До смерти нас ждет круговерть".

Его провожает девица

Дрожит и поводит рукой:

Уж лучше я буду вдовица,

Сама чем умру молодой.

Рожу ему десять детишек,

И десять полей заращу

Без глупых коварных страстишек…

И вскроюсь подобно свищу.

Отец громыхает не в шутку,

Последний он шанс ей дает:

Ну, глупая ты баламутка,

Остался один, веди счет!

И был он купеческим сыном

Собою хорош и богат:

Пропах он кострами и дымом,

И искренне девице рад.

"Рожай сыновей и девчонок,

Наряды весь день подбирай,

Из ловких моих ухоронок

Ты собирай урожай".

Отец потирает ладони,

А девица плачет почти:

Такие, папаша, тихони,

Щедры лишь в начале пути.

Потом попрекнет лишней юбкой,

Лучком попрекнет и хлебцом,

А звать станет жадной змеюкой,

И станет, как вижу, вдовцом.

Отец рассердился и запер

В чулан непокорную дочь:

Пока не решишь ты наверно

Отсюда не выпущу прочь!

Полла замолчала, слегка покачалась на ходу из стороны в сторону.

— Так кого же она выбрала? — полюбопытствовала я. Королева с сэром Эвином на меня шикнули. Слушали, значит… Нет, но должна же она была кого-то выбрать, правильно? Иначе песня не песня, как же мораль в искусстве? Чем более дикий строй, тем больше морали.

Полла набрала воздуха в грудь, и я была готова услышать еще десять куплетов с подобающим поучением в конце, но исполнительница вдруг уставилась в сторону, на протянутые к нам кривые ветки, и пропела торопливо, почти проговорила речитативом:

А девица в графа влюбилась

И на косе удавилась.

— Это все? — на всякий случай уточнила я после нескольких секунд молчания.

— Все, — подтвердила Полла.

Дикие нравы.

Дикие… я глядела из-за спины сэра Эвина, как болтаются ноги Мастера с боку седла и жалела, что некого спросить, к чему снится мужик с копьем. Спасите, видите ли, его народ.

Я шепотом, отворачиваясь от Поллы, пересказала белке сон. Спросила: знаете, к чему бы это?

Белка пискнула дважды.

Ночью выли волки. Белка забилась мне в лиф так глубоко, что почти щекотала живот. Полла ойкала и оглядывалась, но все равно развешивала на низких ветках белье проветриться. Сэр Эвин прилег, как только мы остановились, и после ужина уже не шел спать, а сидел у костра с мечом рядом и самодельным факелом наготове, чтобы быстро его поджечь и хлестать огнем по хищным мордам. Волков я боялась больше, чем даже не умирающих тварей: зверям-то все равно, есть ли на мне печать жизни, нету ли, увидят — обглодают до скелета. Я села у костерка тоже, откинула плащ, принялась отколупывать край корки. Потом сходила за составом и тряпицей. Сэр Эвин наблюдал. Сказал негромко:

— Не убирайте, как закончите, леди. Я тоже.

Отдирал он, словно тело было — казенное, и не жалко. Там, где я тянула осторожно, по миллиметру, сэр Эвин дергал, как скотч с долгожданной посылки. Промакивал кровь той же тряпицей, которую прижимал, отмачивая черное, омертвелое.

— Сумасшедший вы человек, — сказала я. — Дайте сюда.

Сэр Эвин помедлил, экзаменуя меня взглядом, но флакон передал. Я пошлепала его по спине, чтобы развернулся к свету. Белка высунулась из лифа, я достала ее, усадила на траву: не мешай. Сложно было помнить, что это — Мастер. Мастер — это вон там, под деревом, укрытый плащом сэра Эвина, бледный до того, что мраморный профиль виден даже отсюда.

Сэр Эвин разложил на коленях рубаху и зачем-то подтянул к себе меч. Вытащил из ножен, положил поперек колен. Я подождала, начнет ли точить или полировать — чтобы не отдирать в этот момент, а то меч острый, дернется — может остаться без пальцев.

Но ничего такого с мечом он делать не стал, просто положил одну ладонь на крестовину, другую — поперек клинка, и так и сидел. Смирно, даже когда я дергала, не щадя. Чешуйки мертвой черной плоти вспыхивали на углях зеленым пламенем, шипели, и это шипение и моя возня, дыхание сэра Эвина и шуршание белки в траве — только они нарушали тишину. Стих страшный звериный вой, стих даже ветер в листьях. Королева с Поллой мирно спали по другую от Мастера сторону дерева, и дремал невидимый в темноте Лиуф.

Спина сэра Эвина была горячая. Я положила ладонь около отметины, чтобы натянуть кожу, прижала влажную тряпицу. Вниз, вдоль хребта побежала мутная капля, юркнула под ремень. Я стерла ладонью мокрый след. Провела пальцем вдоль шрамов. Огладила вокруг новой кожи. Ее было много, старые шрамы на ней были тоньше, но все же не исчезли. Значит, глубокие. Я представила, сколько было крови, сглотнула. Сэр Эвин пошевелил плечами, я опомнилась, отколупала край метки. Сказала:

— Мы чуть там все не полегли.

— Сложить голову за королеву — не позорно, — сказал сэр Эвин вполголоса.

— Позорно — не позорно, а живому как-то приятнее.

— Не должно ставить жизнь первее чести и клятв.

Я хотела спросить, сам придумал или кто подсказал, но прикусила язык. Конечно, подсказали, он твердит это, как отличник у доски. Знает, что правильно, верит, что правильно, но это все равно — не его. По крайней мере, формулировки.

Ручья мы сегодня не нашли, только тихонький ключ у тропы, и не мылись как следует. От сэра Эвина пахло сильно, живым, а не болезнью, как сразу после города, когда он не мог стоять самостоятельно.

Я наклонилась ниже, почти коснулась носом хребта, вдохнула. Сэр Эвин дернулся, я убрала волосы за уши, чтобы не щекотали, понюхала снова. Он сам так проверял на себе и Мастере, когда случалось пораниться: нет ли заражения.

Я коснулась губами позвонка. Тут же отпрянула, огляделась. Все спали, угли потрескивали, сэр Эвин дышал шумно, словно ученик кузнеца раздувал мехи. Я выдохнула, села удобнее, принялась отколупывать черное с ребер.

— Это непростое оружие, — сказал сэр Эвин. Я заглянула сбоку. Он поглаживал меч так нежно и осторожно, как иные не гладят бедра любовниц. А совершенно зря. Я кашлянула, полила из бутылки на тряпицу. Сэр Эвин продолжал:

— Это заговоренный меч. Никто не помнит мастера, который его изготовил и наложил чары, здесь нет клейма, но рассказы о чудесах были на слуху. Принц Гервон взял штурмом замок и пообещал каждому то, что он выберет в его сокровищнице. Я был среди первых. Я выбрал меч. — Сэр Эвин потер большим пальцем под гардой, словно ласкал под подбородком домашнего любимца. Помолчал, продолжил совсем тихо, так, что мне пришлось замереть и не шуршать, чтобы расслышать: — Он был пылок нравом. Принц. Высек меня сам. Во дворе замка.

Больше книг на сайте - Knigoed.net

— Почему? То есть — за что?

— Оружия, о котором рассказывают как о чудесном, — проговорил сэр Эвин странным голосом, словно улыбался, — не должна касаться рука неблагородного. По крайней мере, не раньше господина. Принц был в ярости. Но он сдержал слово. Сам вручил мне меч и разрешил оставить.

Я погладила пальцем шрам.

— Это у вас оттуда?

Сэр Эвин рассеянно сказал "да", двигал локтями, явно что-то делал с мечом. Я разглядывала шрамы и прижимала тряпицу к мертвому. Мы могли погибнуть, но все равно отметины от злых призраков остались не такие страшные, как от гнева избалованного собственным высоким рождением мальчишки.

— Он был младшим у Его и Ее Величества, — сказал сэр Эвин. Голос дрогнул. — Гуаллтер — старшим. Великое горе для королевы.

Я не знала, что сказать, промычала что-то согласное.

— Я знаю, вам это чуждо, леди, — сказал он спокойно. — Рыцарство и его обязательства.

— Я такого не говорила.

Сэр Эвин повел плечом. Он прав, конечно, но я не думала, что он прислушивается. Сказала смущенно:

— В наших краях все по-другому. Такое… служение больше не востребовано.

— Странно, — сказал сэр Эвин, — в таком случае, что ваши королевства еще стоят.

— Стоят, — сказала я уязвленно, — и процветают.

— Странно.

— Я не хотела вас обижать.

Он поскреб грудь. Я отчаялась догадаться, что это означает, спросила как можно более мирно:

— И что же умеет ваш меч?

— Отделять светлое от темного и разить только неправедных. — Он обвил ремни портупеи вокруг ножен. — Так про него рассказывали. На самом деле, он отделяет добрые намерения от дурных.

То-то он так успокоился, когда Мастер коснулся клинка, которым сэр Эвин так и хотел его проткнуть. И меня тоже хотел. Но я тоже, кажется, трогала его. Не помню. Я посмотрела на свои руки. Так вот, значит, почему они взяли меня с собою. Не нашли дурных намерений…

Сэр Эвин спросил, закончила ли я, натянул рубаху. Я протерла пальцы тряпицей, разложила ее на траве. Сэр Эвин повернулся, протянул руки к костру. Я благопристойно прикрыла ноги плащом, поглядывала на него искоса.

— Его Величество и его сыновья принимали мою службу достойно, как принимает теперь и королева. И, может, живым и приятнее, — передразнил он меня, — но горька жизнь того, кому некому поклониться, принести победу и славу, посвятить меч и дела.

— Опять чужие слова, — сказала я. Спохватилась, хотела извиниться, но сэр Эвин кивнул.

— Это наставление для оруженосцев, леди. Но в этом есть правда. Ее Величество идут опасной дорогой. Но я сделаю все, чтобы они достигли цели, совершили должное, а всякий, кто встанет на их пути, не ушел безнаказанным. Потому что… не то, что доблести нужно оправдание, леди, но, — он вздохнул, — никого не осталось больше.

Никого не осталось, чтобы приказывать. Кто бы мог подумать, что этого можно бояться: что не останется никого, кто отдавал бы приказы и владел тобою. Сек прилюдно, если что-то не нравится, и отправлял в бой, не заботясь слишком, вернешься ли.

— Вы рассказывали о принцессе, — сказала я. — У вас в любом случае останется, кому предложить… э… услуги. Свой меч в услужение.

Сэр Эвин подобрал что-то с травы, бросил в костер. Повернулся ко мне всем телом, заслонив сразу полмира. Подался вперед, придержав за талию, осторожно, как держат свернутый только что оконченный чертеж. Я вцепилась ему в локоть, а другой рукой — в рубаху на груди. Сэр Эвин притянул меня к себе ближе, наклонился. Я прогнулась, подставила губы. Рыцарь прошептал, мешая дыхание с моим: