- В этом плане надо бы побеседовать с Тимошенко и Жуковым, поразмыслив над услышанным, предложил Молотов.

- А вот это лишнее! - возразил Сталин. - Будем возвращаться ко вчерашнему инциденту, им покажется, что мы действительно придаем ему значение.

- Да, но с Еременко не очень ладно получилось, - вспомнил Молотов. Он же сегодня вступает в командование Западным фронтом.

- Ничего. Генерал-лейтенанту Еременко не будет зазорно стать одним из заместителей маршала Тимошенко.

- А Ставка?! Ты не забыл, что Тимошенко - еще и председатель Ставки Главного командования?

- Нет, не забыл. - Посмотрев на озадаченного Молотова, Сталин притушил в глазах грустную лукавинку. - Функции председателя Ставки, по логике вещей, механически перекладываются на председателя ГКО... Со временем Ставку мы преобразуем в Ставку Верховного командования.

- Ну, товарищ Коба!.. Вижу, ты серьезно поработал! - Молотов покачал головой.

- Да, поработал, - согласился Сталин, и его утомленное лицо помрачнело и будто уменьшилось. - Принял, как видишь, решение взять на себя руководство военными действиями. Другого выхода не нахожу.

После затянувшейся паузы Молотов спросил:

- Совсем не спал?

- Коль мы оказались в таком положении, кто-то должен мало спать и много думать. - Сталин забарабанил пальцами по столу и, не поднимая набухших желтоватых век, продолжил: - Надо оказать помощь и командованию Северо-Западного фронта: послать туда кого-то из сильных генштабистов.

- Вероятно, речь может пойти о Ватутине? - Молотов пристально посмотрел на Сталина.

- Может быть... Кстати, он сам просился на фронт. - Сталин вскинул на собеседника задумчивый взгляд. - А что?.. Действительно, надо послать генерал-лейтенанта Ватутина... Пусть осмотрится, а потом возглавит штаб Северо-Западного...

- Не командующим?

Зазвенел на столе один из телефонов, и Сталин, положив руку на аппарат, ответил Молотову:

- Он превосходный начальник штаба... А потом посмотрим. - И поднял трубку: - Слушаю.

Звонил Мехлис, просил принять его.

- На ловца и зверь бежит, - сказал Сталин, выдохнув облачко табачного дыма.

- Слушаю вас, товарищ Сталин.

- Очень трудно сейчас на Западном фронте. Мы посоветовались и решили, что будет правильно, если вы поедете туда в качестве члена Военного совета.

- Товарищ Сталин, - в голосе Мехлиса послышалось волнение, - вы находите, что я не справляюсь на посту наркома государственного контроля?

- Вопрос поставлен неправильно, - недовольно сказал в трубку Сталин.

- Понял, товарищ Сталин! - Волнение Мехлиса приобрело торжественность. - Кому прикажете сдать наркомат?!

- А не надо никому сдавать, - бесстрастно ответил Сталин. - Нарком Тимошенко будет командовать Западным фронтом, а один из заместителей председателя Совнаркома и нарком госконтроля Мехлис будет у него членом Военного совета.

- Благодарю за доверие, товарищ Сталин! - Голос Мехлиса звучал приподнято.

- Вот это другой разговор, - заметил Сталин и тут же спокойным приказным тоном добавил: - Прибудете на Западный, обсудите на Военном совете, кто там еще, кроме Павлова, виновен в серьезных ошибках...

- Есть, товарищ Сталин!

Сталин положил трубку на аппарат, и в это время в кабинет один за другим вошли члены Политбюро. У всех - усталые, озабоченные лица. Поздоровавшись со Сталиным и Молотовым за руку, они рассаживались за столом, раскрывали принесенные с собой папки с документами.

- Товарищи Тимошенко и Жуков! - доложил, появившись в дверях, Поскребышев, одергивая под широким ремнем гимнастерку.

- Пусть входят. - В звенящей тишине слова Сталина прозвучали с будничным спокойствием. Он поднялся с кресла со знакомой медлительностью.

Тимошенко и Жуков поздоровались со всеми, кивнув головами и прищелкнув каблуками сверкающих сапог. Вид у них был измученный: в потемневших, суровых лицах таилось напряжение, а в глазах - чуть ли не самоотреченность.

Сталин не спеша приблизился к вошедшим, подал руку вначале Жукову, а потом Тимошенко, пыхнул из трубки сизым облачком дыма, на мгновение столкнувшись бесстрастным взглядом с их пасмурными взглядами.

- Товарищ Жуков, проверьте, сдал ли Павлов командование фронтом и доложите мне. - Голос Сталина был, как обычно, ровным, будто при последней встрече с военными он и не вскипал от ярости.

- Есть доложить о Павлове, товарищ Сталин!

9

Пока война не началась, генералу армии Дмитрию Григорьевичу Павлову казалось, что она и не начнется, что ее удастся избежать, хотя обстановка на границе была очень тревожной. Даже на рассвете 22 июня, когда в штабе Западного Особого военного округа расшифровали директиву Генштаба и когда этот запоздалый приказ передали в нижестоящие штабы, Павлов и тогда еще не верил в реальную возможность большой агрессии. Ведь в ту ночь ему опять требовательно напоминали из Москвы: смотри в оба, не дай спровоцировать себя на вооруженное столкновение... Может, война, а может, и нет...

Самым опасным направлением в полосе округа считалось белостокское, и Павлов, не зная, что через полчаса начнется война, вызвал к телеграфному аппарату командующего прикрывающей это направление 10-й армией генерала Голубева. Параллельно с посылаемой шифровкой предупредил его: "В эту ночь ожидается провокационный налет фашистских банд на нашу территорию... Наша задача - пленить банды. Государственную границу переходить запрещается". И согласно той же директиве Генштаба приказал привести войска в боевую готовность...

А когда стало ясно, что все усилия "не спровоцировать" агрессию ни к чему не привели и что, кажется, разразилась самая настоящая, тщательно подготовленная немцами война (это внушительно подтвердил и воздушный налет на Минск), командующий Западным Особым военным округом Павлов понял опасность, перед которой оказались прикрывавшие границу войска трех подчиненных ему армий, и представил объем всего того, что требовалось неотложно предпринять, но на что уже не было времени.

Надо было знать крутой нрав этого сорокачетырехлетнего генерала армии. В своих запальчивых и отрывочных рассуждениях он не щадил никого: ни руководителей Наркомата обороны, которые так настоятельно предупреждали о возможных провокациях, ни себя, что слепо уверовал, будто начало войны должны в первую очередь предугадывать не генералы, а дипломаты и политики, и поэтому в предвидении войны исподволь не сделал многого, что мог сделать; не миловал командующих армиями, ни разу решительно не ударивших в колокола тревоги; не прощал и своих штабников, которые чутко прислушивались к мнению начальства, а на дышавшие грозой разведдонесения армий смотрели с недоверием. Однако негодование командующего фронтом уже ничего не могло ни изменить, ни упрочить. Чем больше выявлялось виноватых, тем меньше было шансов быстро исправить последствия их вины. Стало ясно, что войска не успели к моменту нападения врага выйти из лагерей или гарнизонов, покинуть полигоны, оставить места работ и развернуться в боевые порядки, оказать агрессору организованное оперативное противодействие.