В недрах, сокрытых под Далионом пещер, на берегу погребальной заводи Грижни, собрались кланы лучезарных вардрулов. У самой кромки воды в ожидании прощального погружения лежало невесомое тело Грижни Девятой, такое юное и хрупкое, с едва ли не детскими, чертами безжизненного лица. Слишком рано Предки забрали ее к себе, однако безвременный уход всегда отличал представителей этого рода.

Несмотря на неистовую энергию отдельных членов клана, в целом носившим имя Грижни недоставало жизнестойкости. Словно мстительная Природа, оскорбленная дерзким союзом человека и вардрула (невозможного, если бы не магия, попирающая ее законы), намеренно обделила проистекший из него род жизненной силой. И потому век каждого Грижни был ярким и скоротечным, потомство — малочисленным, а смертность среди младенцев — немилосердно высокой. На протяжении великих веков эти признаки вырождения становились все более зримыми, пока от некогда могучего клана не осталась всего-навсего жалкая горстка. И теперь лишь два представителя семейства, из которого вышло немало гениев и сумасшедших, провожали к Предкам своего сородича. Один — немолодой, умудренный годами Грижни Инрл, другой — Грижни Трж, патриарх клана, доводившийся покойной одновременно братом и супругом.

Патриарх стоял на плоском Ораторском камне. Впрочем, даже без этого рукотворного сооружения он все равно возвышался бы над другими, поскольку рост его был неожиданно высок по меркам, как людей, так и вардрулов. Несмотря на некоторую сухощавость телосложения, широкие плечи и тугие мускулы выдавали в Грижни Трже недюжинную силу. Черты его лица были словно высечены из камня искусным резчиком. Темные глаза, горевшие силой и умом, и величиной своей, и блеском намного превосходили человеческие, но их полуночная чернота, для вардрулов совершенно несвойственная, наводила на мысль о чужеродных корнях. Впрочем, как и кисти рук. Человеческий Предок снабдил его пальцы фалангами, увеличив их силу за счет гибкости. Осанкой патриарх был прям до некоторой жесткости; выражением лица — не так приятен, но и более суров, чем его сородичи. Недоставало ему и характерной для вардрулов текучей грации движений и жестов, хотя, с другой стороны, такая относительная «негибкость» сошла бы среди людей за редкостную пластичность.

Хиир патриарха — то есть излучаемое его телом сияние, — как того и следовало ожидать, был достаточно тускл. Хотя сознание того, что твой сородич вот-вот соединится с Предками, по сути дела, должно было внушать радость, способствовать достижению совершенной гармонии, на практике так получалось далеко не всегда. Скорбь патриарха была глубока и безутешна. Возможно, со временем патриарх выберет себе новую спутницу жизни из другого клана, но ей не суждено будет стать истинной сестрой, супругой: с кончиной Грижни Девятой этот титул навечно канул в небытие.

Патриарх заговорил, и голос его на фоне мелодичных интонаций окружавших камень вардрулов казался непривычно низким и звучным. Лицо его не выражало никаких чувств, движение валиков окологлазных мышц было практически незаметно; и все же тусклость его плоти означала неизбывную печаль. Речь патриарха, по обычаям вардрулов, была простой и лаконичной. Что до содержания, вряд ли кто-нибудь из людей, даже вооружившись подстрочным переводом, смог бы истолковать значение фраз «Противовес Хдсжири» или «Знание Предков», как не постиг бы глубинного смысла последовавшей вслед за тем погребальной церемонии. Патриарх говорил с холодноватой бесстрастностью, отличавшей клан Грижни. Если бы не состояние хиира, можно было бы упрекнуть его за безразличие к утрате.

С заключительными словами панегирика патриарх сошел с Ораторского камня, и его место занял Грижни Инрл, чье выступление было кратким, но глубоко прочувствованным, поскольку он не обладал замкнутостью своего последнего сородича. За ним выступали вардрулы из других кланов. Патриарх не сводил глаз с тела сестры-супруги. Его голос не влился в гармонию созвучий, которыми вардрулы почтили отход Грижни Девятой к Предкам. Опущенное в воды погребальной заводи тело кануло на дно, дабы занять свое место среди умерших ранее сородичей. Приглашенные разошлись, оставив последних из Грижни наедине.

Патриарх сжал протянутую Инрлом светящуюся руку. Тонкие, почти бескостные пальцы оказались в тисках пальцев с жесткими костяшками. И в этот момент каждый из них испытал мощный прилив тепла, понимания, любви — всю ту неповторимую гамму чувств, какую способно дать лишь прикосновение родного существа. Патриарх ощутил преданность товарища, его печаль, но не только. Ему также передалось понимание того, что Инрл болен, и болен неизлечимо. Не за горами тот миг, когда и его старый учитель присоединится к Предкам. А значит, патриарх Грижни останется последним представителем своего рода. И его хиир, которому благодатная теплота сородича придала, было, яркость, еще сильнее потускнел.

Сияние Инрла от испытываемого сочувствия тоже несколько померкло, однако он воздержался от выражения соболезнования: слова тут были явно неуместны. Пожатие руки, напрягшиеся глазные валики да судорожное мерцание плоти значили куда больше, нежели любые словесные излияния. Вслух он только спросил:

— Ты хочешь уйти, дорогой ученик мой, славный патриарх?

— Пожалуй, останусь на время, — ответил тот. — Хочу говорить с Предками, и в общении этом, как знать, не встречу ли вновь мою драгоценную Грижни Девятую?

Понимание Инрла выразилось чуть заметным движением пальцев и угасанием хиира. Грусть — да, но не удивление. Только что пережившие утрату нередко поддавались опасному желанию долгого и глубокого общения с ушедшими. Это могло обернуться преждевременным и неосознанным их уходом из этого мира. И потому лучше было бы воздержаться от контактов такого рода. Но не теперь, когда Грижни Трж не находил себе места от невыносимых мук.

— Поклонись от меня Предкам, — попросил Грижни Инрл. — И Грижни Девятой, если ее встретишь.

— Непременно, родной мой наставник. Потускневший Грижни Инрл безмолвно покинул зал погребальной заводи.

Патриарх не заметил ухода сородича. Его взгляд был прикован к излучающей мягкий свет воде, под покровом которой покоилась его сестра-супруга. А рядом с ней — другие члены клана, те, кого он потерял за долгие вены своей беспокойной жизни. Один за другим сородичи покидали его, и теперь он впервые почувствовал искушение и самому уйти — уйти к тем, кто примет его радостно и безоговорочно, не взирая ни на чужеродные пальцы, ни на мятежную душу. Ведь он — один из них и, может быть, в их объятиях обретет гармонию, которой не знал в жизни. При этой мысли хиир его вспыхнул, белизна кожи приобрела перламутровый оттенок, и он почувствовал готовность обратиться к Предкам.

Сделать это было не так-то просто. В последние великие вены Предки отдалились, и общение с ними стало представлять немалую трудность. Потребовалось огромное усилие воли и долгая концентрация внимания, прежде чем чувства подсказали Грижни, что обратный ход времени несет его по вечному пути унаследованной памяти, к самым истокам Знания. Поначалу медленно, очень медленно, затем, через напряжение воли, — глубже, дальше, еще дальше и еще глубже, в непостижимые дали и глубины, пока, наконец, плоть не воссияла, и по телу не разлилось блаженное тепло: он — в кругу Предков.

Сначала Грижни Трж встретился с ближайшими из них, самыми знакомыми. Родители — он чувствовал отцовский ум, материнскую безмятежность. Дед с бабкой, стайка совсем недавно оплаканных братьев и сестер. Грижни Девятой среди них не было, патриарх не чувствовал присутствия ее игривой нежности. Жаль, но если она не хотела или не могла явиться, поиски ничего бы не дали: Предки сами решали, встречаться ли им с ныне живущими или нет. Она придет к нему в другой раз. А пока единение с теми, кто был так близок ему в жизни, обволокло все его существо, наполнило своей целительной теплотой. Возможно, останься он с ними подольше, он обрел бы цельность и гармонию, но — нельзя. Вмиг прилив Знания увлек его в прошлое, через многие поколения, все дальше и глубже, к ранним векам истории его народа; векам героических и неустрашимых Предков, исполненных мужества и решимости. Их чувства, страсти, мысли и желания были чужды тем, кто ныне обитал в пещерах Далиона. И все же то были сородичи, кровь от крови его, и сквозь великие вены до него доносилась их любовь.