Рано утром на берегу собрался народ: кто поработать на погрузке шхуны, а кто просто так поглазеть. Среди шапок-ушанок и картузов пестрели бабьи платки. Вавила Ряхин настежь распахнул двери амбара: - Ну, братцы, с богом! За дело! Мужики принялись выкатывать по наклонным доскам-слегам к карбасам бочонки с тюленьим жиром, таскать тюки с просоленными, плотно уложенными шкурами. Вавила суетился не меньше других - помогал выкатывать бочки, бдительно следя при этом, чтобы грузы спускалась по слегам осторожно, "на руках". Но на какое-то время он замешкался в дальнем углу амбара, и Григорий Хват, озорно подмигнув товарищам, спустил бочку с самого верха. - И-э-эх! Пошла, родимая! Но он не рассчитал: у самого борта бочонок соскользнул с досок и плюхнулся в воду. Анисим Родионов, идущий на шхуне за боцмана, заметил: - Чего озоруешь, Гришка? Сам теперь и лезь в воду за бочонком. Хват с притворной сокрушенностью почесал загривок огромной веснушчатой рукой и сказал виновато, хотя в глазах бегали озорные, лихие чертики: - Не рассчитал малость. Боком пошла. Ах, стерва косопузая! Ряхпн уже следил из дверей амбара. - Кто бочонок в воду спровадил? - рявкнул он. - Сам спровадился, - пробормотал Гришка и, разогнув голенища бахил, вошел в реку. Он легко взял трехпудовый груз и перевалил его через борт в карбас. - Силу те девать некуда, Гришка! - ворчал хозяин. - А ежели бы рассыпались клепки? - Клепки бы рассыпались - сало все равно бы не утонуло. Жир тюлений. Первый сорт! - лихо ответил Хват. - А как я с тебя при расчете вычту за озорство? - Не за что, Вавила! Вишь, бочка уложена - будто тут и была. Полюбуйся-ко! Спустя полчаса первый карбас, грузно осевший в воду чуть ли не до верхней доски-обшивины, тронулся на веслах к фарватеру, где стояла шхуна. Там товары поднимали на судно с помощью стрелы с ручной лебедкой, укладывали в трюм, найтовили на палубе. Груз на судне принимал Дорофей с частью команды. Родька готовился в путь. Сборы невелики: много барахла моряк с собой не берет, а зуек тем более. Мать положила в отцовский старый мешок из нерпичьей шкуры смену белья, две чистые рубахи из пестрядины, пару шерстяных носков белой овечьей шерсти, а из харчей - шанег-сметанников, ржаных сухарей, сахару да соли. Родька вынул из мешка узелок с сахаром. - Оставьте себе. Сахару у нас мало. Там мне дадут. Мать присела на лавку, на глаза навернулись слезы, но она опасалась утирать их, боясь рассердить сына. Сквозь туман на ресницах поглядела на узелок: - Как же ты там, Родионушко, без сахару-то? Ведь сладкое любишь. - И Тишка любит. Пусть ему останется. - Ты уж смотри, сынок, слушайся мужиков-то, не гневи их понапрасну. Старайся, чтобы тобой все были довольны. Сам Вавила, бают, в рейс пойдет... - Не беспокойся. Не маленький. - Береги себя. Дай бог удачи да счастья! - Спасибо, мама. Родион стал посреди избы, поглядел по сторонам: не забыл ли чего. Вспомнил про отцовский нож. Поднялся на лавку, потянулся к воронцу1, нашарил там финку в кожаных ножнах и, почистив клинок золой на шестке и сунув обратно в ножны, спрятал в мешок. В избу вбежал запыхавшийся брат. Сапожонки мокры: видно, опять не удержался, чтобы не побродить в воде у берега. Шмыгнул носом, ловко прошелся под ним рукавом и сказал, возбужденно блестя глазами: - Четвертый карбас отчалил. Пятый начали грузить. Тебе, Родька, пора! - Ну с богом, Родионушко! - сказала Парасковья. Тишка, прощаясь, сдержанно, как мужик, сунул Родьке холодную, в трещинах и цыпках руку. Родион наказал: - Ты тут не озоруй. Мать слушайся! - Когда я озоровал-то? - Уж и обиделся! Ну, прощайте! ...Дожила Парасковья до проводов в море сына. Долго стояла она на берегу. Все уже разошлись, а она все смотрела вдаль, где на волнах покачивалось судно. Шептала: "Счастливо тебе, сынок! Доброй тебе поветери!"

4

Пoветерь! Это старинное поморское слово будило в рыбацкой душе надежду на благополучное плавание и удачу в промысле. Поветерь - по ветру, попутный ветер. "Поветерь" - название шхуны Ряхина. Прежний судовладелец, когда шхуна сошла со стапелей, окрестил ее "Святая Анна". Вавила перекрасил корпус, приказал малярам написать славянской вязью новое имя. Ничто больше не напоминало ему о прежнем хозяине, о печальной участи разорившегося купца. Строилась шхуна по заказу на Соломбальской верфи в Архангельске. Корабелы сработали ее на диво - легкую, прочную, изящную. Вавила так полюбил судно, что первое время, приобретя его, жил в каюте, редко съезжая на берег... Разные дуют ветры в Белом море, но господствуют норд-ост и норд-вест. Самый опасный ветер северо-восточный. Он часто приносит туманы, стоящие по нескольку суток плотной стеной от Зимних гор до Терского берега. В эту пору дул юго-западный ветер. Направление его почти совпадало с курсом шхуны, и была ей при выходе из дому полная поветерь. Но ненадолго. От Воронова мыса шхуна должна будет круто повернуть на юго-запад, и тогда ветер станет встречным, если не переменится.

"Поветерь", гафельная шхуна, имела довольно несложную оснастку: на фок- и грот-мачтах, поставленных с наклоном к корме, крепилось по два паруса косому гроту и фоку внизу и топселю наверху. На бушприте - стаксели1. Команда в восемь человек, включая шкипера, который именовался у Ряхина капитаном, свободно управлялась с парусами в любую погоду. Камбуз находился в корме, рядом с ним - кладовая для провианта. На камбузе - плита, большие луженые кастрюли, сковороды, обеденные миски, чайники и другая утварь. Все уложено на полках с высокими закраинами и специальными гнездами, чтобы посуда не падала во время шторма. Вечером, когда команда съехала на берег попрощаться с родными, Родька остался на шхуне за кока и вахтенного. Он осмотрел свое хозяйство, разложил на столе продукты, выданные Анисимом, и принялся за дело. Замочил в ведре соленую треску, достал из мешка комочек дрожжей, которыми снабдила его мать, и стал припоминать, как дома растворяли квашню. Он задумал испечь пшеничные оладьи. Притащил дров, нагрел чайник. В теплой воде распустил дрожжи, замесил в большой кастрюле муку. Не спеша перемыл в горячей воде ложки, вилки, миски, обтер везде пыль и спустился в кубрик. В иллюминаторы пробивался слабый свет белой ночи. Над столом на проволоке подвешен фонарь. Койка зуйка была внизу, у самой двери. Родька взбил тощую подушку, лег, заложив руки за голову. Хорошо, спокойно... Он даже улыбнулся, потянувшись всем телом, и закрыл глаза. Но спать не полагалось. Зуек встал, заметил, что стол в кубрике грязен. Принес воды, вымыл, выскоблил столешницу, надраил палубу и поднялся по трапу наверх. Шхуна чуть-чуть покачивалась на неширокой волне. Якорная цепь резала воду, и она, тихонько струясь, побулькивала. Родька заглянул в рубку, рассмотрел штурвал, компас, столик с какими-то бумагами, видимо, картами. Попробовал прочность канатов, которыми принайтовили бочки на палубе. Крепко. Вышел на бак, поглядел вперед. Открылось широкое устье Унды. На ней лениво плескались ночные волны. Слева виднелся мыс Наволок, справа - узкая полоска материкового обрыва с белой лентой снегов, которые удерживались там, на северной стороне, все лето. Дальше - простор Мезенской губы. Там все сливалось: и серое полуночное небо, и свинцовая водная рябь. Казалось, впереди все заволокло туманом. Глянул Родька на запад - увидел вытянутые, плоские фиолетово-серые облака. Глянул на восток - небо прозрачно розовело. Скоро там взойдет солнце, ненадолго спрятавшееся за горизонтом. На южной стороне - темные силуэты изб, колокольня в деревне. На фок-мачте, на железном кронштейне, висел небольшой бронзовый колокол рында. Родька легонько качнул язык. Колокол отозвался негромким мелодичным звоном. Бронза долго гудела. Родька закрепил конец веревки рынды за гвоздь, вбитый в мачту. Став у фальшборта, он упер руки в бока и глянул на мачты, на свернутые паруса. Вот бы сейчас распустить их, вытащить якорь, кинуться в рубку и взять в руки штурвал! Справился бы он один со шхуной? Нет, вряд ли... Однако пора на камбуз. Скоро прибудет на шхуну команда. Родька спохватился и снова развел в плите огонь. На палубе вычистил рыбу и принялся жарить ее. Дрова в плиту подкладывал понемногу. Управившись с рыбой, принялся печь оладьи. Он так увлекся работой, что не заметил, как к шхуне подошла шлюпка. В камбуз заглянул Дорофей. - Эй, горит! Родька чуть не уронил сковороду. - Напугал, дядя Дорофей! - Ничего. Привыкай. - Дорофей блеснул белозубой улыбкой из-под усов. Завтрак у тебя, я вижу, готов! Молодец! По-нашему, по-поморскому как он называется? Ну-ка? - Первая выть, - ответил зуек. - Верно. - А обед, - вторая выть... - То-то! Ну, старайся. Мужики так прощались дома, что приехали голодные. Скоро есть запросят. - У меня уж все готово. Из-за спины Дорофея выставилась полупьяная физиономия Вавилы. Тряхнул бородой, похвалил: - Хорош у нас зуек! Анисим Родионов пришел пробовать пищу. - Для первого разу добро, - сказал он. Мужики, слегка подгулявшие дома, почти не заметили, что рыба солоновата плохо вымокла. Они уписывали завтрак за обе щеки. В кубрике было весело, шумно, все похваливали зуйка за аккуратность и старание. Вавиле Ряхину Родька подавал завтрак отдельно в каюту. Хозяин грузно сидел в кресле, привинченном к палубе, тыкал вилкой мимо рыбы, морщился, кряхтел. - Из-под жениной юбки удрал, - хохотал он раскатисто. - Свобода! Ты, того... помалкивай, понял? - Понял. Что еще принести? - Ничего. Ступай. Спать буду. Глаза у Родьки слипались от усталости. Прежде чем прикорнуть на койке, надо было все прибрать, помыть посуду и подумать, что приготовить на обед. Над шхуной взметнулись и расправились паруса на ветру, посвежевшем с рассветом. "Поветерь" отправилась в первый в эту навигацию рейс.