Андрей ведет пса к вольеру.

Дикарь прижимается боком к сапогу. Ждет, просит прощальной ласки. Чуть слышно повизгивает от волнения.

Хозяин сурово отстегивает поводок, жестом посылает пса в клетку и запирает дверь.

Свидетелей было много. Больше, чем нужно. Один опровергал другого.

Путевой обходчик Сантросян видел ночью группу людей, суетящихся возле машин. Кажется, их было трое, но может, и четверо. Сантросян знал, что под вечер на станцию прибыли платформы с грузовыми автомашинами «ГАЗ» для колхоза «Верный путь». Он посчитал этих людей за представителей колхоза. А почему, собственно, он должен был заподозрить их в чем-то нехорошем? Люди работали у машин не таясь, громко переговаривались. Ему даже показалось, что среди них был тот колхозник – он не знает его имени, – который сопровождал машину с завода до станции назначения. Но, возможно, он ошибается. Было темно, ручаться ни за что нельзя. Сантросян крикнул этим людям:

– С обновочкой вас! С приобретением!

Они вежливо отозвались:

– Спасибо на добром слове!

– Забираете, значит, грузовички?

– Да вот шоферов вызвали из колхоза. Как развиднеется, двинемся в путь.

И он ушел. Ни о чем плохом не подумал.

Еще военный их видел. Лейтенант. Шел домой со свидания. Чтобы укоротить дорогу, пересек железнодорожное полотно и хотел обогнуть приземистое здание вокзальчика. Они сами его окликнули. У них не было спичек, чтобы зажечь фонарь. «Темно, – сказали, – работать не видно». Какая у них работа, лейтенант не поинтересовался. Голос, который окликнул лейтенанта, звучал мужественно, солидно. А вообще их было двое. Это точно. Потом, придя домой, лейтенант подумал: «Зачем им фонарь, когда они могут включить фары на машинах?» Но он тут же чем-то отвлекся и перестал об этом думать. Люди на пустыре действовали уверенно и уж во всяком случае никак не были похожи на злоумышленников. Лейтенант даже посоветовал им не шуметь, а то ведь они могут обеспокоить железнодорожников, живущих в окрестных домиках. Его, лейтенанта, это, конечно, не касалось, но уж такой он человек – не может пройти мимо, если видит беспорядок.

Значит, расчет был у преступников – вести себя по-хозяйски и тогда никто не станет их, не таящихся и не боящихся, в чем-нибудь подозревать.

Женщина видела их. Стирала белье, вышла развесить его ночью, чтобы до утра высохло. И на другом конце пустыря, примыкающего к станции, заметила людей, делающих что-то при свете автомобильных фар. Никаких фонарей она не видела. Людей было много – семь-восемь. Это ее не удивило. На пустыре часто складывали грузы, прибывающие на станцию, и хозяева забирали их, когда им было удобно. Иной раз это происходило и ночью. Так что шум и возня у машин не могли ее насторожить.

Выяснить внешность преступников не удалось. Обыкновенные люди, такие с виду, как все, никаких особых примет в глаза никому из свидетелей не бросилось. Да и вообще ночью что разглядишь…

К тому времени, когда Андрей на мотоцикле – в коляске сидел Дикарь – прибыл на место происшествия, картина уже прояснилась. Майор из линейного отдела милиции взял на себя руководство розыском. Он считал, что дело обстоит примерно так. Когда на станцию (надо учесть – маленькую, пустынную, где скорые поезда даже не останавливались) прибыли грузовики для колхоза «Верный путь», их тут же скатили с платформы и оставили на пустыре. Сопровождали груз двое – колхозник Пилипосян, шофер по специальности, и его племянник Вазген. Они созвонились с председателем и получили заверение, что утром к ним прибудет помощь, и тогда машины своим ходом пойдут в колхоз – это за полсотни километров от станции. Закончив переговоры с председателем, усталый и продрогший Пилипосян повел племянника в чайную. Там они встретили какого-то проезжего человека и с ним выпили. Время от времени то Вазген, то сам Пилипосян выбегали на пустырь и смотрели, все ли в порядке. Но что могло случиться тут, на изъезженной вдоль и поперек станции, среди людей, которые почти все были знакомыми, даже приятелями? Правда, Вазген сначала предложил, что он будет ночью спать в машине. Но потом, успокаивая друг друга, дядя с племянником решили, что после нескольких суток трудного пути под дождем и ветром они имеют право на человеческий отдых. Примерно в двенадцать ночи, оба сильно пьяные, они последний раз взглянули на машины и пошли спать к дальнему своему родственнику, Бабкену Шадунцу. У него еще выпили – и не хотелось, да не смогли отказаться – и спали крепко до самого утра.

А пробуждение было нерадостное.

Бабкен Шадунц дал следователю такое показание: «Я проснулся первый и решил подшутить над родными. Сказал им: «Эй, вставайте, сони, у вас там машины покрали!» Пока они одевались, я вышел на улицу взглянуть на грузовики, а возвращался – уже криком кричал: машины, оказывается, стояли на пустыре раскулаченные, ну совершенно раздетые».

Преступники сняли с машин все, что только было можно.

Сняли фары и подфарники, наружные боковые зеркала и, конечно, самое главное – покрышки. Три грузовика с обнаженными черными колесами как бы лежали брюхом на штабелях кирпича. Очевидно, скаты преступники подымали домкратом, а потом под кузова наложили кирпичи, чтобы машины висели колесами в воздухе и их удобнее было обдирать.

Пока Андрей осматривал пустырь и разговаривал со следователем и работниками железнодорожной милиции, Дикарь дремал в коляске мотоцикла. Но каждому, кто глядел на него со стороны, сразу становилось ясно, как трудно ему притворяться спящим. Как трудно сидеть, упершись прикрытым и отлично все видящим мохнатым глазом в дверь станционного пакгауза, и делать вид, что происходящее вокруг ничуть его не касается, совершенно его не интересует. Время от времени он медленно зевал и почесывал задней лапой ухо, наставленное в ту сторону, куда ушел хозяин. Дикарь изо всех сил старался туда не смотреть. Был дан приказ «сидеть» – и, значит, надо застыть в той позе, которая предписана. Но он мучился, ерзал на месте и отлично сознавал, что нарушает правила. Тогда он весь подбирался и несколько минут сохранял классическую неподвижность. Мальчишка с длинной палкой бегал вокруг мотоцикла и восторженно кричал: «Куси, Джульбарс! Ко мне, Джульбарс!» Дикарь делал вид, что нет никакого мальчишки. Женщина кинула в коляску кусок колбасы. Не было этой колбасы и этого бьющего прямо в нос, зовущего, чарующего запаха. И не было на свете никаких других голосов, кроме одного, который каждую минуту мог чуть слышно позвать: «Ко мне, Дикарь!» И тогда надо было услышать его, различить среди сотни чужих и ненужных и мчаться на зов со всех ног.

Майор отвел Андрея в сторону. По возрасту они были, наверно, ровесниками. Держался майор с людьми хорошо – просто и деловито, а главное, без начальственного высокомерия, которое всегда раздражало Андрея.

– На вашу собаку я лично возлагаю больше надежды, чем на самого себя.

– Смотря по обстоятельствам, товарищ майор, – уклончиво сказал Андрей. – Если, преступники уехали на машине, то все наши надежды могут полететь кувырком.

Начальник задумчиво протянул:

– Без машины, конечно, тут не обошлось. Была машина…

Андрей не хотел ехать по этому вызову. Железнодорожная станция, – значит, множество людей. Это почти то же, что работать в городских условиях. Геворк заставил. Он теперь ввел такую дисциплину, какой не было и при капитане Миансарове. Проводники с собаками все время торчали на плацу: бум, лестница, барьер, конкурсы, смотры. К Андрею Геворк стал относиться придирчиво. Все не мог забыть, как отличился Дикарь в присутствии журналиста. То и дело выпадало теперь Андрею ходить с Дикарем на самые трудные задания. Если что случалось в городе, на людных улицах, или там, где определенно действовали преступники на машинах, все уже заранее знали: поедет старший лейтенант Витюгин с Дикарем. И отказываться нельзя. На бедном Дикаре сейчас висит шесть подряд нераскрытых дел. И вот оно, кажется, на очереди седьмое.