Вдруг смолк пулемет штурмана.

— Петя, что с тобою? — крикнул Голубев и не получил ответа. Холодок прошел у него по спине.

Обнаглевшие фашисты не торопились расправиться с машиной, у которой смолк пулемет штурмана.

Нужно было во что бы то ни стало уйти из-под огня, дотянуть до своих, чтобы спасти машину. Снаряд угодил в приборную доску. Осколки ударили в лицо. Левый мотор начал работать с перебоями. Потянуло едким дымом. «Только бы не загорелись бензобаки» — подумал Голубев. Он сжал штурвал и с силой уперся ногами в педали, как будто это могло помочь раненой машине увеличить скорость. Дым шел сильнее. Стрелка высотомера неумолимо показывала падение высоты. «Ну, что ж, я уже на своей земле», — подумал он. И тут же заметил, что нет фашистских истребителей. Они отстали. Они, видимо, сочли дело законченным, увидев окутанный дымом самолет.

Голубев напряг зрение, чтобы сквозь дым лучше разглядеть землю. Земля стремительно приближалась навстречу. Потом толчок, грохот, пыль — и все стихло. Летчик, превозмогая боль в голове и руках, выбрался из кабины и подошел к Гребенюку. Тело его было изрешечено пулями. Виктор посмотрел в карие, уже потускневшие глаза и с болью проговорил:

— Эх, Петя, Петя...

Голубев отстегнул кобуру товарища, взял планшетку, поцеловал друга в лоб, вытащил из кабины и вместе со стрелком-радистом понес его к деревне.

Из-за перелеска бежали люди. Они видели дымящийся самолет.

Боль за утрату друга, благодарность за любовь к летчикам незнакомых, но близких советских людей и ненависть к врагу—все эти чувства нахлынули на Виктора.

Поздно вечером Голубев и стрелок-радист добрались до своей авиачасти.

— Товарищ командир, — доложил Голубев, — я потерял в бою друга, потерял машину, но я отомщу... Разрешите вылет.

Теперь он видел врага в лицо. Перед глазами и сейчас мелькали картины боя: желто-зеленые хищные мессеры, разноцветные трассы пуль, окутанная дымом кабина. Но он видел и другое — внизу горели танки с черной свастикой, метались фашистские солдаты. Врага нужно бить, бить наверняка.

Только этому нужно еще учиться. Теперь Голубев был таким, каким его и воспитывал инструктор: он напрягся, как стальная пружина, и страшной будет сила, с какой она разожмется.

Командир полка ответил: — И все же с вылетом придется повременить, товарищ лейтенант. Перед нами поставлена новая задача. Сегодня наш полк грузится в вагоны...

...На станции скопилось множество эшелонов. Эвакуировались женщины, дети и старики, перевозились в тыл фабрики и заводы. Большая толпа с бидонами, флягами собралась возле водокачки. Усталые женщины вполголоса делились невеселыми вестями.

— Виктор, ты?!— вдруг раздалось за спиной Голубева. Виктор обернулся. Перед ним стояла жена Валентина с грудным сыном Анатолием. Они не виделись с первого дня войны.

— Вот встреча, так встреча, — покачивали головами стоявшие вокруг женщины.

Голубев бережно прижал к груди сынишку и говорил жене трогательные, нежные слова, давал советы, как уберечь себя и маленького Анатолия.

                                                                                             * * *

Голубеву недолго довелось летать на бомбардировщике. Военная судьба уготовила ему иной путь — путь штурмовика.

Как-то на одном из прифронтовых аэродромов он внимательно осматривал грозную машину, осторожно пробовал управление.

— И что вы, товарищ лейтенант, так деликатно с ней обращаетесь,—заметил с улыбкой его будущий напарник— воздушный стрелок Хрулев. — Не бойтесь — это прочная машина.

Голубев строго взглянул на своего подчиненного:

— Вы знаете, что Чкалов говорил? Самолет не любит фамильярности. С ним нужно обращаться на «Вы». Между прочим, у вас пока не чувствуется этой почтительности к боевой машине,— укоризненно закончил он, сняв пальцем с плексигласа кабины слой пыли. Стрелок вспыхнул кумачом и взял ветошь, чтобы обтереть стекло кабины.

Знакомство с машиной продолжалось. Голубев запустил мотор. Послушный летчику, он то затихал, то гудел мощью своих цилиндров. На секунду Голубев представил: «Вот я вырулил на старт. Сигнал к взлету! Машина выведена к цели. Предположим, пикирует на мост. Как выглядит мишень? Как представить зрительно ее проекцию? Не просмотрит ли он что-нибудь, когда сквозь взрывы зениток понесется к цели?» Голубев достал блокнот и стал рассматривать проекции возможных для атаки объектов. «Надо хорошо все запомнить! Надо натренировать свой глаз— в бою ведь раздумывать некогда».

А как распознать с воздуха фашистские танки? Как выглядит в прицеле батарея? Каким способом и с какой высоты лучше вести огонь по вражеской пехоте?»

Потом Голубев закрыл блокнот, встал, чтобы размять ноги, отекшие от долгого сидения на корточках, и обратился к командиру эскадрильи:

— Но, думается мне, что настоящую штурмовку надо изучать не с карандашом в руках... С сердцем надо изучать.

— Да, вы правы, — ответил командир. — Однако у штурмовиков работа жаркая. И не у каждого сердца хватит.

Голубев отлично понял, что хотел оказать командир. «Илы», что называется, «ходили в штыковую» с воздуха, стараясь как можно точнее поразить противника. Не зря пехота так любила их. Красиво выглядит сомкнутый боевой порядок атакующих. Солдат, увидев в небе штурмовики, уверенней идет на врага.

Какая-то ревность, гордость за честь штурмовиков проскользнула в ответе командира эскадрильи. Посмотрим, мол, каков ты в полете. Ведь здесь придется обходиться без штурмана, самому прокладывать курс, когда, почти не глядя на приборы, придется маневрировать между двух огней — наземного и воздушного!

Сознание трудности задачи помогло Голубеву быстрее освоить самолет. Как всегда, он критически взвешивал свои силы, заранее подготовлял себя к преодолению преград. В первом же боевом полете Виктор Максимович завоевал себе авторитет.

...Самолеты шли над городом, занятым фашистами. Внизу — гряда редких облаков. Голубев взглянул на высотомер: 800. И сразу там и сям вспыхнули беловатые клубы — огонь зенитной артиллерии. Ведущий меняет курс, и Голубев четко повторяет его маневр. Он чувствует воздушную поступь командира, словно связан с ним невидимыми нитями. «Илы» снижаются и сбрасывают бомбы на колонну автомашин.

На минуту самолеты исчезают. Зенитчики врата настороженно подняли стволы орудий, ожидая штурмовиков, с той стороны, откуда они летели первый раз. Напрасные ожидания! Самолеты появляются сбоку, еще ниже. Зенитчики бессильны вести огонь. Черный дым окутал разбитые автомашины.

Новая команда ведущего: действовать самостоятельно. Голубев пристальнее вглядывается в цель, губы его плотно сжаты. Нет, он совсем не чувствует опасности. Внизу бегут вражеские солдаты. Стволы орудий, кажется, поворачиваются прямо на самолет Голубева. И в эту минуту «ил» пикирует. Медлить нельзя, но и поспешить — значит промахнуться. Голубев впивается в сетку прицела. Хочется пустить быстрее в дело бомбосбрасыватель. Но, нет! Еще раз выдержка. Цель приближается... приближается.

— Получайте, гады! — кричит он, поймав ее в прицел.

— Здорово им дали, товарищ лейтенант, — докладывает по переговорному устройству стрелок. Он радуется: командир у него попал не из «мазил».

— Что это? —спрашивает летчик, взглянув на небольшой побуревший холм. Делает вираж и замечает маленькую дверцу сбоку. Ясно, что это за «холм». Он сбрасывает бомбы. Бензосклад заволакивает дымом. Из блиндажей бегут фашисты. Голубев спускается еще ниже и поливает их свинцом из пулеметов. Он делает еще один заход.

— Кончайте работу! — распоряжается ведущий.

Голубев пристраивается к командиру.

Через полчаса он снова на зеленой поляне аэродрома.

Но сердце еще дышит жаром боя. Подходит, улыбаясь, командир эскадрильи.

— Теперь вот видно, что нашего полку прибыло. Семь атак—и все с поражением целей. Поздравляю с боевым крещением, объявляю вам благодарность.