К позавтракавшим немцам подползло два взвода. Офицер в черной пилотке танкиста парабеллумом указывал на кирпичный дом. Пулемет МГ нашаривал окна верхних этажей. Офицер в уме не держал, что это КП польской армии. Но сюда тянулся кое–как замаскированный кабель, ночью слышался автомобильный мотор. Немецкий устав рекомендует в подобных случаях поступать не мешкая, инициативно. Офицер–танкист почитал устав.

Подъема Сверчевский не испытывал. Меньше всего хотел вести в рукопашную ближайших помощников. Но что попишешь?

Обошлось без рукопашной. Отстреливались из ППШ, из пистолетов, пустили в ход ручные гранаты…

Ставя задачу пятой дивизии, прозрачно кодируя телефонный разговор (танки — «коробочки», снаряды — «огурцы», атака — «свадьба»), он добавлял открытым текстом: Саша, не зарывайся.

Генерал Вашкевич призывает лишь «напщуд». И командарм отечески остужает комдива, порой велит ему оттягивать штаб. Хотя в общем согласен с Вашкевичем: штаб должен наступать на пятки войскам.

Когда рывок вперед, надежда на 5‑ю пехотную.

У комдива «семерки» полковника Миколая Прус–Вепцковского иной склад. Еще в Люблине Сверчевский почувствовал в нем волевую решимость и врожденную порядочность. Человек этот мог быть только самим собой. В тридцать девятом от бомбы погибла жена, и оставшийся с маленьким сыном полковник батрачил у помещиков.

Ни в AK, ни в АЛ не вступал, испытывая недоверие к тем и к другим.

Поколебавшись, Прус–Венщшвский явился в бывший ресторан Рутковского и опешил, когда Сверчевский после трех часов беседы и четырех стаканов чаю назначил его командиром дивизии.

— Господин генерал, — смутился он, — я не коммунист.

— Вас назначают командиром, а не комиссаром.

Однако Главнокомандование Войска Польского не спешило его поддержать. «Санационный» офицер, отсиживался всю оккупацию.

— Хотим привлечь кадровых офицеров и надеемся найти среди них подписчиков «Правды» с двадцатого года…

Прус–Венцковский остался комдивом. Принимая вторую армию, Поплавский поставил недоверчивый знак вопроса против его фамилии.

— Пилсудчик какой–то.

— Побольше бы нам таких пилсудчиков.

Вернувшись во вторую армию, Сверчевский не отказал себе в удовольствии спросить насчет Прус–Венцковского.

— Побольше бы нам таких пилсудчиков, — живо отозвался Поплавский.

Утром 22 апреля начальник штаба фронта передал приказ: 7‑ю пехотную дивизию переподчинить 52‑й армии, на стыке с которой назревала катастрофа — немецкий танковый прорыв. Петров назвал именно Прус–Венцковского. Генерал Коротеев незамедлительно создал группу Венцковского, усилив ее своими частями.

Надежного командира всегда отличишь. Будь то порывистый Вашкевич, воспитанный Советской Армией, или замкнутый, неторопливый Прус–Венцковский, пришедший из старой польской. Только первого иной раз надо придержать, второго — подтолкнуть…

Немецкие танкисты окружили КП 5‑й пехотной. Начальник культпросветотдела застрелился. Ганеного Вашкевича захватили в плен.

В этот гибельный час Сверчевский находился в одном из батальонов «пятерки». Когда оттащили в подвал последнего поручика с перебитой ногой, он собрал подофицеров — их осталось с десяток — и признался: положение критическое, и, если кто–то испытывает страх, пусть скажет. Подофицеры молчали. Генерал объяснил:

— Не такая ситуация, чтобы петушиться.

Двое сокрушенно пробормотали:

— Боимся.

— Отлично! — воскликнул Сверчевский. — У вас хватило мужества и честности. Один командует батальоном, второй — заместитель. По местам. Я за вас командовать батальоном не стану…

В конце апреля более чем кстати прибыл посланец штаба 1‑го Украинского фронта генерал–майор Костылев. Его уверенная распорядительность, личное знакомство с командирами советских дивизий, действовавших обок, упрощали головоломные еще пять минут назад задачи.

1‑й танковый корпус пришлось целиком стянуть к Будишину. В накаленных сражениях участвовало свыше ста машин одновременно.

Над кирпичными развалинами, над обломками бетонных оград, над обгоревшими липами вздымались черные клубы.

Любой ценой остановить Шернера, прикрыть войска, штурмующие Берлин.

Дымная пелена раздалась, и солнечно–синее — из конца в конец — небо простерлось над головой. Тишина звенела неумолчными птичьими голосами. Каким чудом выжили птицы в обуглившихся садах вокруг Будишина, где изнеможенно застыл фронт?

Легкий майский ветер с горных хребтов Саксонской Швейцарии сушил земляные холмы братских могил.

Не конец. Его преддверие. Поросшая лесом Саксонская Швейцария, за ней — Чешская Швейцария: рубежи финального наступления.

С Гитлером, Имперской канцелярией, кончено. Пора завершать с Шернером, группировкой «Центр», раскинувшейся внутри подковы, образованной 1‑м, 4‑м и 2‑м Украинскими фронтами. (Вторым командует маршал Р. Я. Малиновский; расстояние от его КП до КП Сверчевского по прямой не столь велико. Но между ними — миллионное войско Шернера, угрожающее теперь восставшей Праге.)

В бурном победном наступлении, когда противник то отрывался, то вгрызался в горные вершины, то нападал из засад в заминированных дефиле, Сверчевскому приходилось, что ни час, перегруппировывать своп дивизии, в движении меняя задачу и темп.

В ночь на 8 мая группа «Центр» начала поспешный отход.

Сверчевский отменил артподготовку и приказал наращивать скорость преследования. По радио сообщили: с 24.00 8 мая вступает в силу акт о безоговорочной капитуляции Германии. Но он велел продолжать выполнять задачу. Шернер отказался сдаваться, и одни его части завязывали арьергардные схватки, другие в спешке бросали автоматы и пушки.

Кимбар радировал о десятках «тигров», ведущих огонь из укрытий.

— Не десятки, не путай с детскими колясками.

Кимбар не путал. Но там, где сейчас находился Сверчевский, царила умиротворенная тишина и уже трудно было поверить в десятки «тигров». Хорошо, что польский солдат увидел взмокшую спину бегущего солдата–немца и принесет с войны эту память.

Стены Будишина взывали огромными плакатами: «Siegen oder Sibirien!» [87]. В чешских городках Судет альтернатива изменилась: «Tod oder Sibirien!» [88]

Собственный конец гитлеровская компания воспринимала как конец народа, страны, света. С какой минуты она почувствовала такую нерасторжимость с миром? Ощутив пеньковое вервие на кадыке? Выспрашивая придворных врачей о смертельных дозах яда?

Сверчевский давно и люто ненавидел гитлеровцев. Слушал рассказы коминтерновцев, бежавших из лагерей, тельманцев в Испании. Не спеша, барак за бараком осмотрел Освенцим и Майданек…

Вначале пузырилась брага национальной лести. Тем более что позади — проигранная война, позор Версальского договора, немощь и нищета Веймарской республики. Но мы — «самые». Самые трудолюбивые, аккуратные, преданные «фатерланду» (позже вместо «фатерланда» подставили «фатера» — фюрера). «Самые» — это почти неотразимо. Особенно подкрепленное куском хлеба. Сперва с маргарином, потом — с повидлом, наконец — со сливочным маслом.

Уверовали в «самых». Принялись избавлять планету от «несамых» — коммунистов, социал–демократов, пасторов, колеблющихся интеллигентов, плутократов, душевно-больных, от евреев, славян, цыган, французов–лягушатников. Вожди не скупились на воодушевляющие излияния, национальная лесть пивной пеной хлестала через край. Но ни в мыслях, ни в жизни не приравнивали себя к восторженно скандирующим толпам. Зато теперь — нерасторжимое единение смертников.

…Трофейный «мерседес» с открытым верхом мчал по укатанному гудрону вдоль цветущих по обе стороны дороги яблонь.

Сверчевский обернулся.

— Владка, посмотри!

На заднем сиденье подофицер Влада Пехоцкая прижимала к глазам мокрый платок.

За яблонями — пологие склоны горных лугов. На них — брошенные орудия, танки, гигантские соты шестиствольных минометов, громоздкие тягачи, штабные автобусы, ощерившиеся антеннами.