Будь даже Екатерина с самого начала агнцем чистоты и непорочности, она, войдя в распутный круг Петра, волей-неволей, стала бы тем, чем она и в действительности была. Тут нужно было с волками по-волчьи выть, и кого это коробило или в ком эта атмосфера вызывала отвращение, тому нужно было бежать, бежать как можно дальше…

Но наша Марта чувствовала себя в этой «компании» как нельзя лучше, и немного времени потребовалось для неё на то, чтобы свыкнуться с этой новой обстановкой. Кроме Петра была она крайне интимна и со своим благодетелем Меньшиковым, но и законный её супруг, храбрый унтер Иоган, тоже кое-когда отворял двери её спальни, но несчастный в один прекрасный день попался и, Боже мой! как дорого обошлись ему эти визиты. Его отправили по высочайшему повелению в Сибирь, где он в скором времени и пропал без вести.

Сердце Марты было крайне любвеобильно, и она рассыпала дары этого сокровища на все стороны, не обращая внимания ни на звание, ни на чины, ни на лета её избранника. Ревности она не знала и, не сохраняя верности Петру, она сквозь пальцы глядела на его распутства, и вот это-то отсутствие чувства ревности и нравилось Петру в его любовнице. Зугенгейм уверяет, что последнее было даже главной причиной, связавшей Петра с Мартой. «Она была не менее Петра распутна и это избавляло его от необходимости сдерживаться, давало ему волю в разнузданности и не требовало от него того, чтобы Петр уважал свою содержанку».

В первопрестольной Москве Марта в третий раз изменила свое исповедание, присоединясь к православной церкви. Петр, незадолго до этого акта, при котором между прочим сын его Алексей играл роль крестного отца, в честь которого новообращенную и нарекли Екатериной Алексеевной, объявил себя главой православной церкви, и так как по смерти его на престол вошла его дорогая супруга, то вместе с короной, Екатерина — прежняя католичка и протестантка — переняла и этот важный пост и, право, остается только удивляться тому, о чём в ту пору думали митрополиты и святейший синод! А каково было при этом настроение молодого царевича Алексея или матери его Евдокии, заключенной в ту пору в монастырь, — пусть уж судит читатель сам…

При всём старании скрыть все эти придворные тайны, они одна за другой всплывали на поверхность, и недовольство именитых дворян, державшихся прежних «строгих правил» росло против Петра всё более и более. Дальнозоркий Меньшиков хорошо знал, что с этой стороны угрожает серьезная опасность и нужно было историю с Екатериной обставить так, чтобы, как говорится, комар носа подточить не мог.

Ее объявили впопыхах женой царского повара. Нужно же было пыль в глаза пустить и в качестве законной супруги лейб-повара родила она в 1708 г. дочку Анну, а в 1709 — Елизавету.

Последней выпало на долю украшать более двадцати лет трон дома Романовых. Была ли Елизавета дочерью одного из Романовых, трудно сказать, да к тому же, по словам Гёте, справляться об отце ребенка считается крайне неприличным и поэтому оставим этот вопрос открытым. Во всяком случае, по её восшествии на престол, этим вопросом немало занимались, и происхождение её от Петра считалось крайне сомнительным. Это последнее даже дало повод австриякам, находившимся в то время во враждебных отношениях с Россией, начать интриги против Елизаветы, пытаясь дискредитировать ее в глазах Европы.

Но как бы то ни было, дело это было крайне сложное и до того запутанное, что едва ли даже и Екатерина, мать Елизаветы, могла из него выпутаться. Кто же отец этого ребенка? И кто мать-то его? невольно напрашивается этот вопрос вслед за первым. Она — во-первых — законная жена драгуна Иогана, во-вторых — объявленная жена царского повара, в-третьих — нынешняя подруга и прежняя содержанка Меньшикова, и в-четвертых — избранная любовница царя. Трудно выбраться из этого лабиринта и поэтому уж последуем тому, что говорилось об Елизавете в придворных указах и не откажем ей в титуле «императорского высочества».

Девочки росли, окруженные заботливостью мамок и нянек и носили имя отца-повара, но последнее недолго. В скором времени изменилось при дворе положение их дорогой «maman»: ее вдруг стали величать «ваша милость», и стали замечать даже при официальных событиях на стороне Петра. Все раскрыли глаза, но в сущности удивляться было нечему. Дворяне, с пеной у рта, ждали подходящего момента, но Меньшиков сумел и их держать в своих ежовых рукавицах и долго им пришлось сидеть у моря, да ждать погоды.

В 1711 г. Петр вел войну с Турцией. Екатерина должна была следовать за ним в поход и когда, благодаря какому-то стратегическому промаху с русской стороны, Петр оказался со всем своим генералитетом в руках турок, Екатерина прибегла к хитрости, вошла в переговоры с турецким полководцем, от которого зависела участь Петра, и сумела обворожить его своей красотой и, паче того, подкупить его своими драгоценными бриллиантами.

Этим она спасла и Петра, и Россию, и в благодарность за этот подвиг, Петр решил сделать ее своей законной супругой. Но в действительности это послужило только лишь предлогом, он его давно искал. Он повенчался бы с Екатериной и раньше, но боялся скандалов, так как ведь Евдокия еще была жива и, разведясь с нею, он по законам церкви не имел бы права жениться еще раз. Но в этом случае Петр не побоялся даже всех этих препятствий. Екатерина спасла отечество, и эта честь, по его желанию, должна была принадлежать ей. В 1712 г. он с нею торжественно обвенчался и короновал ее как правоспособную царицу. Год же до того, он повенчался с Екатериной тайно, но приказано было считать годом их бракосочетания 1706 г., — нужно же было и Анну и Елизавету удочерить.

Итак Екатерина и её наставник Меньшиков могли потирать от радости руки: первая часть их плана была благополучно приведена в исполнение. Петр, глава православной церкви, жил в двоеженстве и был вполне по рукам и ногам связан, но не врагами, а любимой и любящей супругой и другом и первым советником Меньшиковым.

Став государыней, Екатерина с удвоенной силой вела интриги против своих врагов. Многих нужно было отправить подальше, и их отправили, многих нужно было с пути долой — и их удалили. Алексея Петровича постигла такая же участь, и его варварски спровадили на тот свет. Но крамола велась довольно последовательно, и когда сам Петр оказался на смертном одре, рука заговорщиков не дрогнула даже и в этом случае, и Петр умер прежде, чем ему следовало.

Екатерина I правила недолго: всего лишь два года было ей суждено царствовать и властвовать самодержавно. Меньшиков по-прежнему был коноводом. И если кто интересуется узнать, что Её Величество за эти два года творила, то, право, приходится краснеть за несчастную родину, так как кроме самого грустного ответа ничего дать нельзя. Из омута самого низкого разврата, из круга самых бесстыдных оргий, пьянства и дебоша наша царица не выходила, и каждый раз, когда Меньшиков утром входил в спальню своей державной повелительницы, было первым вопросом: «ну, Ваше Величество, что пьем мы сегодня?» — она требовала себе крепкого венгерского вина, закусывала бубликами, требовала очищенной и как свинья проводила день за днем на chaise-longue в совершенно или в полу- бессознательном виде. Трудно верится всему этому, но это истина, горькая истина. Напомним читателю, что секретарь саксонского посланника сообщал в ту пору своему королю об Екатерине, что «она вечно пьяна, вечно покачивается, вечно в бессознательном положении». И если уж кому другому не верить, так этому секретарю — звали его Фресдорфом — не верить нельзя.

Читать и писать Екатерина до конца своей жизни не умела, и если Меньшиков нуждался в подписи указов или высочайших манифестов, то подписывала их шестнадцатилетняя поварская — что бишь я — императорская дочка Елизавета или же, если эти документы были спешны, то Меньшиков много не церемонился, брал перо и валял за свою царицу. Этот хитрец хорошо знал, что его хвостик во многом не чист, хорошо сознавал шельмец, что и августейшая его любовница — что это я право? — августейшая его повелительница за одно или другое его побранила бы или и велела отодрать, так как своих личных выгод он ведь ни на миг не упускал из виду, и вот поэтому ему нужно было заботиться о том, чтобы царица как можно меньше сходилась бы с прочими сановниками, как можно меньше принимала бы иностранных агентов и т. д. Двери дворца были открыты лишь фаворитам Меньшикова, лишь марионеткам из его театра и преимущественно совершенно вне политики стоявшим «их общим друзьям» по беспутству и пьянству.