Каждый день в Шаолине идет за неделю дома. Нас знают уже почти все продавцы, хозяин нашего ресторанчика обслуживает нас в кредит, мы бесплатно заходим в храм – а часто и со служебного входа; все загорели и слегка исхудали – тренировки и походы по горам. Китайская речь приобретает все больше смысла, да и сами мы заметно подтянулись в произношении фраз «Это слишком дорого, давай подешевле» и «Мы русские, занимаемся кунфу». Постепенно растворяясь в китайской реальности, начинаем лучше понимать реальность российскую. Все вдруг осознают уровень напряженности и подавленности большей части нашего народа; однако с другой стороны, такая редкость в Китае встретить открытого и бескорыстно доброжелательного человека! Возможно, это лишь реакция на наш туристический имидж, но желание заработать на тебе вызывает порой непреодолимую аллергию.

В один из дней А.М. собирает всю группу для визита к своему учителю. Вечером, уже почти в сумерках, мы подходим к боковому служебному входу в монастырь – центральные ворота закрываются в шесть. Дежурные полицейские нас хорошо знают, поэтому спрашивают о цели посещения скорее для проформы. Входим внутрь, минуя часовую башню – самую высокую в Шаолине, в которой находится колокол, в древности отбивавший стражи – каждые два часа. Сейчас башня закрыта на реставрацию, и звонят в другой колокол – поменьше. Во дворах непривычно тихо, лишь где-то недалеко слышны сухие хлопки – кто-то из монашеской молодежи тренирует тхао-лу – комплексы упражнений кунфу. Приходит на ум, что тысячу лет назад вечерами здесь было оживленней – ведь тогда контингент монахов достигал нескольких тысяч человек! Перед глазами проплывают кадры из многочисленных гонконговских фильмов про Шаолинь – сотни учеников, с яростными криками отрабатывающими смертельные приемы; благообразные седобородые шифу – мастера, с достоинством прохаживающиеся под сенью платанов в длинных шафрановых рясах; потайные подземные коридоры, где претенденты на звание монаха бъются с коварными деревянными манекенами… Замечтавшись, едва не промахиваюсь мимо очередной каменной лестницы, круто уходящей из-под ног вне поля видимости… Да-да, мечты мечтами, а бдительность терять нельзя.

Темнеет очень быстро – к тому времени, как мы добираемся до старого покосившегося двухэтажного строения, небо становится почти черным. Темные кирпичи, протянута веревка для белья, где-то работает телевизор – ничем не вдохновляющее зрелище, однако мы ни разу не были в гостях у монаха и нам все интересно. Дверь занавешена соломенным жалюзи, изнутри пахнет чем-то съедобным. Первым заходит А.М., следом мы…

Ши Яншань – пожилой монах, ему уже за шестьдесят. Простая внешность крестьянина (он и был им ранее), широкие скулы, натруженные руки. Очень спокойный, но без важности; говорит по-хэнаньски так, что мы понимаем лишь одно слово из пяти. Убранство маленькой комнатушки подстать хозяину – пара табуреток, посуда, маленькая электроплитка, традиционный кхан – кровать из кирпичей, застеленная соломенной подстилкой, письменный стол и таз для умывания. На фоне общей утилитарности выделяется большой красивый алтарь из полированного дерева со всяческими буддийскими причиндалами – подарок ученика из Японии. Пока мы таращимся по сторонам, разглядывая несколько каллиграфических картин на стенах, Яншань суетится с термосами и чашками, намереваясь всех угостить чаем. Мы пытаемся ему помочь, насколько позволяет наше знание диалекта. А.М. понимает, естественно, больше нашего, он объясняет учителю, кто мы такие и зачем приехали в Шаолинь. Однако известие о том, что все мы тренируем кунфу, не производит на монаха никакого впечатления – во-первых, потому что сам он ушу не занимается, а во-вторых, потому что – и это вызывает уважение – ему глубоко по барабану вся эта громкая шумиха, связанная с шаолиньским кунфу, и он рад видеть нас в гостях просто так, за красивые глаза. Пъем чай, слушаем шепелявую хэнаньскую речь, размышляем о монашеской участи…

Почему люди уходят в монахи? Зачем строят монастыри? Не грустно ли им там живется? Ши Яншань – не из тех, кто прочтет умную лекцию по теории буддизма, он простой крестьянин и его сила в практике и живом примере, а не в пространных рассуждениях. Шаолинь известен по миру как центр боевых искусств, однако изначальное его предназначение – буддийский монастырь, место для медитации и выполнения буддийских практик. А монахи… Кто они такие? За небольшой срок пребывания в Шаолине нам довелось видеть разных. Молодежь – в основном пришедшая за громким именем бойца Шаолиня, полная сил и честолюбия – то, что называется «китайский дракон». Старики – тихие, незаметные, неохотно вступающие в беседу и явно уставшие от туристов. И молодые, и пожилые смотрят на иностранцев заметно свысока, не сомневаясь в их полной неспособности понять китайское кунфу (молодежь) или буддизм (старики). Ни наш тренер Фу, ни учитель Яншань к таковым не относились, но это скорее исключение. Немало среди монахов и таких, которых можно было бы назвать убогими – не в ругательном смысле, а скорее в прямом – «у бога» на попечении. Это люди, которые не смогли по разным причинам найти свое счастье в мирской жизни, не прижились в обществе, потеряли и уже не смогли обрести вновь семью – они выполняют в монастыре самые простые работы; здесь место, где от них не требуют профпригодность, где никто не упрекает их в нищете или низком интеллекте (хотя, конечно, кого попало в общину не берут – умалишенные или преступники остаются в ведении государства). А до самого последнего времени в Шаолине можно было зарабатывать деньги – некоторые монахи полулегально открывали свои платные школы кунфу, давали частные уроки, устраивали семинары за границей. Сейчас, в 2003-м, этот процесс понемногу пытаются упорядочить и подвести под государственный контроль…

А ведь изначально жизнь монаха заключалась совсем в другом. Монастырь задумывался как «чистое место», где человек мог бы отдохнуть от превратностей судьбы, навсегда или хотя бы на время отделиться от неразумной суеты общественных отношений, снять с себя бремя заботы о семье, о деньгах, о чести или мести, о ревности или ненависти… Выполняя лишь минимум работы по поддержанию собственной жизни и функционированию монастыря, он обретал энергию для развития своего духовного сознания, обретал понимание законов мира и собственной души, устраняя тем самым внутренние конфликты. Возможно, следует пояснить читателю, что между христианскими и буддийскими монахами существует определенное отличие. Так, буддийские монахи могли покинуть монастырь или вернуться в мирскую жизнь в любое время – в соответствие с собственным желанием; во многих чаньских монастырях, в том числе Шаолине, соблюдение заповедей отнюдь не ставилось на первое место – главным всегда считалось понимание смысла учения, и порой это приводило к весьма нестандартным ситуациям, которые другими школами или конфессиями истолковывались как ересь; и наконец, по-моему мнению, принятие христианского монашества всегда проходило под знаком некоего наказания за грехи, наложения епитимий, раскаяния и обуздания плоти – да простят меня верующие христиане, если это слишком однобокое впечатление – в то время как буддийское монашество изначально было ориентировано на просветление сознания, на воспитание любящей доброты и мудрости, а понятие греха, как таковое, не акцентировалось. Конечно, подробную лекцию по сравнительной теософии я легкомысленно опускаю.

Свобода монаха от общественных обязательств не бесплатна – существует около 250-ти обетов для монахов и еще на сотню больше – для монахинь. Основные из них совпадают по смыслу с принципами любой мировой религии (что лишний раз подтверждает единство человечества) – не убий, не укради, не прелюбодействуй, не солги и не злоупотреби алкоголем (или ему подобным). Монахам запрещено работать и учавствовать в политике, они дают обет безбрачия и не должны иметь денег или личного имущества (кроме положенного по уставу монастыря – например, на Цейлоне устав ограничивает одежду монаха тремя накидками-рясами, имущество – чашкой для подаяния, иголкой с ниткой, бритвой и еще двумя-тремя предметами личной гигиены; в то время как в Бурятии или даже в Шаолине не обойтись без зимней обуви, печки-буржуйки и запаса угля). Многие из 250-ти обетов явно достались современным буддистам в наследство от прошлой эры и индийского жаркого климата – на их выполнение обычно не обращают строгого внимания. И правда, упомнить бы главные, а мелочи типа сколько кому иметь посуды и на какой подстилке сидеть – это для монахов-бухгалтеров…