«Народному Комиссару Обороны Союза ССР Маршалу Советского Союза К. Е. Ворошилову.

От начальника Разведывательного управления НКО СССР армейского комиссара 2‑го ранга Я. К. Берзина [24]

Рапорт

В конце марта 1937 года принята группа испанских детей в количестве 72 человека и 6 взрослых испанцев (четыре педагога и две медицинские сестры). Дети для отдыха были помещены во всесоюзный пионерский лагерь «Артек», где они находятся по настоящее время… Для указанной группы детей совместно с московскими организациями мы приступили к оборудованию специального детского дома. Московским Советом для этой цели был передан дом на Большой Пироговской, 13.

…Учиться дети будут в 39‑й школе Фрунзенского района (Большой Трубецкой пер., 6/8)… Школа расположена от детского дома в 10 минутах ходьбы, причем дети никаких трамвайных линий не переходят…»

Прежде чем попасть в гостиницу с грохочущим лифтом, предстояло одолеть 176 километров от Валенсии до Альбасете. Перед тем получить удостоверение, что он — генерал Вальтер, получить парабеллум и форменную фуражку, получить в свое распоряжение «мерседес» — не слишком новый, с белыми призывными надписями на дверцах и крыше, получить шофера — маленького изящного испанца с буйно вьющимися волосами и с многоступенчатым именем, из которого Сверчевский выбрал самое короткое — Хосе.

Все «получить» заняли свыше трех часов. Знойное утро сменилось пасмурным полднем. Валенсия блекла, белые стены серели, красные крыши, едва закрапал дождь, почернели. Хосе осуждающе смотрел на небо.

Он почувствовал: лысый генерал оценил его мастерство и, воодушевившись, принялся рассказывать, причмокивая, жестикулируя, привскакивая на сиденье. Когда очень уж входил в раж, Вальтер брался за баранку. Так увлеченно вспоминают охоту или фронт, мальчишки пересказывают кинобоевик. Хосе говорил о женщинах. Вальтер убедился, что прочие темы не представляют для Хосе интереса.

На полпути пришлось свернуть влево, началась ухабистая, скользкая глина. У развилки машину задержал патруль. Проверив документы Вальтера, боец в комбинезоне обратился к шоферу:

— Вива…

Хосе закручинился. После недолгого раздумья стукнул себя по лбу и что–то выкрикнул. Вальтер разобрал лишь «артиллерия». Патрульный настороженно вскинул винтовку. Хосе вовсе сник. Вдруг, осененный, выпалил: «Авиация!»

Боец удовлетворенно опустил винтовку, сжал кулак в рот–фронтовском приветствии.

Значит, «вива» (да здравствует) — пароль. Отзыв что-нибудь наподобие «наша славная артиллерия». Хосе, владея нехитрым секретом универсальной конструкции, со второго захода попал в точку.

Переваливаясь с боку на бок, машина обогнала растянувшуюся колонну.

Батальон шел по трое, каждая шеренга на удалении от соседней. Люди с натугой передвигали ноги, глина налипла на ботинки. Плечи, точно плащами, укрыты одеялами, из–под них торчали винтовки. Впереди командир с такой же винтовкой на широком брезентовом ремне и с цветком, красовавшимся из ствола. Командир насвистывал, бойцы затягивались сигаретами. Не армейский строй, скорее — компания туристов.

Перед въездом в Альбасете промелькнула часовенка с постепенно сужавшимся белым шпилем. В нише покачивался почти игрушечный колокол. Вальтер обратил внимание на часовенку — в створе с ней неспешно летел «юнкере», первый для него германский самолет в закатном испанском небе.

Торопливые рукопожатия в штабе интербригад, рюмка коньяку, чашка кофе, непонятные вопросы на немецком, английском, на чисто русском: «Как там у нас, холодно?» Еще чашка кофе, снова коньяк.

В номере на четвертом этаже он уснул в ту же минуту. Провалился, словно в бездну, пока не вернула оттуда грохнувшая дверца лифта.

Гостиница предназначалась для командования интербригад. Здесь останавливались Марио Николетти, Луиджи Галло. Апартаменты на первом этаже занимал Мартинес Баррио — глава специальной комиссии кортесов (парламента), представлявшей в Альбасете, где формировались интербригады, испанское правительство.

Весь следующий день Вальтер провел в учебном центре при старых казармах «Национальной гвардии» среди команд, подававшихся на десятке языков, среди лозунгов, из которых осилил лишь французский: «Фалангистов на фонарь!», среди протяжных переливов горна, возвещавшего перерывы. Казармы не предназначались для такого количества людей. Очереди змеились перед столовой, перед умывальником, перед уборной. Обед — он, набравшись терпения, проверил — длился свыше трех часов.

Вальтер шел полутемной Саламанкой — центральной улицей Альбасете. Маскировочные шторы небрежно прикрывали витрины, сквозь щели пробивался свет, тускло мерцали медные диски над входом в парикмахерские. Двери магазинов поминутно открывались, у кафе, у кинотеатра, у публичного дома толпились люди.

Где–то на окраине ухнула бомба. Ответно протявкал крупнокалиберный пулемет — красное многоточие расплылось в небе.

Он толкнул стеклянную дверь, лавчонка отозвалась колокольчиком. Неспешно разглядывал на прилавке всякую всячину: камеи, цепочки, костяные амулеты, цветные открытки, броши. Выбрал стек — желтую легкую палочку с кожаной петлей.

Эту ночь он спал не так беспробудно. Грохот лифта отдался безотчетным рывком руки под подушку, за парабеллумом.

Настольная лампа едва–едва освещала комнату. Вальтер, встав, неуверенно двинулся в сторону окна. Потянув шнурок, свернул маскировочный картон, не без усилия открыл жалюзи.

Ранние лучи, пружинисто отскочив от полукруглой черепицы крыш, брызнули в комнату.

За полчаса, пока он умывался, брился, явилась решимость, недостававшая эти дни.

Пренебрегая лифтом, он сбежал вниз. На лету сжал кулак, отвечая на приветствия часовых. На попутном «пежо» доехал до казарм. Обменялся несколькими словами с дежурным и — к монастырю, где размещалась часть франко–бельгийской бригады.

В середине патио — внутреннего двора — трубач, судя по налившимся кровью щекам, не первую минуту играл подъем. Переливчатые звуки уносились в солнечное небо, не слишком беспокоя тех, кому предназначались на земле.

Люди не спеша свертывали одеяла, на которых спали и которыми укрывались. Кое–как сколоченные нары прикрывал тонкий слой соломенной трухи. На распятье был наброшен полосатый пиджак. Тяжелый запах казармы провожал Вальтера до трапезной. Здесь несло прогорклым маслом, бобами, дешевым кофе. Мясо мула пережевывалось с трудом, кофе жидкий и холодный.

Вальтер вызвал интенданта, усатого бельгийца в очках и толстом свитере.

— Если обед будет приготовлен так же, как завтрак, вас ждет военный суд. Если в казарме к вечеру не сменят солому и не будет простыней, вас опять–таки ждет военный суд.

Бельгиец опешил.

— Я — волонтер… Служил интендантом в шестнадцатом году, я восемь лет казначей партийной ячейки в Брюсселе.

— Вряд ли суд примет это во внимание.

Бойцы покуривали в замкнутом четырехугольнике патио, голоса командиров терялись в общем гуле. Вальтер отыскал отдыхавшего под навесом трубача.

— Играть «алерт»! [25]

Тот удивленно вскинулся.

— Я — командир бригады Вальтер.

Эту фразу он повторил перед строем, поигрывая стеком, через пятнадцать минут. Пятнадцать минут длилось построение по тревоге!

— Я распорядился дать этот сигнал. На другие вы реагируете, как на приглашение к теще… Вы намерены стать солдатами республики, но еще ими не стали. Попытаюсь помочь вам… Один умный… генерал, с которым мне посчастливилось встречаться в молодости, любил изреченье Мольтке: «Войска делают в военное время то, чему их учили в мирное. Только в десять раз хуже». У нас нет ни мирного времени, ни права плохо воевать.

Доходит ли сказанное, понятен ли его французский язык?

— Кто владеет польским, три шага вперед. Переводите ней команды… Напра–во! Кру–гом! Поворот кругом только через левое плело. Два шага вперед. Кру–гом! Два шага назад!..