Мы с Артамоновым прозвали его истребителем карпов и подозреваем, что он пользуется каким-то гнусным прикормом, на запах которого карпы сбегаются толпой, как одурелые. «Истребитель» вытаскивает их бесшумно, незаметно. Когда кому-нибудь из рыбаков попадается «воскресный карп», об этом тотчас же узнаёт весь берег. «Воскресный карп» идёт из воды туго, с тяжёлым шлеёпаньем, происходит короткая паника, соседи бегут на помощь счастливцу с подсачками в руках, а потом все долго обсуждают это событие и радуются удаче товарища.

Забалдевшие же карпы «истребителя» не гнут удилищ и не обрывают лесок. Игнатий-Геннадий время от времени просто опускает за борт подсачек — как хозяйка дуршлаг в кастрюлю с пельменями — и вычерпывает очередного «лаптя».

Артамонов терпеть не может «истребителя». При виде его он издаёт горлом хриплый клёкот, как фанатик-мусульманин при виде собаки-неверного. Он считает, что «истребителя» надо предать общественному суду, лодку его экспроприировать, удочки переломать через колено, а самого навечно изгнать с протоки. Ничего такого сделать, разумеется, нельзя. «Истребитель» ведь не употребляет запретных орудий лова, не бросает в воду динамитных шашек, а что там у него за прикорм — поди докажи. Но Артамонова невозможно переубедить. Выслушав мои доводы, он заявляет: «В таком случае мы с вами должны набить ему морду!» Должны! — ни больше, ни меньше.

С Артамоновым мне вообще беда. Я сам приохотил его к рыбалке. Во-первых, мне хотелось спасти Артамонова от порабощения пинг-понгом, и, во-вторых, я рассчитывал приобрести в его лице идеального компаньона: тихого, интеллигентного, послушного. Но раскрепощённый Артамонов повёл себя неожиданно. Вместо того, чтобы с мудрым спокойствием наблюдать жизнь — как приличествует инженеру человеческих душ — он то и дело норовит вмешаться в неё, проявляет повышенную гражданскую активность, донкихотствует по мелочам. Из-за его принципиальности мы больше не рыбачим на Котловане (есть такой довольно просторный водоём через дорогу от нашего кооператива). Неделю назад Артамонов совершил там свой очередной подвиг, после чего отношения наши с коллегами оказались испорченными.

Была суббота, рыбаки стояли вдоль берега плечом к плечу, таскали помаленьку ершей и подлещиков. Вдруг подъехал рыжий парень на моторной лодке, этакий высокомерный джигит, не замечающий нас в упор. Он горячил своего «скакуна», описывал круги, тыкался в берег, давя снасти — всё вызывал матерно из кустов какого-то Гошку. На что невидимый Гошка так же матерно отвечал: сейчас приду, подождёшь — не облезешь.

Робкие пехотинцы-удочники, осознающие свою второсортность рядом с лодочниками, долго терпели, а потом всё же сказали парню: будь человеком — отплыви маленько и жди.

Рыжий отплыл. Но быть человеком до конца он не мог. Или умышленно не хотел: много, мол, чести для такой мелюзги. Он что-то делал там с мотором, отчего мотор натужно ревел и гнал из-под кормы мазутную волну.

Вот тогда Артамонов и решил вступиться за общество.

— Молодой человек! — крикнул он. — У вас, простите, какой мотор?

— «Вихрь», а чо? — ответил рыжий.

— Я бы хотел с вами проконсультироваться. Вы не можете подъехать?

Парень подъехал, недоверчиво глядя на Артамонова.

Артамонов изловчился и понужнул его удилищем между ушей. То есть он целился между ушей, но парень увернулся, и Артамонов, лишь вскользь задев его, хлестанул изо всех сил по борту лодки.

Парень ошалел. На мгновение лишился дара речи. Он врубил скорость — лодка отпрыгнула метров на десять и остановилась, растерянно закачавшись.

— Ну, падла! — сказал парень, трясясь. — Ну, падла... А-а-а! — заорал он вдруг, стремительно выпрямляя спину, будто ему всадили укол в ягодицу, и помчался вдоль берега на бешеной скорости.

Он гнал лодку так близко, чтобы только-только не зацепить дно винтом.

Мутный вал катился на берег. Рыбаки поспешно выдёргивали удочки, хватали куканы с уловом, садки...

— А-а-а!! — вопил рыжий, снова и снова разворачивая лодку.

Казалось, он хочет потопить не только приплесок, но и кустарник на берегу, где засел кореш его Гошка, дачи, схоронившиеся за кустами, ближайшие населённые пункты и железную дорогу с полосой отчуждения.

Теперь уже матерились рыбаки. Но не в адрес рыжего, а в адрес Артамонова, вызвавшего этот тайфун.

— Сволочь бородатая! — плевались они. — Испортил рыбалку, козёл!.. Кто тебя просил возникать, в перемёт твою душу!..

Получилось, что мы нехорошо зарекомендовали себя на Котловане и нам осталась одна дачная протока — с капризным её нравом, ничем не объяснимым внезапным бесклёвьем, с надоедливыми знатоками-болельщиками.

...Девять утра, а в садке у нас три окунька и четыре подлещика. И тех мы поймали за первые полтора часа. А потом дело пошло по известной рыбацкой присказке: «То ничего-ничего, а то как отрезало».

Мы всё же упорствуем: сидим в расчёте на поздний клёв. У здешней рыбы странный характер. Можно встать чуть свет, проторчать на берегу до обеда и уйти ни с чем. А соседский парнишка возьмёт прутик в самое пекло — и через пару часов притащит на уху.

Но сегодня, кажется, толку не будет. Уже колготятся на пляже купальщики. Нам не видно их из-за кустов, слышно же хорошо. По голосам — это компания пацанов: нечего, значит, и надеяться переждать их. Ранний купальщик хорош в будние дни. В будни с утра купаются только пенсионеры. И не купаются, собственно, а выполняют оздоровительный комплекс: сплавают туда-обратно, полотенцем разотрутся и — на завтрак. А ребятишки могут до вечера пробалдеть. Если не выдохнутся раньше.

Нынче они что-то быстро раздурились. Какой-то оглашенный уже минут пятнадцать хриплым басом орёт:

— Тону-у! Тону-у!.. Дяденька, помогите!.. Тону-у!.. Тону-у!..

Наш дачный внук, уставший сидеть без дела, прогулялся до пляжа. Вернулся и говорит неторопливо, этаким светским тоном:

— Вы знаете, у меня создалось впечатление, что он действительно тонет.

О!.. Вундеркинды! Аристократы! Рационалисты сопливые!.. У него, видите ли, создалось впечатление!..

Мы с Артамоновым что есть духу бежим к пляжу.

Мама родная! Да он не тонет — его топят!

Два хулигана загнали дачного внука (не нашенского — инобережного) в протоку по самое горло — одна круглая голова маячит над водой — и расстреливают комками. Только что зафитилили его же собственным кедом, набитым песком. Но промахнулись.

— Витька! — азартно кричит тот, что постарше. — Кидай вторым!

Витька кинул — и попал.

— Эй!.. Вот я вас! — грозит Артамонов, на ходу расстёгивая брюки. — Уши пооборву!

Хорошо, что Артамонов запутался в штанах, и я успеваю опередить его. Сгоряча он мог бы прыгнуть в речку, а спасать восемьдесят килограммов костей — удовольствие ниже среднего.

Маленькие негодяи улепётывают сразу же — я и двух взмахов не успеваю сделать. Но жертва их остаётся в воде, торчит, как свая, забитая по самую маковку.

— Ты чего не вылезаешь? — спрашиваю я, подплывая.

— Да-а, — хлюпает носом малый. — Они меня в кустах подкараулят.

— Ты из «Отдыха», что ли?

— Ага.

«Отдых» — островной, точнее полуостровной кооператив, расположенный в полукилометре от берега, за кустами. Приходится мне сопроводить «утопленника» до крайних домиков. Дальше я в неспортивных своих трусах — розовые цветочки по белому полю — идти стесняюсь. Хотя надо бы, наверное, засвидетельствовать родителям, что кеды он не потерял.

— Попадёт за кеды-то?

— Да ну! — небрежно отвечает малый. Он уже оклемался, заподпрыгивал, — дом-то рядом.

...Я возвращаюсь назад и вижу такую картину: рядом с пляжем, буквально в пяти метрах, притаилась между кустиками лодка «истребителя». И сам он ссутулился на скамейке — расплетает какой-то тросик, кося глазом на поплавки.

Выходит, он здесь всё время и сидел, да мы с переполоху не заметили? И видел, значит, как парнишку мордовали?.. Ведь ему стоило только шумнуть. Голос повысить...

Признаться, эта мысль не сразу мне в голову приходит, А если совсем честно — она приходит в голову не мне. Мною же владеет рыбацкий соблазн: вот она, тайна! Стоит лишь добрести до лодки, тем более, что я всё равно голый.