— Как твой бок? Болит?

— Не болит, — Бекка улыбнулась, сколько-то секунд она смотрела задумчиво на Бернардта. — Знаешь, есть тысяча вещей, которыми можно заниматься, если ты не выискиваешь кого-то и не сжигаешь себя жаждой мести. Уверена, что до встречи со мной ты помнил об этих вещах и наверняка планировал. И не только вещей, Бернардт, но и мест. Можно отправиться куда угодно. Хоть в Париж! Ты бывал там? Я нигде, кроме Лондона, не была, — она все еще не убирала рук с плеч мужчины, но больше не гладила его. — Но пока я остаюсь с тобой и участвую в этом деле. Я ведь твоя должница. Да и ты мой, — Бекка снова ухмыльнулась. — Но я хочу кое-что попросить сейчас. Мне не нужны никакие обещания, но пока мы вместе в этом деле, я хочу, чтобы мы действительно были вместе, а не каждый вел свою игру. Обещай, что не будешь скрывать от меня те шаги, которые предпринимаешь, и планы, которые строишь.

— Договорились, — Бернардт позволил себе некоторое умолчание. — Ты будешь знать все, что я собираюсь делать с этого момента.

Он усадил ее на колени и не стал больше ни о чем задумываться, оставив все мысли, кроме как о ее теле в шелковом халатике.

Время тянулось особенно медленно. Если в предыдущем домишке две недели прошли быстро, в разговорах, совместных ужинах и книгах, то в доме Томаса все стало по-другому. Прислуга и сам хозяин называли его 'Редхоул', постанывая окончание, сокращая от 'Редгарден-холл'. Легенды о красном саде первого владельца, теперь стали просто легендами. Не сказать, правда, что тут был более бедный сад, но никаких алых роз, оплетающих стены, лавки и беседки, и в помине не осталось.

Большая библиотека Томаса наводила на мысли о том, что собирал ее Бернардт, а вовсе не хозяин: стеллажи занимали разнообразные справочники, книги по медицине, классика литературы, философские труды, копии чужих монографий. Даже не верилось, что человек способен это читать, да еще и понимать, о чем там говорится. Многие книги и вовсе были не на английском, а на языке оригинала — латыни, греческом, французском, итальянском, немецком, испанском, даже русском.

Ребекке было позволено ходить везде, предоставлялась полная свобода действий, но все равно ощущалось, что ее никогда не оставляли одну, слишком много прислуги вокруг. Казалось, каждый наушничает, сплетничает и следит за всеми. Сэл, правда, вошел в это общество как свой, но и о нем Бекка уже улавливала обрывки разговоров, как и о себе, и о докторе. Не сказать, что к ним относились плохо, но все равно было тяжело для человека, который к такому не привык.

Близился к концу четвертый день, который, как и предыдущие три, начался с двух служанок, одевания, говорливости Томаса и продолжался до самого вечера. Вообще, казалось, каждый день тут только и делают, что болтают без умолку, переодеваются для завтрака-прогулки-обеда-прогулки-ужина-сна, да едят, опять же ведя беседу или монолог, как получится.

Ребекка подумывала о том, чтобы съехать в гостиницу ближайшего города, даже один раз туда наведалась, но ограничилась только покупкой одежды. Так или иначе, у нее должен быть хоть какой-то гардероб, чтобы не только выехать в Лондон, но и жить в поместье. Так от ее денег, что она получила перед побегом, не осталось и пенни. Это угнетало, но единственным разом, когда она просила денег у Бернардта, по-прежнему оставался случай с двумя фунтами на трамвай.

Женщина тоже отмечала, что на свободе все оказалось иначе, чем планировалось на заводе. Слова, которые говорил когда-то Бернардт, подернулись таким туманом, что казались каким-то давнишним сном. Пропала близость, что была в то трудное время, хотя Бекка все еще пыталась ее найти, приходя к мужчине ночью или обсуждая с ним их дело.

Ей не хватало ребят с завода. Пусть те и не лучшая компания для девушки, с ними можно чувствовать себя спокойно. В этом же доме, кишащем людьми, Бекка не чувствовала покоя. Вечером она вышла в сад, что бы побыть в тишине и уединении хоть какое-то время. Небольшой фонарик освещал дорогу скудно, но Ребекка давно выучила территорию.

Мягкую темноту вечера взрезал пронзительный женский крик.

— Что? Что ты сказал? — доктор привез сюда телефонный аппарат и заткнул ухо, чтобы продолжить говорить.

Затем до него дошло, что конкретно он услышал. Уж голос Бекки он узнал. Он прервал разговор и выглянул в окно. Комната на нижнем этаже давала свои преимущества, можно было не пользоваться далекой дверью, а просто выскочить в окно. Что он и сделал, приземлившись в какую-то лужу, уйдя в мокрую землю почти по щиколотку.

Откуда донесся крик? Этого он не знал, просто вышел на дорожку в надежде, что поймет, куда бежать.

Впрочем, направление прекрасно знал тот, кто иногда следовал за Ребеккой вечерами. Не так, как прислуга, а просто приглядывая краем глаза. Сэл появился на месте гораздо раньше, но так и не вышел из надежной тени кустов.

Бекка уронила фонарь, масло из него вытекло, и тот погас. Она стояла как парализованная, похожая в темноте на большую черную птицу.

— Бекка! Где ты?! — донесся до нее зов доктора.

— Бернардт? — ее голос казался сдавленным, срывался. Она взяла себя в руки и произнесла более внятно. — Я здесь. Нужен свет.

Еще с минуту ей пришлось ждать, потом, ломая кустарник, навстречу выплыл огонек лампы и расцарапанное лицо доктора, который решил пойти напрямик. Про одежду и говорить не приходилось, ночной сад превратился в непроходимые джунгли.

— Бекка? Что случилось?!

Ребекка указала на скрытую в темноте лавочку. Хорошо бы она там увидела крысу или лису какую-нибудь, но тогда девушка вряд ли надеялась бы, что лампа высветит зверя в том же месте, где она его увидела.

Это и не было зверем. Под резной лавкой на только проклевывающейся молодой траве свет лампы высветил маску. И Бекка и доктор узнали бы ее и в темноте, но свет показал самые страшные детали: разбитые окуляры, клюв, на медных краях которого красным отсвечивала еще не совсем высохшая кровь.

Бекка снова вскрикнула:

— Патрик!

Доктор выругался, подошел к лавке и поставил фонарь рядом.

— Патрик… — он кивнул Бекке на маску, а сам вытащил револьвер из кармана и осмотрел округу. — Кто бы это ни был, не мог же он уйти далеко…

— Бернардт, кто это мог сделать? — женщина сильно побледнела, это было заметно даже в темноте, ей хотелось в кого-нибудь вцепиться, ощутить под руками что-то надежное. Маска Патрика означала две вещи: механик, скорее всего, мертв, и их обнаружили. — Не смей ходить один! Пойдем, поставим дом на ноги. Нужно много света, собаки и люди. Кто бы ни бросил маску, он может быть рядом и ждать нас!

— Упустим, — однако, доктор выстрелил вверх, чтобы привлечь внимание в особняке.

По крайней мере, бегать уже не пришлось, там и так зажглись огни, и суетливые крики огласили ночь. Бернардт схватил фонарь и двинулся по следу из сломанных веток и примятой траве.

Они обыскивали все до самого утра. И не нашли абсолютно ничего, кроме мятой травы. Бекка была на грани истерики, она всю ночь помогала искать, но блуждание в зловещей темноте, где только и ждешь, что кто-то выскочит из-за куста и убьет тебя, не принесло ничего кроме ужасной усталости и дрожи в руках. Ребекка впервые в полной мере ощутила, что значит быть в бегах и пугаться каждого шороха.

Она сидела в гостиной, служанка принесла ей горячего какао, чтобы согреться — утро выдалось особенно холодным, а от росы платье полностью промокло. Руки Ребекки тряслись, и она еле справлялась с тем, чтобы подносить к губам чашку.

— Берти, вы, конечно, можете и дальше тут оставаться, но я советую вам уехать из страны на время, — Томас был мрачен. Пострадала его гордость, ведь кто-то посмел напугать его гостей.

Он уже обратился в полицию, предоставив им доступ к улике. Был в этом и плюс, проверка документов гостей как бы подтвердила качество поддельных бумаг на имя Ребекки Кавендиш и Бартоломью Берта Шрайбера.