Ребекка никак не могла справиться с сердцем, испуганно колотящимся между ребрами и стальным корпусом механического легкого. Удары первого и поскрипывание второго отдавались у девушки в горле, она с трудом могла дышать, проходя мимо столов с пациентами.

Старалась не смотреть на них. Кто-то и на нее не обращал никакого внимания, пребывая в своем мире, а кто-то напротив, вполне осознанно разглядывал. Ребекка и не сомневалась, что не сможет съесть ни кусочка. Лишь бы сегодня ей позволили хоть глоток свежего воздуха!

— Ваше место, — сестра усадила ее на стул перед подносом с невзрачной едой. — Поторопитесь, вы первая записаны на прием к доктору Стрингеру.

Получив уже рассерженную отповедь за вопрос о медбрате Сэме, Ребекка не стала спрашивать о докторе Штейне. Она взяла ложку, только потому, что сестра все еще стояла рядом и сверлила ее взглядом. Серая масса каши налипла на металл, девушку замутило. Возможно, еда и не была плоха, но у Ребекки отчаянно кружилась голова. Она отложила ложку.

— Вы же понимаете, что вам лучше есть по-хорошему? — сестра указала на белую дверь в конце столовой, что-то подразумевая этим жестом и таинственной комнатой, но Ребекка не могла знать, что. Лишь женщина, сидящая рядом, надрывно всхлипнула и неловко зачерпнула непослушной рукой полную ложку каши.

— Да, и вам хорошего дня, — Бернард положил трубку. Телефонный разговор сожрал полчаса драгоценного времени. — Черт!

Если бы не любовь к своей работе, доктор Штейн давно бы уже сорвался. Иногда кольцо обязанностей так сжимало его, что он сбегал в иллюзорные миры своих настоящих пациентов. Бернардт без надобности выровнял бумаги, сдвинул папку в угол стола. Утренняя газета упала на пол. Сегодня кабинет раздражал, давил даже, а ведь он, как и дом на Чарлинг Кросс, должны оставаться некой крепостью, только его территорией.

Как это ни было странно, но доктор, несмотря на свой характер, имел очень много знакомств. Он постоянно находился среди людей. Когда выдавалось затишье между работой в клинике, ее меценатами, обустройством, пациентами, на доктора наскакивал светский мир, без репутаци в котором не мог существовать ни один уважаемый человек. Сутки Бернардта растягивались до бесконечности благодаря ежедневным сотням дел и тысячам разных контактов.

Подобие уединения он получал лишь на приеме с некоторыми своими пациентами, на операциях, практикуя в одной небольшой больнице. Еще у Бернардта был час перед сном, когда он возвращался домой глубоко за полночь, и час утром: его зарядка, его неторопливый завтрак и сигарета.

Он не всегда курил простой табак. Вот и сейчас, выбитый из равновесия поломанным графиком, он щелкнул дверным замком, потом открыл окно и выудил из внутреннего кармана второй портсигар, который в последнее время доставал все чаще и чаще.

Бернардт любил людей за их разнообразие, в каждом он видел уникальные детали, какой-то случай. Чем более непредсказуем был человек, тем больше интереса он вызывал у доктора. В детве ему все быстро стало понятно о себе самом, поэтому Бернардт с упоением наблюдал за ровесниками, за взрослыми, анализируя их поведение, препарируя реакции, находя причины для любого душевного изменения. Но первым его образованием стала вовсе не психиатрия, а хирургия, так сказать, начал познание изнутри объекта.

А вот его пациент, к которому торопливо спускался доктор, отложив на потом и стопку бумаг и важные дела, отнюдь не являлся ценителем чужой жизни. История этого человека была проста и одновременно слишком сложна, как и у доброй половины любимых пациентов доктора Штейна.

Этот был самым опасным человеком во всем Лондоне по скромному убеждению Бернардта.

Конечно, оставались политики и предприниматели, глупые врачи, но все они действовали через других людей, а вот этот никогда не боялся запачкать собственные руки чужой кровью. К тому времени, как его поймали, он выскребал с самого дна города искры человеческих жизней и наскреб на неплохой фонарь, под сотню за два года. Трудоголик, энтузиаст своего дела — он по праву входил в коллекцию доктора.

Палата, или, если говорить начистоту, камера, находилась в подвале. О ее существовании, как и о ее обитателе, во всей клинике знал лишь один человек, кроме доктора.

— Добрый день, Салли. Как поживаешь? — голос доктора казался неестественным в пустой темной комнате. Он торопливо нашел неровную фигуру пациента в углу.

Вот уже как полгода Сэл мог свободно перемещаться из угла в угол. Все цепи и оковы из камеры убрали, но скорее из соображений безопасности, безопасности посетителей. Доктор знал, что после того, как разгадал этого юношу, выглядящего как тридцатипятилетний мужчина, ему нечего бояться.

Он заслужил уважение Сэла, а Сэл — его. Бернардту он нравился. На самом деле, Сэл был насквозь правильным и ждал кого-то, кто бы дал ему какие-то границы и указал, как жить. 'Привет' из детства, под страхом перед отцом-тираном.

Темная фигура не отозвалась, не шелохнулась. Иной раз они славно беседовали, но сегодня, похоже, был один из тех дней, когда Сэл не шел на контакт.

— Эй, Сэл, я сказал тебе 'добрый день'. Как твои дела?

Молчание, силуэт только покачался из стороны в сторону.

Три года назад Сэл попал в лечебницу как тихий шизофреник, ушедший в себя без проблесков к общению. Как-то Билли, один из работавших тогда медбратов, оставил его подождать в коридоре приема и не дал никаких указаний. Салли успел отправить в лучший мир двоих. И продолжал ждать.

Он всегда делал так, что все походило на несчастный случай. Своего рода искусство, никогда не прямое убийство. Чтобы разгадать игру Сэла, доктору понадобился год, и это стоило многих жизней. На самом деле, он всегда чертовски рисковал, спускаясь в эту камеру.

— Сэл?

— День, Док. Пришлось ждать. Тут так себе. Давно не приходил, — наконец отозвался парень. За два года в одиночной камере, лексикон его стал скуден, он с трудом вспоминал слова. Раньше они были ему не нужны.

— Очень много работы. Ты снова что-то сделал со светом? Где лампочка, Сэл? — Бернардт даже не хотел думать, как псих до нее добрался после всех-то принятых мер.

Он стоял, отделяя Сэла — воплощение смерти, от открытого прохода в коридор. Ничего, кроме его фигуры, не защищало ни клинику, полную людей, ни весь город.

— Но сейчас я пришел навестить тебя. Тебя раздражает свет или ты что-то задумал?

— Тс-с-с…

— Сэл, мы же договорились обо всем…

— Тсс! — резкое шипение, и доктор вмиг оказался вжат в угол между стеной и дверью, которая тут же захлопнулась.

Мрак объял их. Секунда медленно тянулась за секундой, складываясь в минуты. Сердце доктора колотилось как бешенное, сердце Сэла, напротив, было спокойно и неторопливо. От парня пахло пылью и потом, Бернард слышал, как он дышит.

— Тс-с-с…Док. Шумишь. Тише.

Бернард безумно долго поднимался по лестнице, с каждой ступенью ему казалось, что сердце вот-вот оборвется. Перед дверью в холл первого этажа он остановился, прислонился к стене и прикрыл глаза, выравнивая дыхание. Все обошлось, с ним просто пошутили, у Сэла было игривое настроение. Там внизу, доктор смог даже засмеяться.

— Нет, пожалуйста, нет! — голоса из коридора вернули Бернардта к реальности. — Позовите другого доктора, мы же договорились!

Он узнал голос новой пациентки и сестры, уговаривающей девушку вернуться в палату. Еще несколько секунд доктор не открывал дверь, снова надевая на себя привычный всем образ.

Вообще-то, доктор Бернард Штейн тоже не был так уж безопасен. Вспомнить хотя бы его коллекцию тайн и компромата на своих клиентов, то, как ему доставалась большая часть финансирования. О да, он был информирован и опасен, но предпочитал придерживаться своего общественного образа 'слегка рассеянный доктор'. Все любят слегка рассеянных людей, по крайней мере, не испытывают к ним ненависти и уж точно не боятся.

— Мисс Ребекка, — он, наконец, вышел в холл, — разве я не говорил вам, как важно соблюдать правила клиники?