— Я с миром, я не хотела нападать, не хотела красть, я просто мимо проходила, отпустите, я просто… У меня папа прокурор!

Папа у меня был кто угодно, только не прокурор, но, говорят, всякие гады реже нападают, если знают, что просто так им это с рук не сойдет.

Лица в темноте не различить, но кажется, это был мужчина, выше меня на голову, он нависал и слушал, держа нож у моего горла, а потом взял за плечо, оторвал от дерева и швырнул в круг света от костра. Дамы — а их хотелось называть именно дамами — подобрали ноги, но остались сидеть. Я шумно сглотнула. И что теперь делать? Сказала на пробу:

— Добрый… э… вечер.

Вооруженный тип, тоже одетый странно, в длинной тунике, сапогах и плаще, спрятал нож, наклонился, на секунду загородившись плечом, а выпрямился, уже держа в руке меч. Я отступила на шаг. Повторила тряско:

— Д-добрый вечер. Я… я заблудилась, просто шла мимо… правда, честное комсомольское… я уйду, сейчас уйду и все, вы меня больше не увидите.

Они молчали, глядя на меня во все глаза, и я сделала еще один шаг назад. Может, отпустят… еще и еще шаг. Тут опасный тип словно надвинулся, оказался передо мной, а острие меча уперлось мне под подбородок. Я схватилась за клинок, стараясь удержать, чтобы он меня не проткнул. Тип шарил глазами по моему лицу и рукам, я заметила, что физиономия у него бандитская. Да какая разница, какая физиономия у того, кто мне сейчас перережет горло?! Будь он хоть миловидный херувим.

Одна из дам что-то звонко сказала. Мужик обернулся, я тоже скосила глаза. Та, что в венце, встала, оправила юбки, подошла. Тронула мужчину за руку, и он отвел меч, но отходить не стал, все так же торчал надо мной черной тенью. Я снова сказала:

— Добрый вечер. Простите за беспокойство.

Дама слушала, чуть склонив голову, потом что-то проговорила. Я покачала головой.

— Я не понимаю.

Она сказала что-то еще. Я ответила то же самое, развела руками. Мужик с мечом спросил что-то. Голос у него оказался как раз тот, какой должен быть у таких вот мрачных типов с тяжелым подбородком, черноволосых, темнобровых: глубокий, железный, словно кто-то пинал двухсотлитровую бочку. Я как могла жалостливо изломила брови, снова развела руками:

— Я вас не понимаю. И вы меня, видимо.

Дама разглядывала мои серьги, потом коснулась царапин на груди. Я вздрогнула, но осталась стоять смирно: меча мужик не убирал. Дама развернулась и отошла, бросила что-то через плечо. Тип с мечом нахмурился, но оружие в ножны сунул, недовольно, со стуком. Пропал между деревьями и скоро вернулся: с моим пакетом. Вытряхнул его перед дамами. Та, что в венце, носком башмака тронула туфлю, посмотрела на меня, сказала что-то своей товарке. Та подскочила, подобралась ко мне, заговорила быстро. Я выдавила:

— Я не понимаю…

Она прижала ладонь к груди, выговорила что-то. Может быть, ее имя? Просить повторить было бессмысленно, не поймет, и я коснулась своей груди, проговорила старательно:

— Софья. София.

Девушка (на вид очень приятная, небольшая, ниже меня, но пошире в груди и бедрах, с незлым лицом) указала ладонью к костру. Тут же сама отбежала, принялась готовить место. Дамы сидели, как я теперь разглядела, на чем-то вроде седел, а мне девушка приволокла колоду. Показала на место, предлагая. Я, на всякий случай медленно, подошла, села. Вспомнила, что в платье, свела колени вместе. Мрачный тип что-то сказал, судя по голосу, недовольно, отошел к дальнему, на границе светлого круга, дереву и сел под ним. Меч поставил рядом, а нож торчал рукояткой у пояса. Я снова сглотнула, улыбнулась как могла искренне. Дама опять что-то спрашивала, потом послала девушку прочь, та вынула откуда-то нож (все они тут, что ли, носят оружие?) и исчезла в лесу, откуда стал доноситься стук и шорох. Дочь, что ли? Совсем не похожи, у дамы заметный нос и резкий подбородок, а девушка была хорошенькая, словно ее лепили с любовью и тщательно выглаживали черты, почти сделали безликую пухлощекую куклу, но вовремя остановились. Может, личный ассистент, или просто младшая, а младшими вечно командуют.

Дама смотрела на меня, я улыбалась так, что уже болели щеки. Осторожно, чтобы мрачный тип не решил, что я опасна, подняла руку, пальцами принялась разбирать волосы, чтобы привести себя в божеский вид. Хорошо, что я стригусь коротко, с длинными намучилась бы. Наверное, я не выглядела совсем чужой для них, все они были похожи на европейцев, дама светловолосая, девушка, судя по светлой коже и бровям, тоже, но зато мрачный мужик — брюнет, и если его до сих пор не прогнали за не титульную национальность, то и меня, может, не отправят в резервацию. Я боялась, что людям на дороге я именно поэтому и не понравилась: чужая внешность, да еще и говорю непонятно. В городской толпе я не выделяюсь, обычный плод любви братских советских народов (в маму веснушки, в папу темные волосы и не славянский нос), но здесь — кто его знает, кого посчитают чужим. Как я поняла, времена тут дикие и неспокойные, и если у нас можно получить по голове за неправильный разрез глаз, то тут и вовсе из арбалета пристрелят. Или лука? Если есть мечи, должны быть и луки…

Я поняла, что на меня смотрят во все глаза. Оказывается, я задумалась, распутывая волосы, и все это время улыбалась, щеки теперь сводило, и улыбка наверняка вышла пугающая. Я сделала нормальное лицо, на всякий случай сказала:

— Извините.

Дама сложила на коленях белые руки, кивнула, словно поняла и приняла извинения. Из рукава на запястье скользнул драгоценный браслет. Непростая дама, и платье все в вышивке. Если это важная особа, то ясно, почему тип с мечом такой нервный — мало ли, кто хочет подобраться. Надеюсь, он понял, что я не представляю опасности. Должно же это быть как-то видно? По походке или по движениям. Я сильная, работа приучила, но из единоборств знаю только тайный прием "врезать ногой по самому дорогому", и оружием не владею, если не считать оружием метко брошенный кирпич. Кирпичей поблизости нет, потому мрачному типу нечего меня бояться. Он так и сверлил меня взглядом. Я постаралась улыбнуться не так, как в прошлый раз, а мило. Взгляд у мужика стал еще более хмурый. Ладно, ладно, можно подумать, ты сам сильно очарователен.

Вернулась девушка, подала мне кусок белой, похожей на березовую, коры. Я взяла, повертела в руках, а девушка тем временем отошла к угольям, где все еще аппетитно запекалось нечто, ножом выкатила на траву один, подула, помахала над ним ладонью. Подала мне. Я опасливо взяла, но уголек не обжигал, хотя и был горячий. Я поежилась под выжидающими взглядами троицы, написала свое имя. Уголек крошился в пальцах. Я подула на бересту, продемонстрировала всем. Леди нахмурилась, покачала головой. Я пристроила бересту на коленях и принялась рисовать. Несмотря на то, что стены я крашу отлично, рисование мне никогда не давалось. Фигурки получились кособокие, но, вроде бы, похожи на людей. Вот люди с дороги, повозки и даже коза, вот я догоняю, а потом убегаю. Я обозначила стрелочками. Девушка стояла надо мной, уперев руки в колени, и наблюдала, открыв рот. Леди величественно оглядела мои художества, не проявила никаких эмоций, когда я принялась тыкать пальцем в ту сторону, откуда я пришла. Мрачный тип подошел (хорошо хоть меч оставил у дерева), что-то сказал, ткнул пальцем в козу и засмеялся. Я не удержалась и пробормотала под нос, что шел бы он тогда сам в художественную школу или еще дальше, если такой талантливый. Он словно услышал, отобрал у меня уголек, принялся писать. Знаки были с одной стороны незнакомые, с другой — просто другое сочетание палочек и крючков, чем в латинице и кириллице. Он повел ладонью в сторону дамы, показал одну строчку, произнес раздельно. Было похоже на "много непонятных слов — Ринза — много непонятных слов". Ринза, ха, пила я это лекарство от простуды, помогло не больше, чем просто горячий чай и теплые ноги. Ринза… ну ладно. Интересно, это имя, звание или что? Следующей он обозвал девушку, "Паула". Та сразу раскраснелась, закрылась рукавом. Себя великий художник назвал, ткнув в третью строчку, словом, похожим то ли на "Эван", то ли "Овэйн". Сэр Овэйн, значит, подумала я. Так и порешим. Сэр Овэйн, а дядюшка ваш, небось — Артур. Неплохо! Я ткнула себя пальцем в грудь, сказала раздельно (не первый уже раз за этот день):

— Софья!

Подумала, нужна ли им фамилия, но потом решила, что они и с именем-то справиться не способны, сэр Овэйн все перековеркал.

Теперь бы еще спросить, будут они меня убивать или как. Наверное, пора и честь знать, не испытывать судьбу. Я хотела уже встать, но девушка Паула крикнула звонко, возясь у места готовки. Пахло теперь совсем одуряюще, я повернулась на колоде и смотрела, как онаразрывает угли щепкой, вытаскивает большой ком запекшейся глины, а он исходит дымком и паром. Живот заурчал так, что, казалось, содрогнулись деревья и посыпалась листва. Я выдохнула. Большая птица, индейку они, что ли, поймали. Паула выкатывала из жара еще какие-то клубни, и от них тоже пахло сытно и соблазнительно. Нарисовать им, что ли, козу и продать как предмет искусства, выменять на кусок мяса и вот эту запеченную неизвестность?..

Глиняный ком подтащили к костру, уложили перед дамой. Та взяла нож, не такой, какие были у остальных, а красивый, с красным камнем у рукояти, размахнулась и всадила его в глиняную корку. Полетела крошка, глина треснула, пар повалил гуще. Дама подняла руки ладонями вверх, и на секунду стала похожа на Мадонну с картины. Произнесла несколько слов. Девушка и сэр Овэйн выслушали, склонив головы, и я на всякий случай склонила тоже. Дама выдернула нож, постучала рукояткой по глиняной скорлупе, она развалилась, открыв тушку в пару. Перья остались в глине и отвалились вместе с ней, а без перьев было не понять, что это за птица. Но мне не было никакой разницы, потому что дама уверенными движениями отмахивала кусок за куском, раздавала, шлепала на подставленные лопушки, и в конце концов перепало и мне. Я сказала со всей возможной искренностью: