— Дурной какой дядька, — все еще по инерции веселья проговорила Настя. — У него, наверно, электроциты разрушили косвенный мозг.

Никто даже не улыбнулся.

Вдруг на кухне что-то грохнуло, по коридору застучали шаги — и без стука, настежь распахнув дверь, к Тюриным ворвался хозяин. Лицо у и зубы него было плоское, передернутое, страшно белели белки глаз.

— Эт-то как понимать? — задыхаясь, спросил он. — Это что за самоуправство?

— Вы не волнуйтесь, — поднимаясь, сказал Иван Петрович. — Если мешает, мы его сейчас сюда перетащим.

— А я и не волнуюсь! — высоким страдальческим голосом вскричал Матвеев. — Это вам придется поволноваться! Капитально устроиться вздумали? Не выйдет, господа! Немедленно выматывайтесь отсюда! За простачка меня принимаете? Приехали на готовенькое! Рвачи. Это я квалифицирую как заместитель старшего группы! Рвачи.

— Послушайте, Володя, — побледнев, Людмила тоже встала, — но это неприлично! Уж если кто и рвач… Один, как волк, в огромной квартире, а у нас все-таки двое детей…

— Ах, вот так! — Матвеев трагически захохотал. — Значит, я все правильно вычислил! Значит, именно такая задумка — меня уплотнить! И не мечтайте! Я еще разберусь, кто это вбил вам в голову, что меня не продлевают. Я еще выясню, кто это сеет клеветнические слухи! И не меч-тай-те! Я еще вас тут пересижу! А ну, давайте ключ.

Людмила машинально сунула руку в карман передника. Матвеев шагнул к ней навстречу с судорожно протянутой рукой. Рот его был приоткрыт, вставные зубы сбоку синели.

— Давайте, давайте! Иначе ваш холодильник через минуту окажется вверх тормашками на площадке вместе со всем содержимым!

— Ваня! — вскрикнула Людмила, отступая в угол. — Ваня, беги скорей к Звягину.

— А что мне Звягин! — Матвеев продолжал на нее надвигаться. — Давайте ключ, не принуждайте меня к решительным мерам! Я человек слова, я шутить не люблю!

Настасья заплакала.

— Отдай ему, Мила, — сказал Иван Петрович. — Тут дело не в ключе.

Мама Люда молча протянула Матвееву ключ, нагнулась к Настасье, которая завалилась бочком на кровать и плакала, уткнувшись в горчичное покрывало.

— Вот, — удовлетворенно сказал Матвеев, пряча ключ в нагрудный карман. — Теперь не засидитесь. А за «волка» вы еще ответите, причем на достаточно высоком уровне.

И, оставив дверь распахнутой, ушел.

— Слушай, — нервно смеясь, сказала Людмила, — у него и вправду разрушен косвенный мозг. Что будем делать?

— Переезжать в гостиницу, конечно, — ответил Иван Петрович, — и как можно скорее. Мне вас тут страшно будет по утрам оставлять.

С кухни послышался противный скрежет бетона, по которому тащат металлолом.

— Беги! — вскрикнула Людмила. — Он же вещь изуродует!

— Что мне с ним, драться? — спросил Иван Петрович. — Заграница все-таки. И потом это же не Баныкин.

Баныкин был известный всей Красноармейской улице дебошир, он под Тюриными, на первом этаже. Когда Баныкин напивался, соседи снизу звали на помощь всех мужиков, в том числе и Ивана Петровича, и отец никогда не отказывался, хотя Баныкин, бывало, хватался и за топор. Зато, протрезвев, преувеличенно подобострастно с отцом здоровался: "Ивану Петровичу — академический поклон!"

— Ну, если не ты — тогда я!

И, обежав широкую кровать, Людмила ринулась к дверям.

— Мама! — вскрикнула Настя. — Мамочка, не уходи!

— Прекрати истерику, мать! — сурово сказал Андрей. — Пойдем, папа, обзвоним гостиницы. Может, где-нибудь есть номера.

В квартире стало тихо.

— Да нет, — проговорила Людмила шепотом, — нельзя такое прощать. Он же потерял человеческий облик.

И, выждав несколько минут, отец и сын вышли в празднично колышущий занавесками холл. «Смоленск» уже стоял около входной двери.

— Здоровый мужик! — сказал Андрей. — Знаешь что, отец? Звон прямо Букрееву.

— Ха-ха-ха! — раздался на кухне сардонический хохот Матвеев Иван Петрович сел к телефонному столику и набрал номер Звягина.

— Григорий Николаевич! Тут происшествие у нас. Матвеев требует чтобы мы немедленно съехали с его квартиры. Что значит «жалуюсь»? Я не жалуюсь, а ввожу вас в курс дела. Позвать его к телефону?

— Я позже сам позвоню! — крикнул с кухни Матвеев.

— Он позже сам позвонит, — послушно повторил Иван Петрович. — Так, так… Понятно. Хорошо, спасибо.

И он медленно положил трубку.

— Что «спасибо», что значит "спасибо"? — нетерпеливо спросил Андрей.

— Ничего, сынок, — тихо ответил отец. — Поди узнай, — он мотнул головой в сторону кухни, — как звонить в гостиницы.

— Все телефоны на листке под стеклом, — спокойным и будничным голосом отозвался Матвеев. — С этого и нужно было начинать.

— Что нужно и что не нужно — это мы без вас разберемся! — не выдержав, крикнул Андрей. — И не думайте, что все для вас уже кончилось! Мы расскажем Виктору Марковичу, как вы тут…

— Сказитель! — смеясь, проговорил невидимый хозяин. — Джамбул Джабаев. Акын. Кок-сагыз.

Отец потерянно смотрел на листок под стеклом.

— Начни с «Эльдорадо», там вроде попроще, — шепотом подсказал Андрей.

— Да был такой учебный текст, — виновато улыбаясь, невпопад ответил Иван Петрович. — Как заказывать гостиницу. Вот, припоминаю…

Он снял трубку, набрал номер, прислушался и, дернувшись, быстро и преувеличенно бодро заговорил по-английски. Андрей даже рот раскрыл от неожиданности. Впервые в жизни он слышал, как отец "щелкает по-иностранному", и должен был признать, что недооценивал своего старичка. Лицо Ивана Петровича было судорожно скомкано, губы вроде как обметаны, словно лихорадкой, чужеземной артикуляцией, но речь лилась плавно, как соловьиная песня, в чуть более высоком регистре, чем он говорил по-русски, и даже с какими-то китайскими модуляциями. Понятно было только, что отец произносит по буквам свою фамилию (наверное, администратор не разобрал) и что-то выясняет насчет багажа и транспорта. Наконец, отец очень по-заокеански произнес "О'кей", положил трубку и, вытерев струившийся по лбу пот, откинулся к спинке кресла.

"Ты молодец!" — хотел сказать ему Андрей, но затылком почувствовал, что в дверях стоит Матвеев, заинтересовавшийся разговором, и потому только спросил:

— Ну, что?

Отец помедлил с ответом. Не так уж часто большие дети становятся свидетелями абсолютного торжества родителей, реже, чем хотелось бы и тем, и другим. Видно было, что Иван Петрович вложил в этот разговор половину своих душевных сил — и блаженствовал теперь, как заслуживший прощение ребенок.

А Матвеев терпеливо стоял в дверях, вот он отпил то ли из стакана, то ли из бутылочки, булькнул горлом. Андрей не видел этого, но слышал, и по спине его и по шее пробежали мурашки.

— Номер есть, в «Эльдорадо», — сказал отец.

— Ну и езжайте немедленно, — вмешался Матвеев, — не упускайте своего счастья.

Андрею послышалась в его голосе издевка. Он обернулся — Матвеев уже скрылся в глубине кухни, пошел, должно быть, доедать свою кашу. А может быть, в том, что делает с ними Матвеев, все же есть какой-то смысл? Может, с взяткодателями именно так и поступают? Да, наверное, он имеет право так поступать. Может быть, сам советник дал ему указание не чикаться с этими блатнягами из Щербатова.

— Ладно, чего там, — сказал Андрей, — пойдем ловить машину. Хоть «лифты» и запрещены, но нас вынуждают. — И, не дождавшись одобрения своих слов, прибавил: — Уж если мы из аэропорта приехали, то в городе как-нибудь.

…Все оказалось, однако, не «как-нибудь». Наступил конец рабочего дня, в обе стороны проспекта тесно шли машины. Тюриным был нужен какой-нибудь пикап, микроавтобус или автофургон. Но фургончики ехали забитые служащими и военными, а порожние не останавливались, даже когда Андрей и отец выскакивали на проезжую часть и махали руками: их объезжали стороной, иногда шоферы сердито что-то кричали, иногда махали в ответ рукой. Решив, что выбрано неудачное место (запрещающий знак или что еще), отец и сын отошли подальше от дома, но и там результат был тот же.