Так продолжалось полчаса, час. Переводчики охрипли. Люди недоуменно, но все четче выполняли команды. Однако генерал добивался не столько четкости, сколько готовности моментально, автоматически выполнять приказ. Для начала — на плацу.

После перерыва, уже не повышая голоса, пояснил:

— Героическая смерть достойна уважения. Но я предпочитаю живых бойцов мертвым. Научитесь переползать по–пластунски.

Последнее слово, произнесенное по–русски, поставило переводчиков в тупик. Вальтер задумался.

— В некоторых армиях обучают методом «делай, как я»…

Когда он последний раз переползал по–пластунски? Кажется, в Тамбове, нет, на первом курсе академии… Рискованно…

— Смотрите!

Он отбросил стек, сдвинул парабеллум назад, плюхнулся на камни, серые от времени, дождей, солнца. Пряжка впивалась в живот, портупея цеплялась за каждую неровность, пот градом валил из–под новенькой фуражки с кокардой. Он полз под взглядами десятков удивленных глаз…

На обед была баранина, жаренная на прованском масле с неизменными бобами и перцем, красное вино и на десерт — кафе кон лече [26].

Вальтер обедал за общим столом. Соседние места на скамье пустовали. Никто не сел рядом.

Держат за солдафона, неприязненно подумал он, или за демагога. Плевал я. Мне надо вылепить из них бойцов.

Ему было не наплевать. По он хотел добиться душевного равновесия.

Те, что стучали сейчас ложками в столовой, двигали тарелки, толпились между скамьями, не принимали его ни за солдафона, ни за демагога. Их слишком ошарашил этот чудной генерал, служивший, говорят, в Красной Армии и командовавший по–польски.

К нему наклонился усатый бельгиец.

— Мой генерал, понравился ли обед? К вечеру люди получат простыни, подушки. Вы убедились, я могу быть интендантом.

— Не можете. Нужен интендант, который служит не из страха перед судом.

Об интенданте, о командирах батальонов следовало побеседовать с Казимиром Циховским, ведавшим кадрами интербригад.

Выходец из родовитой шляхетской семьи — о происхождении напоминали аристократические манеры, монокль и партийная кличка «Храбя» [27], — Циховский участвовал в Октябрьском восстании в Питере, возглавлял Минский Совет рабочих и солдатских депутатов, создавал польскую компартию, работал в Коминтерне и под псевдонимом Винклер прибыл из Парижа в Испанию.

Циховский давал характеристики сжатые, не останавливаясь перед неожиданными сочетаниями: «Образован, имеет опыт партийной работы. Полное отсутствие армейских качеств»; «В прошлом кадровый офицер, потом пацифист, сейчас тяготеет к анархизму»; «Красноречив, личпо смел, органически недисциплинирован»; «Интеллигент, книжник, надежен при любых обстоятельствах»; «Умен, хороший товарищ, физически невынослив»…

Вальтер просил кого–пибудь потверже начальником разведки, попутно и контрразведки.

— Рекомендую товарища Курта. Фамилия ничего не скажет. Он и сам, наверное, забыл настоящую. Обладает определенными навыками, умеет держать язык за зубами. Зубы, между прочим, потерял в уличной потасовке с гитлеровской шпаной…

Во франко–бельгийской бригаде — Вальтер обнаружил, просматривая списки, — попадались русские. Выходцы из эмиграптской среды. Циховский к ним относился сдержанно: поглядим, как в бою.

— Кое–что они доказали, приехав в Испанию, — осторожно заметил Вальтер.

— Желательно больше, чем кое–что.

Вальтер коснулся русских потому лишь, что среди них многие имели военное образование, армейский опыт.

Циховского это не слишком занимало. Невелика премудрость. Была бы смелость…

Вальтер положил за правило: пока что — выслушивать. Он только набирает в легкие испанский воздух. Эта война отлична от любой другой. Насколько? Не настолько ведь, чтоб пренебречь военными навыками, армейским обучением. Из оружия надо уметь стрелять. Чем его меньше, тем точнее.

И все–таки он не ввязывается в дискуссию. Циховский тоже. Вертит на пальце шнурок с моноклем, невозмутимо перечисляет имена, дает аттестации. Глупо игнорировать мнение такого человека.

Когда с бумагами покончено, выпит кофе, выкурено по сигарете, Циховский деликатно касается дебюта Вальтера, сегодняшнего вступления в должность командира «Марсельезы» («Тысяча извинений, он чуть не запамятовал: бригаде присвоен номер четырнадцать»).

Необычно, экстравагантно. Однако не слишком ли? Как никак французы, штатский люд. На крутых поворотах поезда сходят с рельс. Не ему, цивильному службисту, лезть с советами к генералу… Все же на своем коминтерновском веку оп всякого навидался. То, что сработает у красноармейцев, может дать осечку у французов или — бронь боже — сработает в обратном направлении…

Не споря, Вальтер благодарно кивнул.

Вечером собрал командиров и объявил: занятия не только до, но и после обеда. В вечерние часы — материальная часть, винтовки Мосина, Маузера, пулеметы «сентэтьен», «шош», «гочкис», «льюяс», «виккерс», «максим». С утра — отрывка окопов. Где взять лопаты? Да простят ему каламбур: из–под земли.

Он обвел собравшихся медленным холодным взглядом. Больше ни у кого не нашлось вопросов.

Кому не хватит лопат, будет отрабатывать штыковой бой. Неведома такая наука? Прискорбно. Он лично приобщит к великому искусству: «Коротким коли!», «Длинным коли!» С этого, коль угодно, начиналась его генеральская карьера.

Где, когда она начиналась, он не распространялся. Но подозревал: секрет Полишинеля. Не сегодня–завтра узнают. Однако не от него. И наконец, чем позже, тем лучше.

Он условился с Берзиным: не напускать излишней таинственности, но и не вносить ясность. Циховский отнесся к этому скептически. Ему представлялись случаи убедиться, что, несмотря на придуманные еще в Москве псевдонимы и легенды, здесь никто не заблуждается касательно какого–нибудь Родольфо или Купера. Конечно, чистейший польский язык, да еще с варшавским налетом, вряд ли возможен у русского. Для генерала Клебера родной язык немецкий, вообще — полиглот, для Лукача — венгерский. Однако даже мадридские мальчишки догадываются, откуда они прибыли. Иной раз прямо–таки анекдот: наши танкисты молчат, рта раскрыть не успели, а толпа в порту: «Да здравствует Россия!»

Вальтер допоздна составлял расписание. Он любил распределять часы, темы, взводы, роты. Увлекшись, не слышал лифта, голосов в коридоре, отдаленной зенитной пальбы. Разграфленная бумага станет учебной программой, повинуясь ей, гражданские люди превратятся в солдат.

Ради этого не жаль корпеть, вспоминая 7‑й кавполк в Старо–Константинове… Здесь, правда, пересеченная местность, ему не доводилось обучать действиям в горах. Мало ли чего не доводилось…

Бригада пополнилась, получила оружие, занятия велись в казармах, во дворе, в учебном центре в десяти километрах от Альбасете, в холмистых оливковых рощах за городом. На пласа де тора [28] оборудовали стрельбище.

Горев сообщил, что постарается повидаться до того, как бригаду пошлют в бой. Из Мадрида вернулся Луиджи Галло с Черными ввалившимися щеками. Рассказывал о стычках в университетском городке, в пригородном парке Kaca дель Кампо. Вспоминали Москву двадцать второго года, смаковали арманьяк, присланный из Парижа…

14 декабря, через две недели после отъезда Сверчевского из Москвы, бригаде предстояло выступить на фронт. Это держали в тайне, бойцам намеревались сообщить перед маршем.

Однако по городу расклеили афиши, оповещавшие о корриде в честь — кричали аршинные буквы — нашей доблестной 14‑й бригады, которая идет на передний край и наголову расколошматит Гитлера, Муссолини, Франко и прочую фашистскую сволочь.

Вальтера охватила ярость. Хосе успокаивал, как умел. В Испании не бывает секретов. Как–то он с одной… Назавтра знала вся деревня. Коррида — самая волнующая радость. После женщин, разумеется.

Законы военного времени на корриду не распространялись. Никому и в голову не приходило, что такое сосредоточение людей неразумно. Особенно, когда город навещают германские самолеты, когда задерживают подозрительных, нередко — лазутчиков.