— Знаете ли вы, как возвратить вещи в подобающее положение?

Какие тут конкретные люди, подумала я. Сразу к делу, не "за что" и "почему", а — "как исправить". Что значит — лидер целой державы.

Мастер в виде белки долго думал, прежде чем пискнуть: "да".

— Способны ли вы сделать это сами, не теряя времени?

"Нет". Еще бы. Белки вряд ли умеют колдовать. А если бы умели — какое бы могли дать представление! Мы б точно стали известными бродячими артистами.

Я поняла, что мне от избытка впечатлений лезут в голову всякие глупости, потерла лоб и постаралась сфокусироваться. Спросила:

— Тело может жить без вас в нем, верно?

"Да".

— Как долго?

Белка молчала. Я перефразировала:

— Долго ли? Три раза подать голос — "не знаю".

"Не знаю". "Нет". То есть неизвестно, но, скорее всего, нет. Скверно. Очень скверно.

Королева выпрямилась, придержав венец, и удалилась к своему месту у костра. Устроилась на снятом седле. Полла подала ей карты.

Ну и что это значит? Я подставила ладонь, белка прыгнула на нее, царапнув когтями.

— Вы что-нибудь понимаете?

Белка пискнула два раза.

— Везет вам, — сказала я. Посадила Мастера на плечо, но он не пожелал там сидеть, а, цепляясь коготками за платье, сбежал по мне вниз, как по дереву, прыгнул в траву и куда-то побежал. Ловко. Небось, всегда мечтал быть белкой.

— А вы что-нибудь понимаете? — спросила я сэра Эвина, который не стал уходить далеко, а устроился тут же и затирал пятнышко на ножнах.

— Не понимаю, леди. Магия — ремесло темное и не на всякий ум.

— Я имею в виду — что будем делать?

Сэр Эвин пожал плечом, поморщился.

Я потерла лицо. Ладно. Они в этом мире живут с рождения, они знают, что делать, когда происходят подобные неприятности.

Спать я легла, прижавшись под бок телу Мастера, а его ум в виде белки свернулся на черном камзоле. Я уложила руку так, чтобы трогать пальцем пушистый хвост. Прошептала:

— Простите. Втянула вас. — За спиною завозился сэр Эвин, и я сказала еще тише: — Очень жить хотелось. И чтобы остальные тоже… живы.

Белка глядела на меня антрацитовым глазом, навострила уши. Я шепнула:

— Это было очень красиво. Целое небо в огне. А вы очень смелый.

Белка свернулась баранкой, уткнулась носом себе в белое брюшко и укрылась хвостом. Я сунула ладонь между полами камзола, чтобы чувствовать биение сердца (и чтобы рука не мерзла, последние ночи стояли прохладные) и принялась усиленно думать, что все, наверное, будет хорошо, и как-нибудь, скорее всего, образуется.

…Дома выключили батареи, и даже под одеялом было холодно. Ко мне пришла Китна, я сунула руку под ее меховой полосатый бок, грелась и слушала мурчание, а другой рукой пыталась погладить, но почему-то не получалось. Я заворочалась, Китна недовольно взмякнула, поднялась, перелегла, придавила мне руку, мне стало неудобно, я попыталась вытянуть ладонь назад, но кошка была тяжелая, да еще и одеяло путалось, я сражалась с ним и с кошкой — и проснулась.

Мастер дышал, я убедилась, вытащила руку из-под камзола, потрясла кистью. Тело устало так лежать, я села, огляделась. Небо между крон еще и не думало светлеть, все спали, кроме сэра Эвина, который сидел у затухающего костра и тыкал в угли прутком.

За спиной сэра Эвина стоял высоченный человек в белом и красном, с копьем и капюшоном на глазах. Меховая оторочка плаща торчала во все стороны, словно мех намок в чем-то липком и так и высох — иглами. Человек поднял капюшон, и я поняла, что это вовсе не человек. Низкий лоб, тяжелая челюсть, еще и клыки торчат. И глаза горят ярче углей… Я закричала, но из горла вышло только сипение. Я зашарила около себя, натыкалась пальцами на все, кроме кинжала, а орк, глядя прямо на меня, поджаривая меня угольями глаз, как куропатку на вертеле, сказал:

— Спаси мой народ.

Я нащупала кинжал, стиснула рукоять до скрипа и закричала снова.

И снова проснулась.

Осторожно сняла — снова — руку с груди Мастера, села. В голове стояла муть. Глаза сами собою закрылись, я с трудом разлепила их обратно. Кинжал лежал под плащом, я на всякий случай стиснула его, как любимую куклу, прижала к животу, и тогда уж огляделась. Мужика с копьем у костра не было. Не было и сэра Эвина, а была Полла, которая стояла на коленях и раздувала угли, совала туда куски коры. Небо с одного краю чернело, а другого — уже серело. Я зевнула, протерла глаза. Белка сидела на Мастере и что-то ела, зажав лапками.

— Делись, — сказала я сипло.

Белка скакнула на землю и зазмеилась меховой лентой, убежала.

— Я же пошутила, — сказала я, кашлянула. Завернулась в плащ. Он еще хранил сонное тепло.

Китна была теплая, толстая, как носок производства правильной бабушки, и такая же шерстяная. Спокойная, как слон, животина, она всегда первый день визита относилась ко мне подозрительно, а потом позволяла совать под себя руки. Отцу почему-то давали отпуска только зимой, и мы навещали заграничную родню в мои новогодние каникулы. Мне давали занимать целую комнату, полную старых и чужих вещей. Днем они мне нравились, особенно массивный стол, настоящий авианосец, и глубокое кресло, в которое я умещалась вся и еще оставалось место. Но ночью вещи обступали незнакомым кругом, и пахло в комнате чужим, кровать была слишком большая, а одеяло — недружественное и холодное, я боролась с ним полночи. Китна приходила с полным правом: это была ее комната. Она без единого звука подцепляла лапой низ двери и драла, тянула, скребла когтями по краске и полу. Я подскакивала: звук казался в спящей квартире оглушительным, я так и ждала, что родители и бабушка с тетей прибегут и станут отчитывать не Китну, а меня как не сумевшую сохранить покой. Я, поджимая ноги на холодном паркете, подбегала, натыкаясь на зловредные мебельные углы, открывала дверь. Китна садилась на толстую попу и глядела снизу вверх мерцающими блюдцами. Я сторонилась, как швейцар, пропуская, Китна долго раздумывала, и иногда уходила обратно к бабушке, а иногда входила, запрыгивала на кресло и мигала на меня глазищами оттуда. Я пряталась в одеяло, которое было мне теперь другом и защитником, и поддерживала игру в гляделки. Всегда побеждала, потому что Китне надоедало, она укладывалась, обернувшись хвостом. Я успевала задремать, когда она спрыгивала на пол, бесшумно шла, забиралась на кровать и, подвинув меня к стенке, устраивалась. Тогда я решалась ее погладить, а потом, когда мурчание начинало литься монотонно и постоянно, совала ладони под меховой бок. Под Китной было тепло, но лежать так было неудобно, и я успевала убрать руки до того, как ей надоедало.

Каждый год всю обратную дорогу и еще неделю дома я клянчила у родителей котенка.

Я, зевая и спотыкаясь по сонному делу, потащилась помогать Полле с утренними заботами. Белка натаскала орехов, сложила около котелка. Я, умывшись и будучи попрошенной посидеть и не утруждать себя (читай — не путаться под ногами), колола их в ладонях. Проходивший мимо сэр Эвин аж остановился поглядеть. А что такого? Малярной кистью помашешь — мускулы, как у культуриста, может, и не нарастут, зато появится в теле жилистая рабочая сила. Я — девушка физического труда, чем и горжусь. Все хорошие вещи, которые можно пощупать, сделаны физическим трудом. А голова и так забита мыслями больше, чем хотелось бы. Я закинула орешек в рот, другой отдала Полле. Поделилась и с королевой, когда она встала, и с белкой, которая бегала вокруг ботинок, вспрыгивала на колени и обиженно стрекотала.

Поручили ее, конечно, моим заботам. Чьим же еще. Коготки цеплялись за лямку, хвост щекотал ухо, белка не могла сидеть спокойно и все время тыкалась мне в лицо или пыталась заползти в подмышку. В конце концов я взяла ее, сказала строго: "Хотите ехать на мне — сидите смирно, а не то пойдете своим ходом" и сунула в лиф платья. Белка тут же щекотно завертелась, но быстро угнездилась. Я выдала ей орешек за послушание и тут же пожалела: крошки полетели под платье, и я прокляла все, пока вытряхивала их. Сэр Эвин бросал внимательные взгляды. Наконец-то смотрит, куда надо, а всего-то и нужно было — посадить белку. Надо было раньше догадаться. Мы шагали по дороге, постояли на перекрестке, королева сверилась с картой, и мы свернули на боковую тропу. Стало тесно, лес поджимал с обеих сторон, и шли мы по двое, как детский сад на прогулке. Полла рядом напевала что-то под нос. Я прислушалась. Что-то там "девица", как-то там "вдовица". Я попросила погромче, чтобы было не так уныло (и страшно: в чаще слева что-то ухало) шагать. Полла покраснела, сказала, что никогда не славилась голосом. Королева обернулась, сказала:

— Спойте, голубушка.

Полла сбилась с шага, откашлялась и завела:

Жила в деревушке далекой

На север от Сизых Холмов

Девицы семья сероокой,

Крестьян, почитай, восемь ртов.

Отец подзывает девицу:

Решайся ты, дочь, поскорей

Кого пригласим мы в светлицу,

К кому подсылать сватовей.

Да славь мою щедрую волю,

Избранников вокругь полно

Сама выбирай свою долю,

А я заготовлю вино.

Девица вздыхает и крутит

Меж пальцами кончик косы.

Вздымаются юные груди,

Уходят в раздумьях часы.

Наутро является первый:

Хорош, и весёл, и удал.

"На сердце прекраснейшей девы

Обрушу я точный удар.

Ни волк, ни кабан, ни лисица

Моей не избегнут руки,

И ты не избегнешь, девица,

Плети подвенечны венки".

За ним закрываются двери,

Девица поводит рукой:

К чему мне те дохлые звери,

Мясные, наружу кишкой?

Я смерть не люблю, и охотник

В мужьях уж недолго такой.

Сработает быстренько плотник,

И стану я в шкурах вдовой.

Отец хмурит брови устало,

Но слово все ж держит свое.

Лихая беда то начало,

А мы еще чуть подождем.

Второй был в поту и землице

В руках колосок и трава.

"Прекрасной, как рожь, посестрице,

Принес я златые хлеба.

Мы вместе с утра и до ночи

Спахаем упрямую твердь.

Трудиться всю жизнь, что есть мочи