5 * Фактически (лат.). - Примеч. пер.

Однако это - ирония "божественного состояния"(6). Бог, вдохнувший жизнь в человека, созданного им из праха, поместивший его в саду, орошаемом четырьмя реками, и подаривший ему спутницу, хотел и впредь руководить им. Он хотел защитить его от латентной противопоставленности существованию. Однако человек, подчинившись демонии, которую рассказчик передает нам как сотканную из игры и грез, нарушил волю Божию и ушел из-под его опеки и, не зная толком, что он делает, этим своим не реализованным в знании деянием привел латентную противопоставленность к прорыву в самом опасном пункте - пункте величайшей близости Бога к миру. С той поры он обременен противопоставленностью не как необходимостью грешить - об этом, о "первородном грехе", здесь речь не идет, - но как постоянно повторяющейся редукцией к состоянию "нет" и его безнадежной перспективе; он все время будет видеть себя "нагим" и искать листья смоковницы, чтобы сплести из них опоясание. Эта ситуация превратилась бы в совершенный демонизм, если бы ей не был положен предел. Чтобы легкомысленное создание не сорвало, не ведая, что творит, плод и другого дерева и не обрекло бы себя на вечное мученье, Бог запрещает ему возвращаться в рай, откуда он его в наказание изгнал. Для человека как "живой души" (2:7) смерть, ставшая ему известной, есть угрожающий предел; для него, замученного противопоставленностью существа, она может стать гаванью, знание о которой целительно.

Этому строгому благодеянию предшествует предсказывающее изречение. В нем не говорится о радикальном изменении существующего; все сдвигается только в атмосферу противопоставленности. Женщина будет, рожая, для чего она уже подготовлена при ее создании, страдать больше, чем любая тварь, ибо за то, чтобы быть человеком, теперь надо платить, а желание опять стать одной плотью с мужчиной (ср. 2:24) должно сделать ее зависимой от него. Для мужчины же труд, для которого он был предназначен еще до помещения в рай (2:15), станет мукой. Но в проклятье скрыто благословение. Человека направляют из предназначенного ему места на его путь, путь человеческий. То, что это - путь в историю мира, что мир лишь благодаря этому обретает историю и цель в ней, рассказчик по-своему чувствует.

Каин

За рассказом о древе познания в Писании следует рассказ о братоубийстве; он отличается от первого по манере и стилю, лишен иронии и, не останавливаясь на отдельных эпизодах, сжато и сухо повествует о случившемся, сохраняя архаические

элементы, - его язык, безусловно, связан с языком более древним. Именно этот рассказ, а не предыдущий является историей первого "преступления" (4:13) в общечеловеческом смысле, такого, следовательно, которое испокон веку, если оно совершается внутри рода, карается во всех известных нам обществах как таковое. В первом сообщении рассказывается о действии, которое заслуживает наказания не само по себе, а только вследствие непослушания, во втором - о подлинном злодеянии. Каким бы ни был этот рассказ в его первоначальной форме и по своему намерению, глубокий смысл ему придала связь с рассказом о том, как первые люди съели запрещенный плод: такое воздействие, говорят нам, оказывает обретенное человеком "познание добра и зла" в последующих поколениях, - не как "первородный грех", а как возможный лишь перед Богом специфический грех, который делает возможным общий грех перед другими людьми, а тем самым также и перед Богом как их пастырем (2 Сам. 12:13). Деяние первых людей относится к сфере преддверия зла, деяние Каина - к сфере зла, возникшего как таковое только благодаря акту познания. Мы, рожденные поздно, стремящиеся к познанию того познания и одновременно к его преодолению, должны держаться перспективы, возникшей на основании связи обоих рассказов.

Первое, что мы узнаем об изгнанных из рая людях, это то, что человек "познал" свою жену (4:1). Этим словом древние генеалогии обозначают только половые акты, совершенные Адамом и Каином (4:17, 25); можно считать, что это обозначение должно сохранить для нас атмосферу первого "познания"; это не значит, что в половом акте, как таковом, содержится нечто от той насильственно открытой полярности, но он совершается теперь между познавшими, и из этого познания нечто переходит в познание друг друга. Старые и новые экзегеты* неверно проводят в рассказе о "грехопадении" различие между неосвященным богопротивным совокуплением первых людей - в чем, как предполагается, и состояло, собственно говоря, их прегрешение - и их священным, богоугодным союзом; для различий такого рода нет никаких оснований; столь же неверно, что брачные отношения между Адамом и Евой появились только после изгнания из рая. Но здесь характерным для Библии способом, не прямо, а посредством использования определенных* слов, указывается, что их близость после изгнания из рая больше не была такой же, как в раю, что она стала познанной, а значит, она стала подверженной противопоставленности всему мирскому бытию в результате осознания этой противопоставленности.

От этого первого сближения после изгнания из рая возник первый сын людей, и это - первый человек, который становится виновным в прямом человеческом смысле. Согласно Писанию, мать при его рождении для обоснования данного ему имени произнесла странное изречение (4:1), непохожее на все другие слова матерей в Библии при рождении детей. Она говорит, что

6 Так пишет Прокл в своем комментарии к книге Бытия - единственный, кто, насколько мне известно, дает правильную интерпретацию.

* Толкователи текста Священного Писания.

она "произвела" младенца мужского пола с YHWH: таково первоначальное значение этого глагола, о чем свидетельствуют как другие места Библии, так и особенно северносирийский эпос, родственный еврейскому по языку; в этом эпосе мать богов называется их "производительницей", т. е. тем же словом, которым в 4:1 пользуется "мать всего живого" (3:20). Это, очевидно, связано с представлением, что первые роды становятся возможными лишь благодаря особому божественному воздействию, вероятно, при первых схватках, поэтому каждый первенец человека и животного как "разрывающий материнское чрево" (Исх. 13:2, 12, 15; 34:19; Чис. 3:12; 18:15) принадлежит Богу. Однако только здесь непосредственно указывается на то, что Бог сам способствовал появлению на свет первенца и этот первенец есть первый убийца. Лишь позже понятийно сформулированная вера, что Бог помещает человека в мир как несвободное существо, получила здесь свое самое странное и ужасное выражение. Каин и его брат противостоят друг другу в акте принесения жертвы: земледелец Каин приносит в дар плоды земли, а за ним пастух овец Авель - первородных своего стада. Бог принял дар Авеля и не принял дар Каина. Потому ли, что он благосклоннее к скотоводу, чем к земледельцу? Для такого вывода нет никаких оснований. Нельзя это объяснять и тем, что пахотная земля была проклята. Автор, без сомнения, знал о рано известном даре "хлебов предложения" (1 Сам. 21:7). Скорее можно принять во внимание, что в семитских религиях принесение себя в жертву, обязательное, в сущности, для главы рода или племени, в решительные минуты заменяется всегда принесением в жертву животных, а не плодов земли. Но и это нельзя считать здесь главным моментом, так как на это ничто не указывает. Скорее всего, очевидно, имеется в виду, что, как видит Бог, Каин "замыслил недоброе" (Быт. 4:7). Значительно более важно, однако, другое. То, что здесь представлено, кажется мне примером жуткого события, которое Писание понимает как предпринятое Богом искушение. Называется так лишь третье в ряду действий Бога, более радикальное и позитивное, чем два предыдущих, и в противоположность к ним по своему результату также радикально-позитивное, но при этом еще более ужасное, чем они, - это требование к Аврааму принести в жертву сына (22:1); сюда же относится поселение у запретного древа - это искушение, против которого люди устоять не сумели, так же как Каин не устоял, когда его дар не был принят. Бог вступает в разговор с горящим гневом человеком, лицо которого "поникло" или "угасло", так же, как он говорил с первыми людьми после совершенного ими греха; такие разговоры - дыхание библейского повествования. То, что он говорит Каину, состоит из вводного вопроса и назидания, которое, по-видимому, если не считать его вслед за некоторыми комментаторами искажением текста, в своей большей части (10 слов из 15) связано с более ранней традицией и архаично по своему характеру; напротив, заключительные слова, очевидно, предназначены для того, чтобы установить связь с повествованием о рае. Все сказанное Богом можно, предположительно, перевести скорее всего так: "Почему это вызывает твой гнев? Почему поникло твое лицо? Разве не так должно быть: если ты замыслил доброе, терпи, если же ты не замыслил доброе, то у дверей грех, он ищет тебя, но ты победи его". Здесь впервые появляется слово, которого нет в рассказе о грехопадении, - слово "грех", и здесь оно, по-видимому, наименование демона, который по своему существу есть "лежащий" у входа души; он не помышляет о добром, притаился, выжидая, не овладеет ли он ею, ею, в чьей власти все еще победить его. Если понимать слова Бога так, то ими в раннем эпическом Писании Бог действительно взывает к человеку, чтобы он решился на "доброе", а это означает - обратился к Богу.