Потери выбивали Лукача из колеи, он приходил в отчаяние, случалось, плакал. Вальтера это раздражало — на войне слез не напасешься. Ему тоже не в радость подписывать сводки потерь. Но рвать волосы, впадать в транс… Думать надо о тех, кто сейчас поднимается в бой.

Несходство между ними вырастало в преграду. Каждый стремился ее не замечать, но удавалось далеко не всегда. Однажды Лукач, начав издалека, подобрался к главному, заранее боясь отказа.

— Я не разведчик. Увы. Зато обладаю кое–каким нюхом, — он шумно втянул носом воздух в подтверждение. — У вас на гауптвахте, на губе, сидит один… польско–французский товарищ…

— «Товарищ»… Шкура барабанная, — Вальтер бил стеком о сапог.

— Мои друзья, — Лукач сделал широкий жест, означавший, что друзей много, — мои друзья… просят проявить снисходительность. Там еще двое…

— Забирайте…

Лукач возликовал.

— Алеша, Алеша, — он возбужденно звал адъютанта, — я вам говорил: генерал Вальтер великодушен, сейчас напишет записочку.

Он доставал из полевой сумки блокнот, совал в руки Вальтеру карандаш.

Вечером Вальтер сидел с Хаджи. Тот пил крепкий чай, Вальтер прикладывался к стакану с вином.

— Умница, смельчак. И нате, — слезливая барышня. Не выносит анархистской вольницы и — вступается за дезертиров… Ладно, просто паникеров.

— Не сужу. По мне лучшего командира, чем Лукач, не надо.

— Ведь и я ценю.

Вместе с Хаджи прибыли пятеро разведчиков. Предстояло переправить их через линию фронта, подыскать проводника.

— Я троих заслал, — мимоходом заметил Вальтер.

— Глубоко? — насторожился Хаджи.

— Километров на пятьдесят, прощупать тылы.

— Напрасно. Этим занимается «Служба военной разведки» и XIV корпус. Зачем кустарить?

— Дождешься от вашей «службы». Я не вчера родился.

— Действия в расположении противника тоже надо координировать. Иначе дров наломаем. «Службу» не спеши хаять. Кое–что предпринимается. Поэтому и приехал.

— Я‑то надеялся по дружбе.

— Правильно надеялся. На тебя намечено покушение.

Вальтер рассмеялся.

— Пиф–паф, ой–ой–ой. Черная маска. Детективный роман.

— Помнишь Дурутти? Готовят террористические акты против тебя, Листера, Модесто, Лукача… Я чувствовал бы себя спокойнее, если бы был Курт. Ему еще загорать в госпитале.

Хаджи интересовали штабные командиры — нельзя ли ждать подвоха?

— Нельзя, — отрезал Вальтер, — головой ручаюсь.

— А русский старик?

— Все б служили, как старый Ежмантовский, мы бы оба спали спокойно.

Полковник царской армии, врангелевский офицер, Ежмантовский на склоне лет во искупление вины перед родиной приехал из Франции в Испанию и служил капитаном в республиканской армии. Приглядевшись к Ежмантовскому, Вальтер забрал его в штаб. Под Брунете доверил оперативный отдел. Увидев, что старику трудновато, учредил для него специальную должность офицера–наблюдателя. Позднее поручил конный обоз. Старый кавалерист расцвел, создал школу верховой езды. Зимой тридцать седьмого года он заболел, был отправлен в Барселону, прислал генералу письмо: жаждал умереть на поле брани, придется на больничной койке — туберкулез.

Вальтер послал нарочного в Барселону, наказав отыскать лучших врачей. Подлечат — эвакуировать в Одессу.

Подлечить не удалось. Ежмантовский скончался…

Хаджи подтвердил: франкисты накапливают войска на Хараме. Предстоит переброска республиканских частей.

Существуют признаки, по которым командирский глаз, чуткое ухо сквозь сегодняшнюю перестрелку угадает завтрашний день, более грозный и опасный.

Январское фронтовое равновесие приближалось к концу. Лярго Кабальеро ввел всеобщую воинскую повинность.

Мобилизация осуществлялась, однако, из рук вон плохо. Слухи, самые невероятные, ползли отовсюду: вот–вот начнется небывалое наступление, прибыли сверхмощные орудия (в Альбасете привезли восемьдесят пушечных стволов, лафеты к ним загнали в другой конец страны).

О предстоящих событиях Вальтера предупреждали и зачастившие к нему представители. Он заметил, как плотный человек в сером плаще, указывая вперед палкой, подгонял бойцов в атаку.

— Выясните, Алек, кто это, и доставьте ко мне.

Оказалось, советник Купер.

— Не могу допустить, товарищ генерал, чтобы вы игнорировали командира бригады и подменяли командира батальона. Не смею рисковать вашей жизнью.

— Ты за мою жизнь не в ответе. Лишний раз сходить в атаку всякому польза. Закалка.

Вальтер не пускался в рассуждения. Купер же, напротив, охотно распространялся о преимуществах штыкового боя, рукопашной, кавалерийского рейда.

— Умники развелись: автоматическое оружие, легированные стали, броня… В старые времена, к примеру, один генерал был против, чтоб к пушкам щитки ставили: трусость рождает.

— Тот генерал считал еще, что рабочих, студентов и евреев нельзя брать в конницу.

— Предрассудки, царю служил. Но к полезному надо прислушиваться. Учитывать надо: наша промышленность еще не все может осилить…

Вот в чей огород Горев кидал камушки, вот он, доморощенный Александр Македонский!

— Простите, товарищ Купер, нет времени для полемики.

— Ты меня при посторонних не критикуй.

— Здесь нет посторонних. Здесь мои офицеры…

Тяжелый осадок остался на душе после визита Купера.

Настолько тяжелый, что Вальтер поделился с Лукачем.

— Это смелый человек, дорогой Карль Карлович. Я знаком с ним по гражданской войне. Очень смелый.

Лукач расслабленно прохаживался по комнате, останавливался у окон, любуясь закатными отсветами на горной гряде.

— Удавалось в молодости — сберегается на всю жизнь. Конная лава для товарища Купера — молодость, клинок — победа.

— За это кровью харкать будем… Пионерам бы рассказывал…

— Откуда такая мрачность, милый Карль Карлович. Купер не из тех людей, которые определяют стратегические цели.

— На то и надежда, что не он.

— Не вижу беды, ежели советский генерал сам ведет в атаку.

— А что подумал испанский комбат, его батальон?

— Какой смелый у нас советник из Мексики, подумал комбат… Возможно, я командир–дилетант…

— Вы, Лукач, не дилетант. Когда расплюетесь с литературой…

Лукач мягко перебил:

— Не расплююсь. Чехов писал: у него литература и медицина, как жена и любовница. Одна надоест, идет к другой. Я, правда, не Чехов. Моя литература — тоже война. Сейчас не разрешаю себе ничего, кроме донесений. Гляжу на Людвига Ренна, слюнки глотаю. Потом, когда мы будем живы, я попробую…

Лукач уговаривал его остаться, но он сухо попрощался.

Чудной, однако, человек, этот Вальтер, размышлял Лукач, когда гибнут люди, делает вид, будто с гуся вода. А после пустякового препирательства с Купером точно в воду опущенный.

Как–то Лукач шутливо упрекнул его: вы диктатор, Вальтер, тиран. Тот насупился. Два года назад его назвала тираном дочка Тося, когда он велел ей помочь маме. Сверчевский отправился в школу, рассказал всему классу: жду, ребята, вашего приговора — тиран я или нет? Класс абсолютным большинством голосов постановил: нет. Дочка стала шелковой. До поры до времени…

Вспомнив эту откуда–то известную ему историю, Лукач утвердился в мысли: сложный, противоречивый человек командир «Марсельезы»…

Вальтер работал до часу ночи: читал показания пленных, изучал документы, письма. Курил и думал. Пил кофе и думал. Он давно приучил себя к мысли: мое дело — солдатское. Никаких отступлений, умозрительности. В великом и необъятном долге революционера он берет на себя армейский труд, и не пытайтесь отвлечь, расслабить.

Сейчас он сосредоточен на одном: обстановка перед бригадой. Что она таит, чем чревата?

'У противника двойной расчет. Не увенчается успехом сосредоточенный удар по республиканским линиям — перейти к обороне. Затяжная окопная война на этом участке сулит ему определенные преимущества. С горных вершин он нависает над Мадридом.

Еще бы разок посмотреть, как все выглядит вблизи, из первой траншеи.