Голос Брэйда немного дрожал, хотя оставался тихим:

— Но речь идет об убийстве, Дорис.

— Нет. Речь идет о твоей должности. Смерть одного из твоих аспирантов Литтлби может использовать как предлог, чтобы задержать твое повышение. Если же ты будешь твердить об убийстве и поднимешь шум, то это окончательно решит твою судьбу.

— Я не намерен… — начал Брэйд.

— Я знаю, что ты не намерен быть осмотрительным, а вскоре сочтешь своим долгом выкинуть какой-нибудь фортель. Долг перед факультетом или перед обществом… Дурацкий долг перед всеми, кроме собственной семьи.

— Мне кажется, что ты все это недостаточно продумала, Дорис. Если в университете произошло убийство, я просто не могу закрывать на это глаза. Химическая лаборатория не то место, где может спокойно разгуливать убийца. Разве долг перед моей семьей заключается в том, чтобы мне стать возможной жертвой следующего убийства?

— Господи, почему именно ты?

— А почему кто-либо другой? Почему Ральф, а не я?

— Да включи ты свет! — Резким движением она сделала это сама. — Ты просто невыносим. Твой дурак аспирант ухитрился взять цианид и не заметить этого. Это факт. И твоя болтовня тут ничем не поможет. Человек не безошибочно работающая машина. Он может быть рассеян, обеспокоен, рассержен, взволнован, нездоров. Он может допустить уйму ошибок, даже невероятных. Это и случилось с Ральфом.

Брэйд покачал головой. Свет снова мешал ему, но он не стал его выключать.

— Дело не в этом, Дорис. Есть веские доказательства. — Он говорил медленно, тщательно подбирая слова, чтобы она поняла все до конца. — Ральф работал очень методично и тщательно. Он задолго и заранее готовил реактивы, чтобы не прерывать эксперимента, когда чего-нибудь не окажется под рукой. Например, он положил по два грамма ацетата натрия в каждую из десяти колб Эрленмейера, и этого хватило бы ему на проведение полной серии экспериментов. Когда детектив ушел, я осмотрел стол Ральфа и обнаружил еще семь неиспользованных колб. Я взял раствор азотнокислого серебра и проверил каждую колбу. Если бы в колбе имелось хоть микроскопическое количество цианида, то при добавлении первой же капли раствора появился бы белый осадок — цианистое серебро. Но этого не случилось. Тогда я взял колбу, которую Ральф использовал в своем последнем эксперименте. На дне еще что-то оставалось — несколько кристаллов, прилипших к стеклу, Я растворил их, добавил азотнокислое серебро и получил осадок. Хлористое серебро тоже оставляет белый осадок, но он не растворяется, если потрясти пробирку, а осадок цианистого серебра растворяется. Счастье, что Доуни не вник в дело по-настоящему.

— Доуни? — встрепенулась Дорис. — Кто это?

— Детектив из полиции.

И вдруг Брэйда ужаснула мысль: почему он боится применить к людям ту логическую систему, которую он, не задумываясь, применяет к химическим символам и атомам? Видимо, все дело в самом выводе…

— Выходит, — мрачно заключил Брэйд, — что некто намеренно подменил в одной из колб ацетат цианидом.

— Зачем? — спросила Дорис.

— Чтобы убить Ральфа.

— С какой целью?

— Не знаю. Я не знаком с его личной жизнью и поэтому не могу даже предположить, почему и кто мог быть заинтересован в этом убийстве. Я работал с ним более полутора лет, но ничего о нем не знал.

— Значит, ты считаешь, что и тут твоя вина? Скажи, а что знал о тебе Кэп Энсон, когда ты работал с ним?

Брэйд не смог сдержать улыбки. Профессора Энсона, по никому не известной причине всегда называли Кэпом. Может, в честь знаменитого бейсбольного игрока Кэпа Энсона. Каждую минуту, проведенную вне лаборатории, Кэп считал потерянной, а любой разговор, не относящийся к химии, — пустой болтовней. Студенты и ученики были для Кэпа лишь продолжением его рук и дополнением к его уму.

— Ну, Кэп — особый случай, — сказал Брэйд.

— Именно сейчас, — со значением произнесла Дорис, — я бы хотела, чтобы ты хоть немного походил на него. По твоим собственным словам, его главное преимущество в том, что он ни на шаг не отступает от фактических данных. Ты же мчишься галопом впереди этих данных. Вся твоя теория построена на том, что Ральф подготовил свои колбы с ацетатом в один прием. А откуда ты это знаешь? Даже если он всегда так делал, то как ты можешь доказать, что он не отступил от своего правила на этот раз? Может, он разбил одну колбу, или напортил что-нибудь, или вдруг заметил, что колб всего-то девять… Всякое могло случиться. И если он приготовил еще одну колбу — всего одну! — то в ней как раз и мог оказаться цианид.

Брэйд устало кивнул.

— Он мог бы это сделать, это могло бы случиться, ацетат мог бы оказаться цианидом… Все это — если бы да кабы. Давай придерживаться наибольшей вероятности, и тогда мы придем к неизбежному выводу: произошло убийство.

— Ты не начнешь этого, — глухо и сдержанно сказала Дорис. — Мне все равно, убийство это или нет. Я не хочу, чтобы ты затеял скандал. Утверждение на постоянную должность — не пустяк. Надеюсь, ты это понимаешь?

Зазвонил телефон. Дорис прикрыла трубку рукой и прошептала:

— Профессор Литтлби. Будь осторожен!

Брэйд взял трубку…

— Добрый вечер, профессор Литтлби!

Как всегда, слушая собеседника, Брэйд словно видел его перед собой; широкое лицо, румянец, оттененный сединой волос, нос и подбородок, выпяченные с такой одинаковостью, будто создавший их ангел употребил второпях одно лекало.

— Добрый вечер, Брэйд! — сказал декан. — Скверная новость! Только что узнал об этом.

— Да, сэр! Все это очень неприятно…

— Я мало знаю об этом аспиранте… Припоминаю что-то об условиях его приема в аспирантуру. Сейчас, впрочем, это уже не имеет никакого значения. И все же я давно заметил, что неуравновешенные люди часто бывают причиной несчастных случаев. Вы не смогли бы заглянуть ко мне завтра перед началом занятий?

— Конечно, сэр. Можно спросить, зачем вы хотите меня видеть?

— Просто поговорить о проблемах, которые возникли в связи со всем этим. У вас лекция в девять?

— Да, сэр.

— Тогда зайдите ко мне в восемь тридцать. Держитесь, Брэйд! Это ужасно, ужасно! — И он повесил трубку.

— Он хочет встретиться с тобой? — спросила Дорис, как только закончился разговор. — Зачем?

— Этого он точно не сказал. — Брэйд взял свой давно опустевший бокал, испытывая неодолимое желание вновь наполнить его. — Видимо, нам лучше всего поесть.

Салат они ели молча, и Брэйд был рад этому.

Наконец Дорис сказала:

— Я бы хотела, Лу, чтобы ты понял одну вещь.

— Что, милая?

— Я не могу больше ждать. В этом году тебя должны утвердить. Если ты это испортишь, то тогда конец всему. Я долго ждала, Лу. Каждый июнь я ждала карточку с уведомлением, что тебя оставляют еще на один год. Меня просто не хватит еще на один такой июнь.

— Ты что, думаешь, на этот раз они не продлят контракт?

— Я даже не хочу и думать об этом. Мне надоело взвешивать возможности. Мне нужна уверенность. Если тебя утвердят, то контракт будет возобновляться автоматически. Ведь все сводится именно к этому.

— Но есть ведь причины, по которым и с новой должности меня могут уволить.

— Это не имеет никакого значения. Я хочу, чтобы очередной июнь ничего не значил для меня. Я не хочу каждый год волноваться из-за налогов. Я хочу, чтобы наша жизнь стала наконец прочной.

— Этого я не могу тебе гарантировать, Дорис, — сказал Брэйд как можно мягче.

— Ты все испортишь, если сообщишь Литтлби или кому-нибудь другому о своей безумной идее, о возможном убийстве. И тогда, Лу… — Она быстро заморгала, чтобы удержать слезы. Он полностью разделял ее чувства. И у нее и у него были одинаковые раны. Годы кризиса лишили их мужества. Они видели, какую тревогу переживали тогда их родители, знали об этой тревоге, но как-то не до конца понимали. Теперь им нужна была «прочность», чтобы наконец избавиться от этих воспоминаний. Но что он мог сделать?

— Я не могу отделаться от всего этого так легко, как ты думаешь, — сказал он. — Если это убийство, то полиция рано или поздно все равно докопается.