— Служу Советскому Союзу, — отчеканил летчик, полный веры в победу.

ТАЛАНТ РАСКРЫВАЕТСЯ

Ночь. В землянке тихо. Чуть мерцает коптилка из снарядной гильзы. Летчики спят. Но не спится Голубеву. В соседней землянке заводят патефон. Виктор слушает музыку. Забывается усталость. Это первая часть Первого концерта для фортепиано с оркестром П. И. Чайковского.

Знакомая мелодия переносит Голубева в белоколонный зал Ленинградской филармонии, где он слушал ее до войны. Перед глазами встает величественный город: его золотые шпили, купола, просторные площади, красивые мосты.

...Сейчас над Ленинградом тоже ночь: мрачная, холодная. Быть может, в эту минуту фашистский летчик сбрасывает бомбы, и рушится высокая колонна. Стонут раненые, плачут дети. Ленинград — город его юности, мечты, надежд — в блокаде.

А в это время над городом в ночной осенней мгле проносится летчик-истребитель Герой Советского Союза Севастьянов и таранит фашистского стервятника. Обломки самолета горят в Таврическом саду. А вот второй отважный летчик-истребитель Талалихин рубит фашистского бомбардировщика под Москвой.

...Плавно льются мелодии Чайковского. Но мысль уже занята другим.

...Спустя несколько дней после этой бессонной ночи в древний приволжский город Углич, где жили мать, жена и сын Голубева, пришло письмо. Все свои тревожные раздумья Виктор выразил в нескольких неровных строках: «...Дорогие мать и жена! Не знаю, как вам и сказать, что на душе. Тоскую по сыну, по вас. Больно за истерзанную фашистом нашу землю, а потому главное — это воевать и воевать. Не ждите часто писем, но знайте, что мысленно я всегда с вами».

В тот день, когда родные получили письмо, Голубев поднимался в воздух девять раз. Девять раз, пикируя на передовые укрепления фашистов, бронированная машина пулями и бомбами расчищала путь пехоте. Летчик разбил переправу, по которой наступал противник, громил танки, уничтожал автомашины. Приземляясь после очередного вылета, он просил лишь об одном: поскорее «напоить и накормить» самолет, чтобы снова подняться в воздух...

Спустя три дня после письма мать и жена прочитали в газете сообщение: «Гремит слава на Дону о летчике-штурмовике старшем лейтенанте В. Голубеве... На своем «иле» только за пять месяцев войны он уничтожил до 50 танков, 2 самолета, 325 автомашин, 6 орудий и свыше 1500 солдат и офицеров».

Вскоре Голубева назначили командиром звена. Когда командование сообщило о своем решении, он сказал спокойно:

— Постараюсь на деле оправдать доверие.

И он выполнял задания отлично, мастерски... Однажды шестерка «Ильюшиных» под командованием Голубева шла на бомбардировку группы танков у железнодорожного разъезда. Была густая дымка. Ориентиры различались с трудом. Если опуститься ниже, чего доброго врежешься в землю, подняться выше — тогда совсем не будет видно земли. Был, правда, верный ориентир —полотно железной дороги, которое различалось в дымке, но Голубев знал, что его стерегут зенитки. И, кроме того, ему хотелось появиться над объектом внезапно — под углом к железной дороге.

Так и вел молодой командир свою группу, то снижаясь, чтобы получше разглядеть наземные ориентиры, то снова взмывая вверх, вел, вызывая беспокойство у ведомых. Шутка ли сказать — лететь при такой дымке без четко выдерживаемого курса! Но Голубев был спокоен: внизу лежали знакомые места. Не так давно он производил здесь аэросъемку. Голубеву удалось сфотографировать участок железной дороги, здания возле нее, разъезд, небольшую рощу.

Внизу показалась балка, темная, поросшая кустарником. Он знал: теперь осталось две с половиной минуты до цели. Голубев приказал ведомым приготовиться к атаке. Самолеты легли на боевой курс. И вот снова замелькали маленькие домики, сараи, склады. Но странно, разъезд выглядел пустынным, тихим. Где же танки, которые приказано бомбить? Неужели разведчики ошиблись? К тому же этих домиков в тот раз было гораздо меньше.

Голубев начал пикировать. Снизившись, он промчался над поселком, чуть не задевая крыши, и только тогда увидел, что это за «мирное селение». Под кровлями торчали орудия тяжелых танков.

У дарили пушки ведущего. С фанерного домика полетели щепы. Вслед за ведущим начали пикировать ведомые. И заполыхали горящие чудовища, расползаясь в разные стороны.

Голубев решил, что тут и без него управятся. Он отлетел чуть в сторону к роще и, снизившись еще, увидел в тени деревьев бензозаправщики. Летчик приготовился к атаке, как вдруг послышался встревоженный голос стрелка:

 — Справа четырнадцать истребителей противника!

Стервятники кинулись на одного штурмовика. Голубев торопился ударить по бензозаправщикам. Он хитрил. Словно не замечая угрозы, атаковал выбранную цель. Четыре «Фокке-Вульфа» свалились на него.

Ведомые Голубева поспешили на помощь командиру. Но, подлетев, не поверили своим глазам: от снарядов «Фокке-Вульфов» горели фашистские бензозаправщики, а краснозвездная машина взмыла кверху, стреляя по самолетам врага.

А случилось это так.

Благодаря исключительному самообладанию Голубев вышел из-под прицела на какую-то долю секунды раньше, чем нажали гашетки фашистские летчики. Весь их огонь угодил в цель, атакованную «илом». Голубев для верности добавил и своих бомб. Потом он скомандовал:

— Стройся в круг!

Он знал: сейчас последует вторая, более грозная атака. Круг — наиболее надежная защита от превосходящего противника. И фашисты ничего не могли сделать.

В полку только и разговоров было, что о действиях Голубева над разъездом. Нужно же так изловчиться, чтобы вражескими снарядами поджечь вражескую цель! Случайность, не больше, — рассуждали некоторые. Другие говорили, что Голубев, конечно, схитрил, но сам не ожидал, видимо, такого эффекта. А заместитель командира по политчасти объяснил иначе:

— Нет, товарищи, это не случайность. Случайно можно одним снарядом, в цель попасть, а тут несколько очередей было выпущено в бензозаправщики. Верно, конечно, что Голубев проявил здесь хитрость. Но хитрость без воли все равно, что мельница без крыльев. Исключительная выдержка — вот что сыграло решающую роль.

В присутствии всего полка разбирался этот бой. И когда Голубев рассказал о своих действиях со всеми профессиональными подробностями, летчики поняли, какой точный расчет был у него, какая сила воли проявилась у этого человека.

— Это я понимаю, Виктор! — говорил после разбора один из его товарищей, украинец Бондаренко. — Так воевать — значит войну быстрее кончать.

Вокруг стояли летчики из его группы, и видно было, что они разделяют мнение Бондаренко. Голубев сам, конечно, радовался, но вместе с тем боялся, как бы у его ведомых не появилось этакой слепой веры в «гений» командира. Когда в бою слишком доверяют — плохо. Вот почему он спросил лейтенанта Смирнова:

— А по-вашему, как сегодня воевалось?

— С таким ведущим пушки сами по цели бьют.

— Значит, можно положиться на ведущего?—со скрытой улыбкой спросил Голубев.

— Как на каменную стену! — искренне ответил лейтенант.

И тут Голубев нахмурился.

— Вы не правы, товарищ лейтенант. За доверие, конечно, спасибо, но только в бою пилот должен прежде всего верить в самого себя. Без этого «каменная стена» развалится. А потому — побольше, товарищ лейтенант, инициативы. Теперь, — Голубев взял в руки стреляную гильзу и присел на корточки, — разберем, какую инициативу вы проявили. Вот ваш маневр, — он чертил, на песке.— Смотрите, сколько исколесили, заходя на цель. А ведь можно гораздо проще. —И он изобразил на земле свою схему атаки вражеского танка. — К тому же, виражи у вас были «блином»! А надо круче разворачиваться! Не бойтесь, машина не развалится...

Смирнов слушал, потупя взор. Что выражало его лицо — обиду, сознание своей вины или просто безразличие, Голубев не мог понять. Этот человек был ему непонятен. Но командир должен знать каждого подчиненного. Собственно, лейтенант Смирнов не так уж плох: технически грамотный летчик, подтянутый. «Да и сегодня, — подумал капитан, успокаивая сам себя,—не ахти какой он грех совершил Атака была горячая, парень торопился, вот и накрутил. Побудет еще в огне, научится».