Кольцов быстро собирался. Спички, карандаши, папиросы — все по карманам. Ни одного движения впустую.

Папка эта не случайно с собой, подумал Вальтер, не только дурное настроение и одиночество привели вас, Кольцов, «на огонек». Все мы, вероятно, штучки…

Хемингуэй и война в Испании (Несколько отрывков и примечания к ним):

«Впереди у нас, по–видимому, много лет необъявленных войн. Писатели могут участвовать в них по-разному. Впоследствии, возможно, придут и награды. Но это не должно смущать писателей. Потому что наград еще долго не будет. И не стоит писателю особенно надеяться на них. Потому что, если он такой, как Ральф Фокс и некоторые другие, его, возможно, не будет на месте, когда настанет время получать награду».

Из речи «Писатель и война», произнесенной в июне 1937 года на Втором конгрессе американских писателей (Хемингуэй отправился на конгресс вскоре после беседы с Вальтером в горах под Сеговией с твердым намерением вернуться).

«Вот момент, к которому готовятся все остальное время на войне. Момент, когда шесть человек идут вперед, навстречу смерти, идут по земле и каждым своим шагом утверждают: эта земля — наша. Из шести человек осталось пять. Потом из четырех — трое, но эти трое остались и зарылись в землю. Они и удержали позиции. И с ними остались другие четверки, тройки, пары, — которые были шестерками. Мост — в наших руках».

Из дикторского текста к фильму «Испанская земля», который снимал Ивенс по сценарному плану Хемингуэя.

Деньги за прокат фильма поступили в фонд помощи Испании, гонорар за напечатанный сценарий Хемингуэй передал вдове врача XII интербригады Хейльбруна, павшего под Уэской.

На гонорар от военных корреспонденций, а также на собранные средства (около 40 000 долларов) Хемингуэй приобрел оборудование для республиканских госпиталей.

«Впереди пятьдесят лет необъявленных войн, и я подписал договор на весь срок. Не помню, когда именно, но я подписал».

Это слова американца — контрразведчика Филипа из пьесы «Пятая колонна». Пьеса писалась осенью и в начале зимы 1937 года в полупустом мадридском отеле «Флорида», где не ладилось с отоплением, и Хемингуэй включал электроплитку, согреваясь и жаря на ней яичницу. Отправляясь на фронт, прятал рукопись в скатанный матрас. За время работы над пьесой в отель «Флорида» попало свыше тридцати снарядов.

«Он участвует в этой войне потому, что она вспыхнула в стране, которую он всегда любил, и потому, что он верит в Республику и знает, что, если Республика будет разбита, жизнь станет нестерпимой для тех, кто верил в нее. На время войны он подчинил себя коммунистической дисциплине. Здесь, в Испании, коммунисты показали самую лучшую дисциплину и самый здравый и разумный подход к ведению войны. Он признал их дисциплину на это время, потому что там, где дело касалось войны, это была единственная партия, чью программу и дисциплину он мог уважать».

Таковы отдельные мысли Роберта Джордана, героя романа «По ком звонит колокол». Партизанский отряд, о котором рассказывается в нем, действует в последних числах мая 1937 года — с вечера субботы до полудня вторника — в горах Гвадаррамы, где предстоит наступление под Сеговией.

Роман завершеп в 1940 году, и это объяснено автором: «После Испанской войны я должен был писать немедленно, потому что знал, что следующая война надвигается быстро, и чувствовал, что времени остается мало».

Переведенный на многие языки, роман этот приобрел мировую известность. Однако испанцами — участниками войны — был встречен по–разному. Кое-кто отзывался как о карикатурном, оскорбительном для сражавшихся, другие, как об одном из лучших романов XX века.

После второй мировой войны вице–министр обороны Польской Народной Республики генерал Кароль Сверчевский был с визитом в Соединенных Штатах Америки. На пресс–конференции его спросили, в частности, как он относится к роману «По ком звонит колокол», какого мнения о генерале Гольце, прототипом которого, как известно, послужил Вальтер.

Генерал Сверчевский сказал, что романа не читал и не имеет ничего сказать по поводу Гольца. В Хемингуэе ценит смелого антифашиста и хорошего — чему был свидетелем — пулеметчика.

Операция — ей суждено именоваться Брунетской — достигла той стадии, когда все добытое на земле и с воздуха, отданное хранящейся в сейфе бумаге, возвращается на землю. Возвращение это скрытное, потаенное, — чтобы былинка не шелохнулась, куст не задрожал в знойно–зыбкой полуденной нерушимости.

— Командирские фуражки долой. Всем пилотки. Не высовываться из траншей. Не размахивать руками. Не удержусь я, вяжите меня.

Командир V корпуса Хуан Модесто проводит рекогносцировку с командирами частей. Они следили по карте, как стрела из района северо–западнее Мадрида прорывает фронт мятежников дальше на юг и с тыла вонзается в противника. Навстречу ей стрела из юго–восточных мадридских предместий. Вражеские коммуникации разрублены, войска в кольце. Неотвратимая угроза Мадриду снята, натиск Франко на Севере остановлен, наступление на Юге сорвано.

Все ближе «Д» — день, когда план начнет осуществляться. Все оживленнее короткие ночные дороги, безлюдные в солнечные часы.

До наступления остается несколько суток, и Вальтер получает приказ — гром среди ясного летнего неба: 14‑я бригада выходит из его подчинения. «Марсельеза», с которой начинал под Кордовой, остается в горах Гвадаррамы. 69‑й тоже предстоят свои задачи. Взамен поступают 11‑я интернациональная, прогремевшая еще в ноябрьских боях в университетском городке, 32‑я и 108‑я испанские бригады. В последнюю минуту, на бегу…

Вернулся из госпиталя Курт — розоватый шов стягивает щеку, перекашивает подбородок, но не мешает улыбаться, обнажив золотые ряды зубов.

Теперь подле Вальтера два Курта — начальник штаба Курт Денис и начальник разведки Курт, просто Курт, без фамилии. Как он, Вальтер, без имени.

Втроем они обходят новые бригады. Безрадостно. Людям недостаточно былых побед. Необходимы отдых, еда, новое обмундирование взамен дырявых курток, крепкая обувь, командиры, которые после ночи блужданий не приведут, как случилось с одним батальоном, обратно в деревню, откуда вышли.

Вальтер чертыхается, но когда Денис на ломаном французском пробует усомниться (годятся ли в бой?), огрызается:

— Годятся! Накормите, дайте отоспаться. Прав я? — он апеллирует ко второму Курту.

Курт не спешит с ответом. Поглядим.

— Никаких «поглядим»! Пусть проникнутся: командование дивизии ими гордится. Загодя гордится, авансом.

35‑я дивизия во втором эшелоне. Второй он, пока стрелы на карте, а там — не опомнишься — первый. Это предположение Вальтера сбылось не полностью. Дивизия участвовала в операции не целиком, отдельными батальонами и бригадами. 108‑я действовала обособленно. Вальтер сохранил при себе лишь пулеметную роту, которую успел скомплектовать на марше. Она очень сгодилась — артиллерийский парк дивизии — пара стареньких пушчонок калибра 76 мм.

…Для командира не бывает двух одинаковых боев. Одинаково неудачных, одинаково удачных, одинаково безрезультатных.

Под Брунете Вальтеру выпала редкая роль. Будучи комапдиром дивизии второго эшелона, он совмещал в себе участника и — минутами — наблюдателя. Это удавалось еще и потому, что с высоты, где приказал вырыть щель для НП, открывался вид на всхолмленную, поросшую перелеском местность. Модесто, желая получше разглядеть, что творится впереди, приезжал к Вальтеру.

Мало доверяя письменным приказам, Модесто не уставал детализировать их устно, наталкивал подчиненных, подсказывал им.

С точки зрения канонических военных правил это скорее подлежало крптпке. Но Вальтер видел необходимость такой практики, сам ее придерживался. Для командиров, которые недавно выдвинулись — они составляли большинство, — были недостаточны сжатые формулировки письменного приказа. Они нуждались в пояснениях. Это и делал Модесто. Легко, ненавязчиво, терпеливо подводя командира к черте, когда следующий, самостоятельный шаг если не на сто, то на девяносто процентов безошибочен.