– И Ящик не при чем?

– Не при чем.

– Не верь ей. Она врет. Она врет, – сказала Гонерилья, с каждым словом слабея голосом, словно между ними вдруг пролегло огромное расстояние. Последнее ее слово было чуть различимее слабого грифельного чирка.

– Ты хочешь сказать, что все, что я слышал, я говорил самому себе? В голове не укладывается.

– Все это именно так, милый, – сказала Маргарет. – У меня никогда не было ни брата, ни невестки, не было отца и матери – ничего этого не было… Я не существую, Гилберт. Меня нет, нигде нет… но я вас люблю, Гилберт. Я не существую, но я люблю… До свидания… люблю… – Ее голос тоже истаял, изошел в шепот, вздох, в шорох подушки; и настала тишина.

Мистер Пинфолд сидел, объятый тишиной. Он знал по прошлому опыту, что освобождение бывало призрачным. На сей раз оно было полным и окончательным. Он был наедине со своей женой.

– Они ушли, – сказал он наконец. – В эту самую минуту. Ушли окончательно.

– Надеюсь, что это так. Что мы сейчас будем делать? Я ничего не планировала, пока не увижу, в каком ты состоянии. Отец Уэстмакотт порекомендовал мне человека, которому мы можем довериться.

– Психического врача?

– Психолога, но он католик, так что с ним все должно быть в порядке.

– Нет, – сказал мистер Пинфолд. – Хватит с меня психологии. Может, уедем дневным поездом?

Миссис Пинфолд помешкала в нерешительности. Она приехала в Лондон, готовая вести мужа в лечебницу. – Ты уверен, что тебе никому не надо показаться? – спросила она.

– Я могу показаться Дрейку, – сказал мистер Пинфолд.

Так они поехали на Паддингтон и прошли в вагон-ресторан. Там было полно соседей, приезжавших за покупками. Они ели подрумяненные булочки, за слепыми от тумана окнами тянулся невидимый в темноте знакомый пейзаж.

– Мы слышали, вы ездили в тропики, Гилберт.

– Только что оттуда.

– Недолго вы там пробыли. Скучно?

– Нет, – сказал мистер Пинфолд, – ни в малейшей степени. Было чрезвычайно интересно. Но хорошенького понемногу.

Соседи держали мистера Пинфолда за человека со странностями.

– Нет, это действительно было интересно, – сказал мистер Пинфолд жене уже в автомобиле, увозившем их домой. – За всю жизнь со мной не приключалось ничего более интересного, – и в последующие дни он припоминал все подробности своего затянувшегося испытания.

Суровый мороз сменился туманом, временами шел мокрый снег. В доме было привычно холодно, но мистер Пинфолд неприхотливо жался к камину и, подобно воину, стяжавшему трудную победу, переживал заново свои тяжкие испытания, невзгоды и выгоды. Ни единый звук не тревожил его из того полусвета, куда он случайно забрел, однако в его воспоминаниях не было ничего призрачного. Воспоминания вставали в полный рост – ясные, четкие, весомые, как все бывшее с ним в бодрствующей жизни. – Я вот чего не могу понять, – сказал он. – Если я сам поставлял Ангелам всю информацию, почему же я наговорил им столько чуши? Пойми, если я готовил против самого себя обвинение, я мог бы сделать его куда страшнее и ближе к правде, чем это получилось у них. Не могу понять.

Он и не поймет, и никто другой не даст ему удовлетворительного объяснения.

– Ты знаешь, – сказал он как-то вечером, – ведь я почти был готов принять предложение Ангела. Если бы я его принял и голоса прекратились, как сейчас, я бы так и верил, что дьявольский Ящик существует. И всю жизнь жил бы в страхе, что в любой момент все это может начаться снова. В конце концов, они могли просто слушать все время, ничего не говоря при этом. Страшно даже вообразить.

– Ты очень смело поступил, что отверг его предложение, – сказала миссис Пинфолд.

– Просто у меня было плохое настроение, – честно сказал мистер Пинфолд.

– И все-таки, мне кажется, тебе нужно поговорить с врачом. Ведь было же с тобою что-то не то.

– Это пилюли, – сказал мистер Пинфолд. Он цеплялся за эту последнюю надежду. Навестившему ему наконец доктору Дрейку мистер Пинфолд сказал: – Насчет тех серых пилюль, что вы мне дали: они чертовски сильные.

– Похоже, они помогли, – сказал доктор Дрейк.

– Я мог из-за них слышать голоса?

– Боже правый, нет!

– А если в связке с бромидом и хлоралом?

– В моей микстуре не было хлорала.

– Не было, но, если начистоту, у меня была своя бутылка.

Признание не обескуражило доктора Дрейка. – Вечная история с больными, – сказал он. – Никогда не знаешь, что они принимают тайком. Я знал случаи, когда люди вот так заболевали серьезнейшим образом.

– Так я и был серьезнейшим образом болен. Я слышал голоса почти две недели подряд.

– А сейчас они умолкли?

– Да.

– И вы перестали пить бромид и хлорал?

– Да.

– Тогда нечего и гадать. На вашем месте я бы воздержался и от моей микстуры. Она вам вряд ли на пользу. Я пришлю что-нибудь другое. Это были мерзкие голоса, я полагаю?

– До невозможности. Откуда вы знаете?

– Они всегда такие. Многие время от времени слышат голоса, и они почти всегда мерзкие.

– Вы не думаете, что ему нужно показаться психологу? – спросила миссис Пинфолд.

– Можно, если хочется, только на мой взгляд это простейший случай отравления.

– Какое облегчение слышать это, – сказала миссис Пинфолд, но мистер Пинфолд не спешил ухватиться за этот диагноз. Он знал то, чего не знали другие, даже его жена и меньше всего его медицинский советчик: что он претерпел огромное испытание и собственными силами вышел из него победителем. Достославная победа, при том что насмешник-раб всегда пребудет с ним в его колеснице напоминанием о смертности.

На следующий день было воскресенье. После мессы мистер Пинфолд сказал:

– Знаешь, я не могу встречаться с Сундуком. Еще несколько недель я не смогу заговорить с ним о его Ящике. Затопи камин в библиотеке. Я хочу немного поработать.

Дрова потрескивали, слабое тепло потянулось к промерзшим полкам. Впервые после своего пятидесятилетия мистер Пинфолд сел за работу. Он вынул из ящика стола рукопись незавершенного романа и стал ее листать. Он еще не забыл сюжет. Он знал, что нужно сделать. Но его томила более неотложная задача, нужно было немедля разобрать корзинку с новым, богатым опытом – пока товар не выдохся. Он вернул рукопись в ящик, выложил перед собой лист бумаги и четко, твердо вывел: