Разговаривать тоже не хотелось, и я притворился спящим. Саша с Виктором тихонько беседовали, приемник напевал какое-то ретро.

Наверно, я и в самом деле задремал. Потому что вдруг вместо Жени увидел перед собой девушку с найденной в книге фотографии. Пестрое летнее платье, расклешенное от груди, падало широкими складками и не могло скрыть округлый живот. «Мама?» - неуверенно спросил я, и она протянула ко мне руки. Я подошел ближе и хотел обнять ее. Странное дело, я стал вдруг совсем маленьким и доставал ей как раз до живота. Почему-то мне было грустно – и одновременно так хорошо… Какой-то шорох раздался за спиной. Я повернулся и увидел пучеглазого. «Мама, беги!» - хотел крикнуть я, но увидел, что она улыбается ему.

Машину тряхнуло на выбоине, и я очнулся. От сна остался легкий привкус досады. Как будто я был очень близок к тому, чтобы узнать тайну, понять то, что до сих пор было скрыто. Как будто разгадка была рядом, но я не успел схватить ее за хвост. То, что мама и пучеглазый знакомы, - это было ясно и так. Но этот сон мог открыть мне что-то еще.

Нет, в вещие сны я не слишком верил. Да и крестная часто говорила, что лучше не поверить вещему сну, чем принять за него бесовский морок. Зато я верил в то, что во сне можно понять нечто, наяву ускользающее от разума. Как поэты находят во сне никак не дающуюся рифму. Как математики видят решение сложной задачи. Как, в конце концов, Менделеев увидел во сне свою Периодическую таблицу – если, конечно, не выдумал это для красивости.

А тот странный сон, который приснился мне в ночь, когда умерла бабушка? Был ли он вещим? Ведь я увидел двор моего раннего детства – и то место, где через несколько дней погибнет отец.

Я потряс головой, отгоняя эти мысли. Нет, Мартин, хватит мистики. И так все слишком непонятно и запутано, чтобы приплетать сюда еще и тонкие материи. Просто допустим, что это все тот же закон парных случаев. Два странных сна с непонятным, ускользающим смыслом.

И тут мне в голову пришла такая мысль, что я удивился, как не подумал об этом раньше.

А что, если до того, как познакомиться с отцом, мама была беременна от пучеглазого? Может быть, даже еще до окончания школы? Может, тогда он еще не был таким уродливым психом, и они любили друг друга?

Почему-то я думал сейчас о маме отстраненно, как о совершенно постороннем человеке, неожиданно холодно, без эмоций. Как будто речь шла не о самом близком существе – мне просто надо было решить абстрактную логическую задачу.

Допустим, все это действительно так. Но что стало с тем ребенком? Мама родила его? Или сделала аборт – вернее, если судить по платью, это могли быть уже искусственные роды?

А ведь это многое могло бы объяснить. Когда я только нашел фотографию в книге, предположил, что мама могла забеременеть совсем юной, но никак не связал это с тем, что произошло после бабушкиных похорон. Если мама избавилась от ребенка, его отец теоретически мог от переживаний повредиться рассудком и захотеть отомстить.

Нет, нет, что-то тут не так. Откуда тогда его мог знать отец? Ведь он явно узнал своего убийцу. Разве что предположить, что пучеглазый преследовал маму не один год?

Но как тогда быть с бабушкой? Точнее, с их разрывом отношений?

Ну что ж, и это, в принципе, объяснимо. Десятый или даже девятый класс, любовь до потери чувства реальности и вполне предсказуемый результат. Дальше, правда, не совсем понятно – почему дотянули до такого срока. То ли мама была такой наивной дурочкой и не понимала, что с ней происходит. Но в это мне трудно было поверить. То ли решила рожать наперекор всему («Мама, папа, у нас с моим другом будет ребенок, когда я закончу школу, мы поженимся») и специально тянула со своим потрясающим известием до момента, когда делать аборт уже поздно.

Так или иначе, что-то или кто-то вынудили ее все же избавиться от ребенка. И я полагал, что это были именно родители. Или, может, она все-таки родила его и оставила в роддоме? Ладно, это уже не принципиально. Я вдруг почувствовал к ней такую острую жалость, что сердце болезненно сжалось. Да, я всегда считал, что аборт – это убийство. Но много ли таких, кто в подобной ситуации сможет выстоять под давлением родителей?

И что дальше? Мама закончила школу, поступила в университет. Родители уехали в заграничную командировку, оставив ее одну. А дальше все повторяется. Мама знакомится с отцом, и… Почему только они были так беспечны? Опять наступить на те же грабли? Или… Или, может, мама, помня о том, первом ребенке, забеременела не случайно?

Что ж, горько усмехнулся я, можно представить себе реакцию бабушки с дедушкой. Девочка из приличной семьи – и второй раз потенциальный бастард. И папочка бастарда – такой же голодранец. Ну прямо как принцесса Монако с ее хронической страстью к охранникам. Только вот на этот раз заставить маму избавиться от ребенка не удалось. Она родила меня.

Я прислушивался к себе: что я чувствую. Выходило, что, в общем-то, ничего такого, кроме жалости. И сожаления, что я не знал этого раньше. В чем только ужасном не подозревал родителей. Эта тайна отравляла всю мою жизнь. Хотя… пожалуй, я понимал родителей. О таком не рассказывают детям. И я бы на их месте не рассказал.

Между прочим, эта версия объясняет и внезапную мамину религиозность. Я слышал, что многие женщины, сделав аборт и осознав, что натворили, приходят к Богу. Причем часто не сразу, а после рождения другого ребенка. Когда смотрят на него и понимают, что и тот, первый мог бы вот так же бегать, смеяться и говорить «мама».

Правда, не совсем понятно тогда, почему к церкви обратился отец, ведь его вины в этом не было. Ну что ж, и такое бывает, сначала начинает верить один из супругов, а за ним и другой.

Эй, Мартин, ты бы особо не увлекался. Это всего лишь версия. Очень правдоподобная версия, но пока ничем не подкрепленная. Пока мама не может ничего рассказать, я должен буду каким угодно образом найти ее родственников и, может даже, школьных подруг. Даже если родственникам ничего неизвестно, - ведь от них могли всю эту неприглядную историю скрыть – подруги-то скорее всего знали, с кем встречалась мама.

35.

- Ты хоть примерно знаешь, куда ехать? – спросил Виктор, поворачивая от Волхова на Старую Ладогу.

- Ну… - задумался Саша. – Только очень примерно.

- Прекрасно. И телефон не берет. Ты серьезно думаешь, что мы ее найдем?

У меня моментально пересохло во рту, а сердце выдало барабанную дробь: неужели я не увижу Женю?

- Не дергайся, - оптимистично посоветовал Саша. – Сейчас соображу. Женька мне рассказывала, как добраться. Не доезжая Старой Ладоги, будет поворот на Виковщину. Уж не знаю, что за зверь, наверно, деревня. А потом первый же поворот вправо, в лес.

К загадочной Виковщине вела разбитая грунтовая дорога. Съехав с асфальта, машина заскакала по ухабам. Наверно, во время дождя эти ямы наполняются водой, и тогда дорога становится непроходимой. Пару раз я ударился головой об крышу и больно прикусил язык.

- Да, здесь только на танке и проедешь, - ворчал Виктор. - Если застрянем, вытаскивать сами будете.

- Не застрянем, - возразил Саша. – Сейчас сухо.

Не успел он это сказать, как машина с ходу влетела в густую жирную грязь и прочно завязла. Мы с Сашей вышли и попытались вытолкнуть ее из ямы, но ничего не получилось. Мотор натужно выл, колеса крутились, черные брызги летели нам в лица. А машина даже с места не сдвинулась. Не помогли и ветки, которые мы пытались подкладывать под колеса.

- А ведь я говорил! – бурчал Виктор. – На брюхо села, теперь все, труба. Откапывать надо. Или вытягивать.

Кончилось все тем, что после очередного толчка плечом я чуть не потерял сознание.

- Мартин, отвали! – рявкнул на меня Саша. – Все, хватит. Сами мы ее не вытянем. Придется или загорать здесь, пока кто-нибудь не проедет мимо, или пилить в деревню. За трактором. По дороге километра три. Даже если учитывать твою инвалидность, за час дойдем.