Сделав эти оговорки, я привожу письмо мистера Хедлея, любезно переданное в мое распоряжение сэром Джемсом Тальботом и до сего времени еще не опубликованное.

Оно датировано первым октября 1926 г.

«Посылаю вам это письмо, дорогой Тальбот, из Санта-Крус, где мы остановились на отдых на несколько дней. Моим товарищем в плавании был Биль Сканлэн, главный механик; он мой земляк, у него удивительно компанейский характер, и, естественно, мы сблизились с ним. И тем не менее сегодня я один; он отправился, по его выражению, проветрить мозги.

Вы встречали Маракота и знаете, какой это сухой человек. Я вам рассказывал, кажется, как он встретился со мной и пригласил к себе работать. Он искал ассистента и обратился к старому Сомервиллю из Зоологического Института. Сомервилль послал ему мою премированную работу о морских крабах; остальное уладилось само собой. Разумеется, это великолепно, когда приходится работать по специальности, но я предпочел бы работать с кем угодно, только не с этой живой мумией, Маракотом. Он в своем уединении совершенно непохож на живое существо, он весь поглощен своим делом. «Самый окаменелый камень в мире» — выразился про него Биль Сканлэн. И несмотря на это, нельзя не преклоняться перед таким ученым. Помню, как вы смеялись, когда я попросил его порекомендовать мне литературу для подготовки к плаванию, а он ответил, что в качестве серьезного пособия следует прочесть полное собрание его сочинений, а в качестве легкого чтения — геккелевские «Планктонные работы».

И вот теперь я знаю его не ближе, чем тогда, в маленькой приемной с видом на Оксфорд-Хэй. Он ничего не говорит, и его худощавое, суровое лицо — лицо Савонаролы, или, вернее, Торквемады[12]) — никогда не озаряется улыбкой. Длинный, тонкий, выдающийся вперед нос, близко посаженные, маленькие, серые, сверкающие глазки под нависшими клочковатыми бровями, тонкие губы, всегда плотно сжатые, щеки, провалившиеся от постоянного умственного напряжения и суровой жизни, — вся его внешность не располагает к сближению. Он витает всегда где-то на вершинах мысли, вне пределов, досягаемых обыкновенными смертными. Временами мне кажется, что он не вполне нормален. Например, этот диковинный аппарат, который он… Но буду рассказывать все по порядку, а вы уже сами разберетесь и сделаете выводы.

Итак, о начале нашего плаванья. «Стратфорд» — славная морская яхта, специально приспособленная для океанографических исследований. Она имеет тысячу двести тонн водоизмещения, просторные палубы и хорошо оборудованные трюмы, вмещающие всевозможные приспособления для измерения глубин, траленья, драгированья и глубоководной ловли сетями; мощные паровые лебедки и ворота для траленья; множество других специальных аппаратов, частью общеизвестных, частью новых — и притом необычайного вида; комфортабельные каюты и прекрасно оборудованная лаборатория для наших специальных работ.

Еще до отплытия «Стратфорд» приобрел репутацию загадочного корабля, и вскоре я узнал, что эти слухи имели под собою некоторую почву. Начало нашего плаванья было в достаточной степени обыкновенно. Выйдя из Темзы, мы покрутились по Северному морю, раза два забрасывали тралы, но так как там глубина редко превышает восемнадцать метров, а наш корабль оборудован специально для глубоководных работ, то это, собственно, было пустой тратой времени. Во всяком случае, кроме обычных видов рыб, идущих в пищу, каракатиц, слизняков и проб со дна морского, состоящих из аллювиальной[13]) глины, мы не вытащили ничего примечательного. Потом мы обогнули Шотландию, прошли вблизи островов Фаро и добрались до рифа Вивилль-Томсон, где добыча была несколько интереснее. Потом мы направились к югу, к настоящей своей цели, а именно к берегам Африки.

В эти первые недели плаванья я старался сойтись поближе с Маракотом, но это оказалось делом нелегким. Начать с того, что доктор — самый рассеянный и самоуглубленный человек в мире. Полдня он проводит в размышлениях и, кажется, совсем не замечает, где он и что вокруг него происходит. Во-вторых, он скрытен до последней степени. Он днями просиживает, согнувшись над бумагами и картами, и прячет их, когда я вхожу в каюту. Я твердо уверен в том, что у него на уме какая-то тайна, но до тех пор, пока мы принуждены проходить вблизи портов, он держит ее в секрете. Такое впечатление сложилось у меня, и вскоре я узнал, что и Биль Сканлэн того же мнения.

— Слушайте, мистер Хедлей, — сказал он как-то вечером, когда я сидел в лаборатории, работая над результатами наших первых уловов, — как вы думаете, что у него там на уме, у этого старика? Как вы полагаете, что он такое затевает?

— Полагаю, — ответил я, — что мы займемся тем же, чем занимался до нас «Челленджер» и добрая дюжина других океанографических экспедиций, — откроем несколько новых разновидностей рыб, нанесем несколько новых данных на гидрометрические[14]) карты.

— Ничего подобного, — возразил Сканлэн. — Ежели вы действительно так думаете, то начинайте сначала. Ну, например, я-то здесь на что?

— Ну, на случай порчи машин.

— Тьфу на машины! Что там машины? Машины «Стратфорда» в надежных руках Мак-Ларена, шотландского машиниста. Нет, сэр, не для этого посылали меррибэнкские ребята меня, лучшего своего инструктора, чтобы штопать эти дурацкие керосинки. Не даром же мне гонят полсотни колес в неделю. Шагайте за мной, я вас просвещу на этот счет.

Он вытащил ключ, отпер дверь позади лаборатории и повел меня по двойной лестнице в отделение трюма, где было почти пусто; только четыре какие-то крупные части поблескивали в массивных ящиках, упакованные в солому. Это были гладкие стальные плиты, снабженные по краям болтами и задвижками. Каждая плита имела десять квадратных футов и в толщину — дюйма полтора, с круглым отверстием в середине дюймов восемнадцати диаметром.

— Что это за чертовщина? — спросил я.

Забавная физиономия Биля Сканлэна— у него лицо не то опереточного комика, не то профессионала-боксера— расплылась в улыбку.

— Это — мой сынишка, сэр, — заявил он. — Да, мистер Хедлей, из-за него-то я здесь и нахожусь. К этой штуке есть еще такое же стальное дно. Оно в этом ящике. Потом есть еще крышка вроде купола и большое кольцо — то ли для каната, то ли для цепи. А теперь гляньте на днище яхты.

Я увидел квадратную деревянную платформу с выдающимися по углам винтами. Это доказывало, что платформу можно сдвигать с места.

— Двойное дно, — подтвердил Сканлэн. — Вполне возможно, что у этого дяди в голове ветер гуляет, а может быть, в его башке гораздо больше, чем мы думаем, но, если только я его раскусил, он. хочет соорудить здесь нечто вроде водолазного колокола — окна вот здесь, запакованы отдельно — и спустить его вниз через дно яхты. Вот здесь электрические прожекторы, и я так думаю, что он хочет осветить пространство вокруг стальной кабинки и наблюдать в окошечко, что кругом творится.

— Будь это так, проще было бы устроить на корабле стеклянное дно, — сказал я.

— Это вы верно загнули, — удивился Биль Сканлэн и заскреб затылок. — Вот я и не могу никак сообразить. Знаю только, что меня отрядили к нему помогать собирать эту дурацкую штуку. Пока он ничего еще не говорил, я тоже молчу, но все принюхиваюсь и, ежели он еще долго будет молчать, я узнаю все и сам без его объяснений…

Так я соприкоснулся впервые с нашей тайной. Погода сильно испортилась, но мы, не обращая на это внимания, производили глубоководное траленье юго-западнее мыса Юба, отмечая температуру и пробуя степень насыщенности солью морской воды. Это увлекательное занятие — глубоководное траленье Петтерсоновским тралом, который захватывает сразу три метра в ширину и загребает все, что встречает на пути, иногда опускаясь до глубины в полмили и принося каждый раз самые разнообразные виды рыб. Иногда с самого дна мы вытаскивали полтонны чистой розоватой слизи, этого сырого материала будущей жизни. Иногда это бывал ил, распадавшийся под микроскопом на миллионы тончайших круглых и прямоугольных телец, разделенных между собой прослойками аморфной[15]) грязи. Я не стану перечислять вам всех этих бротулид и макрутид, асцидий и голотурий, полипов и иглокожих; могу лишь сказать, что плоды океана неистощимы, и мы деятельно их собирали. И все время я не мог отвязаться от ощущения, что не затем привез нас сюда Маракот, что другие планы скрываются в этом сухом, узком черепе египетской мумии. Все это мне казалось лишь репетицией, пробой, за которой начнется настоящее дело.