5 января 1942 года на конспиративной квартире в Варшаве произошла первая представительная встреча коммунистов, переброшенных через фронт, с теми, кто действовал в подполье. Встреча положила начало Польской Рабочей Партии (ППР), к которой присоединились левые группировки, в том числе прокоммунистический «Союз борьбы молодых». Программная декларация звала к «объединению всех сил на борьбу с оккупантами не на жизнь, а на смерть, к созданию Национального фронта для борьбы за свободную, независимую Польшу, объединяющую все силы народа, за исключением изменников и капитулянтов».

Учреждалась военная организация — Гвардия Людова. Каждый член ППР — солдат Гвардии Людовой. Двери открыты и беспартийным, и Батальонам Хлопским, и Армии Крайовой. Один из последующих приказов гласил: «Эти боевые единицы имеют право сохранять не только свои традиции и название, но и идеологические взгляды. Совместными усилиями с Батальонами Хлопскими, а также со всеми лояльными представителями организации Армии Крайовой нужно положить конец братоубийственной войне».

Новая польская армия рождалась на полигонах Селецких лагерей, в бою под Ленино. И на родной земле, не смирившейся под гитлеровским сапогом.

24 октября 1942 года спецгруппа Главного командования ГЛ бросила бомбу в варшавский Кафе-клуб — увеселительное заведение, предназначенное только для немцев. Это был акт возмездия за гибель 50 патриотов, повешенных на улицах Варшавы…

Генеральным секретарем действовавшего в подполье ЦК ППР избрали Марцелия Новотко. После его гибели 28 ноября 1942 года руководство партией принял Павел Финдер. Павла Финдера и Малгожату Форнальскую гитлеровцы расстреляли 26 июля 1944 года, когда сквозь глухой кирпич Павиака уже доносились орудийные раскаты.

«Союз борьбы молодых» возглавляли последовательно: Ганка Шапиро–Савицкая (погибла в марте сорок третьего со словами: «Я служила людям и за них умираю»), Янек Красицкий (погиб в сентябре того же года от жандармской пули на ночной варшавской улице), Зофья Яворская (Данка) осталась в живых…

В ночь под новый 1944 год по инициативе ППР в Варшаве, где по тротуарам настороженно патрулировали гитлеровцы, была созвана Крайова Рада Народова — подпольный парламент левых сил. На основе декрета Рады создавалась Армия Людова, в которую влились Гвардия Людова, ряд левых военных организаций, часть Батальонов Хлопских, некоторые отряды Армии Крайовой, в целом подчиненной лондонскому эмигрантскому правительству.

Немецкий наместник в Польше генерал–губернатор Г. Франк заявил: «Банды острейшим образом угрожают безопасности страны, нашим поставкам военной промышленности, эксплуатации лесов, вывозу леса и т. д.»

Отступая на запад, война цеплялась за водные рубежи, таилась в лесных массивах, отбивалась на оборонительных полосах, норовила отсидеться за «неприступными» валами. Наступала теперь не только Советская Армия. После Ленино 1‑й корпус был преобразован в 1‑ю Польскую армию (командующий — генерал 3. Берлинг, заместители — генералы К. Сверчевский и А. Завадский).

Весной 1944 года сражения перенеслись на территорию Западной Украины. Треть Люблинского воеводства контролировалась партизанами — польскими и советскими.

В Люблинско–Брестской операции 1‑я Польская армия была нацелена на Варшаву.

21 июля Крайова Рада Народова в только что взятом Хелме приняла декрет об образовании Польского Комитета Национального Освобождения, временно наделенного функциями правительства. ПКНО огласил программный манифест революционных преобразований и строительства народного государства. Крайова Рада взяла на себя верховную власть над 1‑й Польской армией и объединила ее с Армией Людовой в единое Войско Польское. Главком — Михал Роля–Жимерский, довоенный польский генерал, недавний руководитель Армии Людовой. Войско Польское подчинялось Верховному командованию Красной Армии в пределах оперативного использования на фронте.

После двадцати девяти лет разлуки Сверчевский вернулся на польскую землю.

Последние одиннадцать месяцев он ведал комплектованием и обучением польских частей — сначала в Селецких лагерях, потом на Украине, как начальник Главного штаба формирований, теперь — на Любелыцине.

В Сумах случались дни — прибывало до трех тысяч мобилизованных и добровольцев. Три тысячи обедов, три тысячи пар обмундирования, три тысячи котелков, три тысячи мест на нарах…

— Хлопцы, — убеждал он измученных солдат, — лучше согнать десять потов на маневрах, чем быть один раз убитым.

— Товарищи командиры, — взывал он к советским инструкторам, — я не допущу малейших скидок на слабое знание польского языка, поблажек, какие вздумаете давать, обучая поляков.

— А вы, — обращался Сверчевский к офицерам культурно–просветительного управления, — обязаны устанавливать контакты с католиками, безбожниками, легионерами, осадниками, пилсудчиками, пепеэсовцами, с чертом, дьяволом. Лишь бы против Гитлера.

— Мне необходимо понять вашего брата, Леон, — доверительно признавался он полковнику Букоемскому. — Вы служили у Андерса.

— И ушел вместе с Берлингом.

— Но в отличие от Берлинга были адъютантом Пилсудского.

— Шестнадцать дней в далекой молодости.

— Имей я шестнадцать дней на знакомство с каждым офицером…

— Я не изучал Пилсудского. Я ему верил.

— А теперь верите мне? Непостижимо.

— На свете много чудес, друг Горацио. Андерс объявил меня советским агентом, арестовал, когда я сказал, что воевать, как играть на скачках, надо в открытую. Я не был ничьим агентом и не желаю служить вместе с Леоном Козловским [70]. Ну, имею слабости, люблю скачки.

— Баб вы любите, Букоемский.

— Запрещено уставом?

— Пользуетесь своей неотразимостью. Вы приехали ко мне в Москву, мои сморкачки, кажется, обалдели. Что за колечко вам презентовала Тоська? Не краснейте, полковник, не стройте из себя гимназистку… Все–таки почему, почему вы пришли к нам?

— Возможно, — Букоемский светски улыбнулся, — возможно, пане генерале, из–за вас лично. В тридцать восьмом году из Испании вернулся польский офицер Ян Кен- дер.Не слышали? Зато он о вас наслышан. Служил в разведке у Франко. Тот Кендер сказал мне: у красных был башковитый генерал Вальтер. Кажется, поляк, кажется, настоящая фамилия Сверчевский. У меня хорошая память. Иначе нельзя на бегах. В сорок первом году у Андерса я услышал про советского генерала Сверчевского…

— Забавно, но нетипично.

— У поляков, пане генерале, типично не бывает. Наша отчизна — страна с нетипичной историей. Это надо иметь в виду вашим партийным коллегам.

— Моих партийных коллег не трогайте. Пока вы нетипично играли на бегах, они типично сидели в тюрьмах.

— Могу быть свободным, пане генерале?

Полковник Букоемский скрипнул сапогами, вытянулся во весь свой уланский рост, расправил плечи, лучезарно улыбнулся.

Сверчевский с удовольствием пожал холеную ладонь.

Назавтра предстояла встреча с представителем АК генералом Домброва. Генерал намеревался оговорить условия, на каких мог бы с группой своих офицеров вступить в Войско Польское. Сверчевский хотел подготовиться к беседе.

Букоемский — славный мужик, честный офицер, отличный артиллерист. Но не очень–то помог завтрашней встрече. Сверчевский вызвал инструктора культурно–просветительного управления.

Этот не умел щелкать каблуками, не находил места для длинных рук, гимнастерка выбивалась из–под ремня, брюки свисали над сапогами.

— Садись, Збышек, садись и слушай. Збышек, ты самый старший среди нас. Тебе пятьдесят шесть.

— Пятьдесят пять, Кароль.

— Ты коренной поляк, потомственный пролетарий. Так? Ты долго сидел по тюрьмам.

— Двенадцать лет, семь месяцев и двадцать три дня.

— Збышек, одни говорят про АК — герои, патриоты, другие — фашистские подонки. Что ты думаешь?

— Я рядовой солдат партии.