Не известно, чем мог окончиться этот спор, если бы излишняя предусмотрительность заговорщиков не сумела воспользоваться страстью солдат к водке и тем самым отвлечь их внимание к кабакам и прочим низшим развлечениям. По словам очевидцев, сила была на стороне Петра, и недоставало лишь смелого и опытного предводителя, который бы мог начать революцию. Опасность для Екатерины и её советников в течении первого времени царствования была столь велика, что Орлов распорядился обставить дворец рядом пушек, за которыми день и ночь сторожили артиллеристы с зажженными фитилями.

«Так однажды, — рассказывает Гельбиг, — неудовольствие в войсках достигло той степени, что стало угрожать опасностью дворцу, и вот екатерининские клевреты распускают по кабакам молву, что государству грозит опасность со стороны прусского короля.

Немедленно пьяные гвардейцы оставляют кабаки и бегут ко дворцу, чтобы, несмотря на ночное время, видеть императрицу, и до тех пор галдят на площади, пока Екатерина, наконец, не меняет ночной кофты на гвардейский мундир и не выходит на балкон. И вот кровожадная и пьяная толпа уже не помнит более своих вчерашних неудовольствий и требует похода на Пруссию. В эту ночь толпа солдат, изъявляя свои верноподданнические чувства, разграбила и распила в различных кабаках не менее как на 25 000 рублей, что, конечно, государству пришлось принять на свой счет».

В течении целого десятилетия умел Григорий Орлов держаться в милости у своей венценосной метрессы. Причем в течении всего этого времени он не переставал трудиться над тем, чтобы «узаконить свой преступный брак пред святым алтарем» и стать, так сказать, чем-то вроде принца-супруга. Но несмотря на всю его энергию, планы эти постоянно расстраивались его завистниками и конкурентами; особенно энергично боролся против брака Орлова с Екатериною граф Панин, которому поручено было воспитание молодого наследного князя Павла, и, как кажется, Екатерина не была недовольна поведением графа Панина, ибо судя по тому безотчетному страху, который она испытывала пред своим любовником, ей не хотелось быть навсегда связанной с Григорием Орловым.

Она возвела его в княжеское достоинство, но и этим не особенно удовлетворила ненасытное честолюбие этого выскочки.

Соглашаясь лишиться своего высшего честолюбивого стремления, он требовал, чтобы по крайней мере корона и трон были обеспечены его сыну, родившемуся в 1762 г. от связи с Екатериной. Что же касается салтыковского отпрыска, Павла, то по понятиям и стремлениям Орлова, последнего следовало лишить всех данных ему Елизаветою прав. С этой целью Орлов принимал всевозможные меры, чтобы только сделать сердце Екатерины чуждым к наследнику, великому князю Павлу.

И не без основания думал так Орлов. В то время знаменитый указ Петра I, по которому всякий правитель мог назначать себе преемника, был в полной силе и применении, и потому являлось самой простой вещью лишить Павла всех прав на престол и назначить в наследники сына Орлова, который пока рос и воспитывался под именем Бобринского.

Павла развращали систематически. Изменник Тяглов, преданный друг и приятель Орлова, руководил наследника в его занятиях государственными науками. И чтобы молодому князю сделать государственные науки наивозможно менее интересными, он приносил из сената целые фолианты различных актов и заставлял Павла разбираться в них. Нечего удивляться, что юный ученик скучал и тяготился подобными науками и, пользуясь этим, Орлов и Тяглов объявили Павла неспособным к государственной деятельности и требовали назначения другого наследника.

Однако и враги Орлова не дремали и всюду умели оказывать дружное противодействие «первому мужу» государства, а потому план Орлова: обеспечить за своим родом российский престол, так и остался неосуществленным.

Екатерина воспитала молодого Бобринского в кадетском корпусе и, подарив ему миллион рублей, послала его для дальнейшего образования за границу. Он жил попеременно то в Италии, то в Англии, то во Франции, и при этом всюду отличался столь скандальными историями, что его «maman», не желая ронять в глазах Европы свое фамильное реноме, поспешила вытребовать этого шалопая обратно в Россию и назначила ему постоянное местожительство в Ревеле.

Здесь жил Бобринский под ближайшим надзором некоего Завадовского, бывшего и вышедшего в отставку любимца Екатерины, до тех пор пока его сводный брат Павел, в припадке великодушия, не призвал его к своему двору, произвел Бобринского в графы и наградил весьма щедро чинами и поместьями. Впрочем Бобринский был не единственный отпрыск, происходивший от конкубината Екатерины с Гр. Орловым. Другой их сынок, получивший имя Галактеон, постоянно жил и воспитывался в покоях Екатерины в качестве «незнакомого любимца». Его очень рано произвели в офицеры и послали для образования в Англию, но там этот благородный отпрыск предался столь непомерно половым удовольствиям, что по истечении немногих лет умер от сухотки спинного мозга.

Третий сын их назывался «Воспяной» и в качестве юного пажа умер в Петербурге. И наконец, две дочери, родившиеся у Екатерины от связи с Орловым, воспитывались во дворе Екатерины под названием «племянниц камер-юнгферы Протасовой».

Старшая из девушек вышла замуж за генерала графа Буксгевдена, вторая — за немецкого поэта Макса Клингера, который променял лиру на меч и дослужился в России до генерала.

Несмотря на столь многочисленные «залоги любви», которыми Екатерина щедро награждала своего фаворита, их любовная связь не была прочна. Орлов очень часто изменял императрице, когда ему было угодно и когда представлялся случай, а случай представлялся на каждом шагу. Придворные дамы, имея перед собой достойный пример половой распущенности в лице Екатерины, мало отличались целомудрием и старались не отставать в разврате от своей повелительницы. Таким образом в истории засвидетельствован факт, что в 1770 г. из гатчинского дворца в глухой монастырь в Савойских горах перевезли ребенка, который происходил от побочной связи Григория Орлова с одной из придворных дам.

Точно также известно, что когда однажды, уже будучи старой женщиной, Екатерина гуляла в парке Царскосельского дворца, неожиданно из кустов выскочила молодая девушка, которая бросилась Екатерине в ноги и молила ее помочь ей и её матери в их горькой нужде. Оказалось, что дама эта была дочерью Орлова и бывшей фрейлины императрицы, о которых Орлов совершенно не заботился.

Екатерине ничего более не осталось, как помочь несчастным женщинам, но чтобы на будущее время гарантировать себя от нового появления детей своего бывшего фаворита, она приказывала каждый раз, когда шла гулять в парк, закрывать все его ворота и не впускать постороннюю публику.

Но не одному лишь Орлову может быть поставлен упрек в неверности. Екатерина также не отличалась таковою, это доказано множество раз.

Не подлежит, напр., никакому сомнению, что любовное ложе в спальне Екатерины Алексей Орлов разделял в одно время со своим братом Григорием. Сцены ревности, то из-за одного, то из-за другого «красивого молодого человека», между любовниками не были редкостью. К обеду и ужину Екатерина с предпочтением приглашала молодых и рослых людей, что нередко приводило Орлова в очень тяжелое и неуютное расположение духа. По словам Гельбига, по мере того, как Орлов всё более утверждал свое положение у императрицы, он становился грубее и невоздержаннее в своем публичном поведении. Правила приличия были ему совершенно чужды. «Его связь с Екатериной носила тот же внешний характер связей, каким отличаются связи с низкими женщинами, — говорит тот же автор, — его прельщала в женщине лишь одна физическая сторона».

Неудивительно поэтому, что этот грубый и жестокий патрон стал, наконец, в тягость императрице, и она вместе со своими новыми поверенными стала придумывать способы, как бы отделаться от него.

В 1771 г. Екатерина послала его в Москву, где в то время проявилась страшная эпидемия чумы. Он должен был принять меры против распространения заразы. При этом злые языки говорили, что императрица нарочно послала Орлова в Москву, чтобы сделать его жертвой чумы, но Орлов нисколько не пострадал от коварной болезни и цел и невредим вернулся в Петербург, где он был встречен с необыкновенными почестями и внешним эффектом. Триумфальными арками, нарочно выбитыми медалями и проч. встречали его, как «победителя чумы».