И верно, характер Виктора трудно было определить. Он, кажется, увлекался всем и ничего не любил по-настоящему. Игра в лапту ему нравилась не меньше, чем выступления в духовом оркестре. Он мог часами сидеть с удочкой возле Елагина моста, но стоило ребятам позвать его на лодку с парусом, он, не раздумывая, бежал на их зов.

Товарищи по школе, собираясь вечерами во дворе, спорили, кем лучше быть. Одному хотелось стать сталеваром, другой день и ночь мечтал об авиации, третий считал себя конструктором. Один Виктор, слушая их спор, не знал, кем себя назвать.

Он даже читал без особого разбора: и серьезные учебники, и приключенческие романы.

Зная все это, расстроенный отец по окончании Виктором семилетки решил направить его в школу ФЗО.

— Коль не знаешь, что тебе делать, так я найду занятие...

Потом отец побаивался — вдруг не по душе придется Виктору машинное масло, шум станков, работа с напильником возле верстака.

Но Максим Евгеньевич ошибся. Он не знал своего сына до конца.

Виктор не бросил школу ФЗО, не жаловался на усталость и мозоли на руках. Он полюбил полную забот и напряженного труда заводскую жизнь. Он закончил школу с отличными и хорошими оценками. Сын краснодеревца получил квалификацию слесаря 5-го разряда

— Ну, что ж, — улыбнулся весело отец, — слесарь — это почетная профессия. Но если бы ты дальше стал учиться... — добавил он.

— А кто тебе сказал, что я не учусь? — спокойно, без улыбки возразил Виктор и протянул отцу вчетверо сложенный сиреневый листок бумаги. На нем было написано, что рабочий В. М. Голубев принят ка подготовительный курс Электротехнического института связи.

Отец, прочитав, оторопел:

— М-да... Сделал я просчет с твоим характером. Есть, оказывается, у тебя характер-то, а? — И радостно засмеялся.

...И еще раз озадачил Виктор отца. Поехали они за грибами за реку Мгу. Это было в конце сентября. Вода во Мге стояла холодная, глубокая. Отец переправился через реку на плоту, а сын задержался в деревне у знакомых. Когда пришел к переправе, увидел: плот угнали.

Виктор разулся, решив перекинуть сапоги на тот берег, а потом плыть на бревне. Но второпях он бросил разом оба связанные сапога, и один из них не долетел до берега. Пока Виктор переправлялся на бревне, сапог, подхваченный течением, увлек за собой другой — и оба ушли на дно...

На берегу появился Максим Евгеньевич. Глядя, как сын шарит шестом по дну в поисках потери, посоветовал:

— Брось, пойдем в соседнюю деревню, найдем, что обуть. Велика важность — сапоги.

— Досадно мне. Зачем разом оба бросил, — ответил Виктор. — Обязательно найду.

Максим Евгеньевич махнул рукой и пошел в лес, думая, что сын последует за ним. И снова отец ошибся. Виктор, убедившись, что шестом в глубокой быстрине не найти сапог, разделся и стал нырять.

Пятнадцать минут он купался в осенней Мге, но все же сапоги достал. Когда он, посиневший, дрожащий, пришел в сапогах к отцу, тот был поражен.

...Эти маленькие случаи несколько нарушили суждение Максима Евгеньевича о Викторе. Но их, разумеется, было  недостаточно, чтобы заставить отца полностью изменить свое мнение о сыне.

ЛИЦОМ К ЛИЦУ

Великая Отечественная война застала Голубева под Смоленском. Случилось так, что он не был непосредственным участником первых жарких боев своего авиационного полка с врагом. Виктор подвешивал бомбы к машинам своих товарищей, строил капониры, спасал от налетов фашистской авиации аэродромное имущество.

Голубев узнал о беспримерном подвиге летчика Гастелло, слушал рассказы об отважных действиях своих однополчан. Ему становилось больно. Но командир полка был неумолим и на все просьбы летчика послать его на задание отвечал: — Придет время...

Из авиационного училища пришла тяжелая весть: в воздушном бою под Киевом погиб его учитель и наставник Лазарев.

Голубеву вспомнилось училище, теплый лунный вечер и памятный разговор о выдержке и воле боевых пилотов.

— Голубев, вас вызывает командир эскадрильи, — прервал его раздумье голос посыльного.

«Опять, наверное, подвеска бомб» — подумал он. Но то, что сказал командир, сразу взволновало летчика:

— Завтра ваш экипаж отправляется на боевое задание.

— Есть, на боевое задание!—ответил лейтенант, внешне ничем не выдав своего волнения.

В тот вечер вместе с механиками и мотористами Голубев подвешивал холодные черные бомбы в фюзеляж своей машины. Он испытывал то же, что и пехотинец, заряжающий магазин винтовки перед очередной атакой, или артиллерист, вгоняющий снаряд в орудие. Завтра эти бомбы полетят на голову врага.

Еще раз осмотрев со штурманом Петром Гребенюком самолет, он пошел отдыхать.

На рассвете командир эскадрильи поставил перед экипажем боевое задание. Светло-зеленые, испещренные разноцветными жилками ручейков, оврагов, рек, дорог карты были такими же, какими Виктор видел их десятки раз перед очередным полетом. Но только теперь на этом зеленом куске родной земли, словно червоточины, выделялись темные пятна вражеских объектов. На них должен сбросить бомбы летчик Голубев и штурман Гребенюк так же метко, как они сбрасывали их на полигоне.

«Однако так ли будет? —спросил себя Виктор. — Ведь между самой безупречной боевой учебой и настоящим боем есть дистанция, которую нужно суметь преодолеть».

Командир эскадрильи, заметив раздумье летчика, спросил:

— Задача ясна?

— Ясна. Экипаж готов, товарищ командир.

Голубев спокойно сел в кабину, еще раз осмотрел приборную доску, тщательно подогнал сиденье, опробовал рули. Его спокойствие невольно передалось и штурману.

Самолет набрал высоту и взял курс на северо-запад. Мелькнули знакомые перелески, узкая лента реки, поля. Все это так знакомо и привычно. Но вот поплыл другой, непривычный для летчика пейзаж: охваченная огнем бензоцистерна, вспышки минометного огня, зигзаги окопов, окутанных дымом. Было странно смотреть на эту большую панораму боя, для полноты представления о котором не хватало сопровождавших его звуков. Рев моторов самолета заглушал все.

В Голубеве с новой силой поднималось чувство ненависти к немецко-фашистским захватчикам. Где-то справа летели каждый по своему маршруту еще два бомбардировщика. Голубев повернулся и заметил, как сбоку и впереди то вспыхивают, то рассеиваются белые густые облачка.

«Заградительный огонь», — понял он и резко снизил машину. Затем, изменив маршрут, нырнул в низкие облака. Когда вышел из них, разрывов не было. Голубев облегченно смахнул пот с лица.

Хотелось сказать что-то ободряющее своему штурману, но вспомнил, что во время полета надо поменьше разговаривать. Лишнее слово отвлекает внимание. Внимание же должно быть приковано к наблюдению за воздухом и за целью. Они переговаривались с помощью сигнализации. На приборной доске зажглась зеленая лампочка: это означало — взять левее. «Значит, мы уже недалеко от цели», — подумал Виктор и, пристально взглянув вниз, сам увидел окутанное пылью шоссе, по которому двигались желто-зеленые квадраты.

«Надо атаковать», — подумал Голубев.

Он сделал левый разворот и отдал штурвал от себя. Самолет понесся вниз. Все ближе и ближе земля, отчетливее дорога, заросшие сорняком обочины, черная свастика на танках. Но летчик не торопился. Еще мгновение, еще... Вот так... «Огонь!» — скомандовал он в микрофон. Штурман и пилот действовали слаженно, отлично понимая друг друга. Шоссе окуталось дымом. Заполыхали танки.

— Вижу двух мессеров! — вдруг крикнул Гребенюк.

Но это не смутило пилота.

— Добомбим, — ответил он.

Кто знает, может быть, Виктор еще рассчитывал на помощь наших истребителей? Он не знал, что два «ястребка», посланные для прикрытия, в это время вели напряженный бой с пятеркой «Мессершмиттов», встреченных на пути. Снизившись, самолет стал сбрасывать оставшиеся бомбы, но фашистские стервятники с двух сторон навалились на него. Голубев сделал крутой разворот и очередь, выпущенная «Мессершмиттом», прошла стороной.