыкальной школы и явились, созданные Бородиным, типы музыкаль­ных скоморохов Скулы и Ерошки.

*   *   *

Путь “левизны”, путь разрушения исчерпан Русской музыкой до конца, как он исчерпан Русской культурой. Здесь нет уже ничего принципиально нового (можно насаждать это взамен старой музыки), можно только продолжать разрушение, громоздить руину на руину. Вслед за разрушением архитектуры идет разрушение театра, музыки, живописи и т. д.

Денисов выводит всю музыку теперешнюю по-прежнему из экспрессионизма “Воццека” А. Берга, из австро-еврейского “лере” — ту ее часть, которую он считает ценной. Денисов — честный человек, его честность напоминает мне честность Шигалева из “Бесов”, который говорил: “...предупреждаю, что другого пути нет” .

*   *   *

Где же путь вперед? Очевидно — народное сознание , но не толпы, а именно народное, т. е. выборка лучшего, духовного. Гоголь, Пушкин, Достоевский, Блок, Горький. Из музыкантов только Мусоргский возвышался до откровения и может быть поставлен в один ряд с великими Русскими писателями по глубине и огромности задач и гениальности (силе) воплощения. Впрочем, он менее всего музыкант , вернее, музыка для него была средством поведать свои мысли по поводу очень серьезных вещей. Например, Россия, ее народ, властители (светские и духовные). Музыкантам он чужд, непонятен по существу, ибо все их воспитание отчуждает от него. Например, Шостакович мне говорил (давно еще): “Не понимаю, как он (Мусоргский) мог писать такие слабые сочинения, как фортепианные пьесы (“Гурзуф” и т. д.) рядом с “Борисом Годуновым”. Странный композитор”. “Борис Годунов” в подлиннике — это и есть то, что надо играть . Как с Рублевым — в конце концов вернутся к первоисточнику и он будет оценен по достоинству.

*   *   *

Русский дурак — отдал Алмазную гору веры и красоты за консервную банку цивилизации (причем — пустую!). Смиренно , совершенно безропотно, как перед Страшным судом.