— Спасибо, добрая женщина, дай вам бог здоровья и детей-олигархов.

Хотела впиться зубами в кусок, но никто не ел, а дама снова что-то произнесла, показав ладони небу, ее выслушали, и только потом принялись есть. Мне достался сносный кусок, пропекшийся, но очень не хватало соли. Зато мне выдали клубень, он оказался по вкусу похож на картошку, и ели его так же, как печеную картошку — вместе с кожурой.

Руки пришлось вытирать травой, но это было гораздо лучше, чем не испачкать рук — при голодном желудке. А ведь могла бы я так и идти голодная если бы не встретила этих троих. Я оглядывала их теперь с искренней любовью, и они были прекрасны — милые, красивые лица, и столько разума и доброты в глазах.

Сэр Овэйн (он теперь не выглядел мрачным, а просто усталым, хотя квадратная челюсть мешала полному дружелюбию облика) тоже повозил руками о траву, протянул мне ладонь, как на танец приглашал. Двигаться мне не хотелось, но отказывать человеку, который готов был пришпилить меня мечом к дереву, было неразумно, и я оперлась на ладонь, встала. Девушка Паула собрала мои туфли в пакет, сунула туда же еще пару клубней, подала мне. Дама встала, простерла руку в мою сторону, произнесла что-то торжественно. Голос у нее был зрелый и звонкий, как у преподавательницы, которую отчетливо слышно даже на галерке. Я изобразила поклон, как умела, и, вроде бы, не сделала никакого оскорбления, потому что сэр Овэйн потянул меня прочь от костра — но хотя бы не поволок.

Будет хорошо, если не прирежет в темноте. Я сама не знаю, что это за лес, а правоохранительные органы тем более не догадаются, что Софию Димитрову, двадцать семь, не замужем, следует искать именно в этой чаще.

Я услышала ржание, дернулась. Сэр Овэйн на секунду остановился, что-то сказал вполголоса. Я пригляделась. Ко вбитому в дерево колышку был привязан конь, он тянул ко мне голову, словно обнюхивал, а может, и нюхал, дышал он шумно. Где-то в сумерках раздалось фырчание, тоже конское. Хорошо им верхом, подумала я, а мне на своих двоих… впрочем, мне не помогла бы и лошадь, верховая езда тоже прошла мимо меня. Вот так всегда, сколько ни учишься, настает момент, когда выясняется, что училась не тому. Почему мне нельзя было очутиться в месте, где пригодилось бы мое высшее экономическое, знание лакокрасочных материалов и умение написать статью "История диванов" для сайта по продаже мебели? Веселенькое было бы место. Уж точно веселее, чем это.

Сэр Овэйн отпустил меня, показал пальцем направление. Быстро склонил голову. Я стояла, прижимая пакет к себе. В лес, куда он показал, идти не тянуло: не менее темный, чем в других сторонах, а теперь спустилась ночь, и уж точно там бродят волки и медведи. Сэр Овэйн снова махнул рукой. Я помотала головой. Он положил руку на нож, шагнул вперед, топнул. Я подхватилась и шмыгнула прочь. Ну его к черту! Медведи гипотетические, а этот сэр, который наверняка не сэр (разве сэры так обращаются с женщинами?) возьмет и правда ткнет колюще-режущим.

Я шла быстро, оглядываясь, и остановилась, когда огни между деревьев стали едва различимы. Накормили, и ладно, и на том спасибо, но что же делать дальше? Может быть, он показывал направление к жилью, но ведь я все напутаю, даже дорогу в поле зрения держать не смогла, а шагать по лесу без всяких ориентиров… буду ходить кругами, как пишут про заблудившихся. А эти трое куда-то направляются, и уж наверняка знают, что делают. Если следовать за ними, куда-нибудь выйду тоже, не могут же они направляться в никуда. Это только исследовательские экспедиции ходят в неизведанное, но эти трое меньше всего похожи на экспедицию.

Я, осторожно ступая, подобралась ближе. Темно, вряд ли увидят, и надеюсь, у них нюх похуже, чем у служебных собак. Я походила вокруг, нашла, наконец, развесистое дерево с подходящими ветками, взяла пакет в зубы, ухватилась за первую, подтянулась, вскарабкалась. А мама говорила: "Софочка, работать руками неполезно". Ха! Посмотрела бы она теперь, как я ловко избегаю съедения медведями, устроившись на ночлег. Я перебралась на другую сторону дерева, чтобы был виден огонек чужого костра, кое-как уселась в развилке, поерзала, проверяя, не свалюсь ли, обняла пакет. Клубни грели мне живот.

Ну вот. А завтра с утра пойду за ними, может, и не прогонят. Буду подбирать объедки, или погляжу, что едят они, вдруг у них не вся еда с собой, а что-то собирают и тут. Грибы знают не ядовитые… подгляжу… сама стану…

Сонные мысли потекли совсем лениво, переливались друг в друга, и скоро я не смогла уже бороться с дремотой, закрыла глаза.

Разбудили меня крики. Я дернулась, листья хлестнули по лицу, я стала отпихивать их от себя, уронила пакет и чуть не упала на землю сама. Вспомнила, где я и что произошло, и слезать расхотелось. Но туфли мои и единственная еда валялись под деревом, и я, обдирая ладони о кору, сползла к корням. Подхватила пожитки, огляделась вокруг. Вздрогнула, когда снова раздался крик, и грохот, и звон. В темноте возились и чавкали, мерцал и вспыхивал оранжевый свет. Я, вертя головой, чтобы глядеть во все стороны сразу, стала пробираться подальше от этого света. За деревьями кричали и возились, слышался стук, словно рубили деревья тупым топором. Я не слышала своих шагов и смотрела больше на свет, чем под ноги, так что чуть не наступила на лошадиный труп и на лысого человека, который у этого трупа сидел, сунув голову в вываленные внутренности, и с чавканьем жрал.

Я замерла, стараясь не дышать. Человек поднял голову, уставился на меня пустыми желтыми глазами. Сердце билось где-то в желудке и чуть не выпрыгнуло горлом, когда он отвел взгляд, раскрыл широкую пасть, захлопнул, почмокал с удовольствием. Запустил руку в разорванное лошадиное брюхо, а я отступила на шаг, а потом еще и еще, пока эта образина была занята. Бежать, бежать! Я пятилась, пока не уперлась лопатками в кору, мелкими шажками стала огибать дерево, и в поле зрения вплыла поляна, на которой дергался и плясал факельный свет и черные тени, и дергались и плясали в нем человечьи фигуры, а сэр Овэйн рубил их, хлестал огнем по мордам, а они теснили его к кругу деревьев. Крикнули женским голосом, я быстро огляделась, увидела, что недалеко от меня, в золе кострища, валяется еще один факел. Снова крикнули, но никого, кроме сэра Овэйна, не было видно. Его почти повалили, но он молчал, и только звенел и чавкал его меч, врезаясь в плоть. Я вжала голову в плечи, короткой перебежкой добралась до кострища, подхватила факел, и тут же увидела, как двое уродцев повалили даму, один драл пальцами платье, другой щелкал челюстями и норовил выесть ей лицо.

— Эй, вы! Морды!

Они повернули ко мне головы, и я разглядела плоские лбы и плоские носы. Дама тут же дотянулась до чего-то в траве, сверкнула сталь, и голова урода отделилась от тела, повисла на куске мышц и кожи. Второй припал на передние конечности, впился зубами в руку с мечом, дама крикнула что-то повелительно, а я повторила:

— Эй, ты! — и, разбежавшись, пнула тварь в бок, и добавила факелом по лысой башке. Образина шатнулась, зарычала скрипуче, замотала головой, словно не видя меня. Я ударила ее факелом по хребтине, и еще раз, пнула в плечо, и она, наконец, свалилась с дамы. Та перекатилась, поднялась, перехватила меч левой рукой, слитным движением шагнула и обрубила твари лапищу, потом вторую, широким ударом подсекла ноги. Тварь упала, а дама обошла ее, встала над обезглавленным уродом. Он дергался и пытался встать. Дама занесла меч, словно взлетела, отсекла ему руки, потом ноги под коленями. Тварь дергалась. Я стояла, оцепенев. Дама схватила меня за руку, встряхнула, показала куда-то в сторону, крикнула звонко, повелительно.

— Я не понимаю, — сказала я жалобно, попыталась отдать ей факел, но дама снова махнула рукой, крикнула, а сама приняла стойку, занеся меч. Твари оставили сэра Овэйна и шли теперь к ней, голые и в лохмотьях, лысые, страшные в темноте. Рыцаря за ними не было видно. Я сглотнула, отступила вбок, куда показывала дама. Твари меня не замечали. Я, светя себе факелом, побежала. За спиной послышалась возня, а впереди — крик. Я забрала вбок, обогнула одно дерево, второе… Кричала девушка Паула, она держала ножны, которые концом уходили уродцу в грудную клетку, а уродец рычал, клацал зубами, махал лапами, пытался дотянуться скрюченными пальцами. Девушка уворачивалась и тонко вскрикивала, руки ее дрожали, урод дергался и норовил вывернуть ножны из рук. На этот раз я зашла со спины, и тварь меня опять не заметила. Я сказала тихо:

— Эй, ты, — и как могла сильно вломила факелом в основание черепа.

Тварь мотнуло, Паула чуть не улетела на землю вместе с ней, но устояла, тут же шмыгнула мне за спину. Отродье развернулось с рычанием, ударило по ножнам, вывернуло их из груди вместе с ребром, а я тут же врезала ему факелом по морде, метя в глаза. Урод. Тварь. Я била вас ключами по рожам, я знаю, что надо бить сильно и больно, сразу железом в рыло. Вы не ожидаете, что будут кричать, рвать вас ногтями, выдавливать глаза и выворачивать пальцы. Вы, кто прячется в темноте и нападает на женщин. Страшные, сильные. Любите повалить, чтоб не пискнули. Такие же гнилые глаза. Я оскалилась, горячая злость ускоряла дыхание. Это как дышать огнем. Я врезала твари по уху, огонь сорвался рыжими клочьями. Тварь мотала башкой и словно не видела меня, махала лапами наугад. Я обошла ее сбоку, добавила в ребра и пузо. Палка для факела была тяжелая, крепкая, настоящее полено. Я ударила и услышала треск. Тварь завалилась набок. Я с размаху пнула, ботинок угодил в мягкое. Я, заранее дрожа от омерзения, пнула в морду. С силой наступила на пальцы. Тварь возила конечностями по земле и силилась встать, и снова падала. Девушка Паула ползала в траве. Я протянула руку, посветила ей факелом. Она подхватила что-то, вскочила, свет блеснул на ее мокром лице. Она всхлипнула, перехватила нож обеими руками, наклонилась над тварью и принялась кромсать ей переднюю лапу, а потом ноги у коленей.