Глава 4

Находка была хорошая, но класть в этот большой котел уже на второй день было нечего. Мы прошли город, потом еще пару разрушенных деревень, снова углубились в чащу, а в ручьях, которые нам попадались, водилась только рыбья мелочь да квакали лягушки в траве. Сэр Эвин подобрал в городе еще один лук, в придачу к своему огромному и страшному, и теперь на охоту с ним ходила и королева. Удача им тут же изменила, и возвращались они ни с чем.

Зато появились удобства. Мастер умел наколдовывать широкую бадью, наполнить ее водою и нагреть ее. Бадья была красивая, я сидела в теплой воде, отмокала и согревалась — и гладила узоры на бортиках. Мылись по очереди: дамы сначала, кавалеры после. Когда Полла терла спину королеве и мне (а самой Полле никто не тер, я предлагала, но она отказывалась и прижимала к себе мокрую рубаху — она так и купалась в рубахе), сэр Эвин подглядывал. Я один раз нарочно приподнялась над бортиком, словно тянулась за мылом, а на деле — чтобы показать ему голого тела в выгодном ракурсе. Сэр Эвин сглотнул и отвернулся — но не сразу. Я мылась и думала, как было бы хорошо, если бы эти сильные большие руки размяли мне поясницу. Она уже не ныла, но можно же притвориться.

Сэр Эвин посматривал на дам, а Мастер посматривал на сэра Эвина. Потом, когда они вместе забирались в бадью, рыцарь его словно не видел, не касался, и глядел, как сквозь пустое место. Нарочито. Старательно. Мастер скручивал волосы в жгут и то и дело вздыхал. Я оглядывалась на Поллу и королеву: они-то замечают? Кажется, не замечали, или дела им до этого не было. И мне не должно, по-хорошему, быть. Волосы вот у Мастера красивые, единственное, пожалуй, что в нем красивого: как банка донникового меда на просвет, яркие, особенно когда он их вымыл. А еще руки. Ноги он себе изрезал, исписал магическими знаками, а руки не тронул, хотя на левой вон сколько места и читать удобнее. Я поинтересовалась, а он мне ответил, что руки чародея — ценный инструмент. Легко испортить.

Пользоваться он этим инструментом умел. Теперь у нас была бадья на привалах, хорошая погода и мыло. Есть вот только все равно было нечего. Мастер объяснял, что менять форму вещества — легко и не требует особенных сил. Когда вокруг столько дерева, сделать что-то деревянное не доставляет забот. Он махнул рукой, сотворил два резных стула, предложил мне садиться, плюхнулся сам. Перенести воду из близлежащего ручья в бадью и нагреть ее. Даже собрать в одно место ту воду, что парит в воздухе. Он повел рукой, между пальцами собралась дрожащая капля. Он взял ее губами, как космонавт в невесомости, проглотил, продолжил. Легко сделать мыло, если есть жир и зола, и травы для отдушки, ведь из этого мыло и состоит. Но сделать из дерева железо или из песка хлебы — нужно много сил и умения. Очень много, и во всем мире по пальцам пересчитать чародеев, у которых достаточно знаний. Гораздо проще пойти и добыть железо, выплавить и выковать, а песок оросить и высадить на нем пшеницу. А один металл в другой, спросила я. Мастер тогда захохотал. Свинец в золото, верно, леди? А говорите, что не жена и не дочь алхимика.

Как оказалось, алхимическое золото — дело здесь обычное, особенно на рынках, и поэтому нужно знать приемы, как отличить его от настоящего. Алхимическое золото рано или поздно превращается обратно в свинец, так же как и бадья, если оставить ее без присмотра, развалится на мокрые колоды. Поэтому в старину башни колдунов рушились, стоило отважному рыцарю пронзить ее хозяина мечом: исчезала магия, которая держала бы камни, и они превращались в то, чем были раньше: в гальку, щебенку, землю. Поэтому сейчас умные колдуны не возводят башен сами, а платят местному сеньору и гонят его мужиков на строительство.

Теперь понятно, почему он не может сделать рыбный пирог без рыбы и вино без винограда, но огонь творит из ничего, без всякого топлива. Огонь — это не вещество, это реакция. А вот вода — вещество. Поэтому, когда мы останавливались на ночь, а поблизости не было ни озерца, ни ручейка, спать ложились немытыми.

Королева спала теперь в кровати, которую на каждой стоянке делал Мастер. Одна. Полле было не положено, а я, хотя якобы благородное происхождение позволяло мне лежать с нею на одних простынях, отказалась. Вместо этого каждый вечер получала у Мастера белье, и каждое утро сдавала: как в плацкартном вагоне. Белье он делал из полотнища и того сукна, что мы прихватили из города вместе с бутылками, а потом превращал обратно. Полотно становилось от этого с каждым разом чище. Полезный человек… точнее, не человек, оказался Мастер, жить с ним стало намного приятнее. Я сказала ему это, а он долго молчал. Я думала — рассердился, но потом он что-то пробормотал, сбиваясь, и я поняла: растерялся.

— Вас редко хвалят, Мастер?

Он наклонился над бутылкой из-под эликсира, которую бережно промывал, спрятался за волосами. Буркнул:

— Вы же не хвалите пол, по которому ходите, и тарелку, из которой едите.

— Иногда хвалю, — сказала я, неловко улыбнувшись. К бутылкам он меня не подпускал, потому что не просто мыл, а шептал заклятья, а я могла напортить. Мне было нечего делать, и я сидела рядом. — Когда пол красивый, а тарелка ладная.

Он криво ухмыльнулся, а его отражение в стенке сосуда — еще кривее.

— Да. Примерно в таком разрезе, леди.

Я почувствовала, что сказала что-то не то.

— Я, в общем, ничего не имела в виду…

Он дернул плечом.

— Это неважно, леди. Таков порядок вещей. Комплимент паркету или посуде — комплимент ремесленнику, который над ними корпел. — Он поправил сползший рукав, потер щеку запястьем. Выговорил трудно: — Мастер-распорядитель заслужил… комплимента. Меня подарили королю Готефрету рано, увидели задатки. Но задатки сами по себе ничего не значат, если не приучен пользоваться силой или если пусто в голове. У меня было пусто, не знал как следует ни Весенней речи, ни Осенней, вообще ни одного языка. Мастер-распорядитель долго со мною возился.

Мы долго так сидели. Он набирал в сосуд воду, тряс, выплескивал, набирал снова. Я выжидала, когда прилично будет встать, чтобы убежать от неловкого разговора. Мастер в конце концов подал бутылочку мне, показал на мягкую тряпочку. Я принялась вытирать. Спросила:

— Что такое Весенняя речь?

Мастер тихо фыркнул.

— Я удивлен, как вам удалось провести их, — он мотнул головой в сторону, где упражнялись с мечами королева и сэр Эвин. Я невольно засмотрелась. — Если хотите поддерживать впечатление о себе, не задавайте таких вопросов громко.

— Именно поэтому я задаю их вам, — сказала я. Мастер откупорил полную бутылочку, понюхал, поморщился.

— Думаете, я не выдам? Не расскажу Ее Величеству, что вы обманули ее, воспользовались доверием, и что никакая вы не благородная леди, и никогда не были в столице, да и на этой земле недавно? Полагаете, не открою, что вы, скорее всего, создание тонкого искусства, соглядатай, посланный следить за передвижениями королевы и ее планами и докладывать хозяину, кто бы он ни был? Убить, когда придет время.

Я моргала и не знала, как оправдываться. Мастер потрогал горлышко бутылочки, заткнул пальцем, перевернул, лизнул палец. Плюнул в сторону, вылил состав на траву. Я выдохнула.

— Это вы так обо мне думаете?

— Более или менее, — сказал Мастер спокойно.

— Но я… но это все неправда!

Он пожал плечами и набрал в бутылочку воды, потряс, вылил. По поверхности воды расползлась жирная пленка.

— Как вам будет угодно, леди.

Я с силой зажмурилась, поморгала. Бред какой-то.

— Слушаете, откуда вы все это взяли?

— Я объяснял, — сказал Мастер, сполоснул бутылочку еще раз, отдал мне. — На вас нет печати смерти, но это случается. Не всякий убивал, хотя это и редкость. Но на вас нет и печати жизни, природа вас не знает, не она породила вас. Однако это не самое интересное. А самое интересное — почему на вас нет следов магии. Ни на вас, ни на ваших вещах.

— Там, откуда я родом, не колдуют.

— Так не бывает, — покачал головой Мастер. — Даже если всех колдунов давно перебили. Следы заклятий остаются на вещах, даже когда они разрушены, на камнях и дереве, на людях и самой земле. Люди ходят по земле и касаются друг друга, владеют старыми вещами. К тому же, к вам наверняка ездят купцы, нет таких земель, куда они не пролезут. Приносят на себе и товарах магию. Не бывает так, чтобы совсем ничего не было, чистый лист… вы же как-то лечились, пили воду, которая когда-то была вином в зачарованном кубке, вельможа поглотил его и, простите, исторг из себя естественным путем, оно прошло в землю и стало водой, а вы потом набрали из реки.

— Я очень издалека, — сказала я упрямо.

— Как вам будет угодно, ле-еди, — протянул он издевательски. Я прищурилась. Не к добру. Вздумает шантажировать — и что тогда?

— Если начистоту, то я не знаю, как я сюда попала, но это совсем другой мир, не похожий на мой.

— В других мирах живут боги и духи, — сказал Мастер. — Они порою лепят себе смертные тела, чистые ото всех печатей, вселяются в них и ходят среди живых. Я предположил сначала, что вы — дух, на вас есть свет тонкого мира.

Я вспомнила утопленницу из источника, поежилась. Как она там? Хотя какой же глупый вопрос.

— Но есть одна загвоздка, — продолжил Мастер.

— Какая же?

— Ни богам, ни духам нет дела до того, чтобы напоить жаждущего. Спасти умирающего.

Я слабо улыбнулась. Всегда пожалуйста.

— Я говорю правду, Мастер, я понятия не имею, как сюда попала и… откуда. В смысле, другой это мир, измерение или что.

— Не могу сказать, что я вам верю.

Я встала, отряхнулась. Спросила сердито, потому что сколько можно душу вынимать:

— Если не верите, почему же не рассказали все королеве? Про лазутчика и все прочее, что вы там сочинили.

Мастер поднял голову и глядел на меня снизу вверх, держа мокрые руки ладонями к небу. Сказал весело: