— Он, варшавский интеллигент, придя к нам, принес любовь к свободе, широкий кругозор, неукротимую революционную энергию, а мы платили ему самым дорогим, чем располагаем, — безграничным доверием.

Качества его характера и ума быстро выдвинули его в идейного руководителя. И вот этого человека нет среди нас. Нет его дальновидного ума. Мы болезненно ощущаем эту потерю сегодня и, может быть, еще более болезненно будем ощущать ее завтра…

Олек выразил мысль, единственную мысль, сверлившую сейчас мозг Сверчевского. Генерал не верил, будто нет незаменимых людей. Слишком часто убеждался: есть.

Еще 1 сентября, в четвертую годовщину нацистского нападения на Польшу, Берлинг с дивизией имени Костюшко отбыл на Западный фронт, оставив Селецкпе лагеря на попечении заместителя.

Сверчевский сопровождал эшелоны до пункта разгрузки — Вязьмы. До чего же ему хотелось — не суждено командиром, пусть скромным наблюдателем — быть при вступлении костюшковцев в бой. Но понимал: свяжет Берлинга. Даже то, что Сверчевский богаче военным опытом — для него фронт оборвался всего два года назад, а для Берлинга четыре, — будет сковывать командира дивизии, принимающей крещение огнем. Лишь непосредственно ведущий бой командир — самый знающий, самый авторитетный.

Маршрут озадачил шофера. Генерал велел ехать к железнодорожному мосту. Заглянул в школу поблизости, где заменяли стеклом фанеру в выбитых окнах, поговорил с высокой женщиной в шинели, директором десятилетки, угостившей его яблоками. (Сверчевский поинтересовался у директора: можно ли машиной добраться до станции Александрино? Нельзя. С грехом пополам до Торбеева, дальше — грязища непролазная. В Александрино останавливается местный поезд. Он останавливается на всех станциях и полустанках и вообще ходит раз в сутки без расписания.)

Тогда Сверчевский приказал ехать на аэродром. Тяжелые катки разравнивали раскисшее поле, замаскированные ветками самолеты ожидали команды на вылет. Команда не поступала из–за низкой облачности. Летчики в землянке забивали «козла» и хрустели яблоками. Они охотно болтали с генералом, носившим польский конверт на голове, но не хуже их говорившим по-русски.

— Чего вы там потеряли, в Александрино, товарищ генерал? Задрипанная станция. Единственный объект — зеленая будка: либо касса, либо клозет.

Сверчевский распил бутылку сухого вина с командиром эскадрильи, задумчивым кареглазым грузином лет двадцати, и принял в подарок ящик яблок.

Это был редкостно яблочный год, сравнимый лишь с тысяча девятьсот сорок первым.

«Виллис» неспешно проехал по тихим вяземским улочкам, мимо обгоревших деревянных домишек, разбомбленных каменных зданий, похилившихся заборов и палисадников, мимо яблочных садов.

— На всю железку, — распорядился генерал. — В Сельцы.

Выдвижение дивизии имени Костюшко на передовую означало, что советское командование, в оперативном подчинении которого находились польские части, не намерено растягивать до бесконечности их комплектование и обучение. Польские полки служили подкреплением советских дивизий, поредевших в летнем наступлении, и — силой политической, стимулом для нового подъема антигитлеровской борьбы в восточноевропейских странах, прежде всего — в Польше.

Когда Берлинг со штабом первой дивизии, вобравшим наиболее знающих офицеров, уехал, Сверчевский не то чтобы растерялся. Но степень взаимопонимания с разными категориями командиров была различной. Всего ближе — домбровчаки.

За штурмовой батальон он спокоен. Батальон возглавляет Генрих Торунчик. Тот, кто был начальником штаба бригады имени Домбровского, кого он наставлял на Эбро, тот, кто уже после него выводил из Каталонии остатки интербригад… Залысины, слившись, образовали лысину. Но так же ровен тихий взгляд Торунчика, тверд негромкий голос, отдающий приказ.

Другого домбровчака, заместителя командира 1‑го полка капитана Юлыоша Гюбнера, он обнял, прощаясь, на окраине Вязьмы. И этот не подкачает.

Он полагается на домбровчаков, верит в них.

Из Польши, из разных стран, куда их выбросило волной эмиграции, они собрались в Испании, с первыми интербригадцами вступили в Мадридское сражение, с последними ушли за Пиренеи. Интернированы во французский концлагерь в Туре, оттуда — в Аржель–сюр–мер. В 1941 году в пароходных трюмах доставлены в Северную Африку. Под раскаленно–белесым солнцем, на 120 граммах хлеба в день… Долгая дорога к берегам Каспийского моря (домбровчаки родом из Западной Украины и Западной Белоруссии были признаны советскими подданными и получили возможность приехать в Советский Союз). Полтора месяца добирались из Красноводска до Рязани. Во все глаза глядели на своих новых соотечественников, на страну, сгибавшуюся под бременем войны. Люди на станциях взирали на них с не меньшим изумлением: пробковые шлемы и красноармейские гимнастерки, ломаная русская речь, африканский загар.

Домбровчакам установили гвардейский паек и опи делились им на перронах, получая взамен забытое лакомство — семечки. Когда поезд застревал, сами ремонтировали колею и грузили уголь.

Они рвались на фронт. Но — Войско Польское, орел белый, полевые алтари, полковые капелланы?.. «Нельзя ли, слушай–ка, Вальтер, в Красную Армию?»

Нет. Здесь вы нужнее. Польше, революции, наконец, лично мне. Постарайтесь преодолеть свое благородное целомудрие. В нашем возрасте невинность — добродетель относительная.

Сверчевский заявился к ним на партсобрание, возгласив с порога:

— Нех бендже похвалены Иисус Христос и его матка…

Не такие это хлопцы, чтобы не понимали шуток.

На встрече с Вандой Василевской он нагнулся к кудлатому парню в тонком свитере поверх гимнастерки, которого помнил по Кинто.

— Михал, она кончит — немедленно комплимент. Женщины, даже самые идейные, это обожают.

— Ты умеешь лучше, генерал.

— Не могу же я повторяться. Быстро, холера ясна.

Он ткнул парня в бок. Тот поднял рюмку.

— За нашу польскую Пассионарию!

Когда сел, Сверчевский шепнул:

— Тройка с плюсом за находчивость.

— Скупишься, генерал, находчивость дороже стоит.

— Если без подсказки…

Золотые ребята домбровчаки. Но много ли их? С боями станет того меньше. А численность войска будет расти; впереди у Советской Армии районы, где сравнительно велик польский призывной контингент. Впереди, наконец, Польша.

Проблема номер один — офицерские кадры.

Осенний ветер гудел, раскачивая сосны. От дождей провис потемневший брезент палаток на берегу мрачноватой Оки.

Самое время, подумал Сверчевский, приступать к ночным занятиям. И пора заменять палатки землянками.

В конце сентября 1943 года дивизия имени Костюшко начала пеший переход по Варшавскому шоссе в направлении Ярцево — Смоленск. 11 октября, в канун наступления, командование обратилось к личному составу с призывом:

«Вперед в бой, солдаты 1‑й дивизии! Перед нами великая, священная цель, а на пути к ней смертельный враг! По его трупам проложим себе путь в Польшу!

Вперед к победе! Да здравствует Польша!»

Битвой под Ленино начинается путь Войска Польского к Варшаве и Берлину.

13 октября в 1.30 ночи Сверчевский в Сельцах подписал приказ:

«По полученным в настоящий момент сведениям, вчера, 12 октября сего года, 1‑я дивизия имени Тадеуша Костюшко взломала немецкую оборонительную полосу и выполнила боевую задачу.

Честь и слава дивизии имени Костюшко, которая собственной кровью первая открывает нам ворота в любимую отчизну.

Честь и слава первым героям, павшим в борьбе за свободную, независимую и демократическую Польшу…»

За бои под Ленино Советское правительство наградило орденами и медалями 242 офицера и солдата 1‑й пехотной дивизии имени Костюшко. Трое удостоились звания Героя Советского Союза: капитан Юльюш Гюбнер [69], капитан Владислав Высоцкий и автоматчица Анель Кшпвонь. Последние двое — посмертно.

Гулкими раскатами партизанской войны ответила Польша на бои под Ленино. В очередной раз провалились гитлеровские планы создать на польской земле «спокойствие смерти и страха».