Петр поставил также одной из главных своих задач снабдить организуемую им регулярную армию дельными саперами и инженерами. Искусство брать и защищать укрепления было очень мало известно в России. Заметим, к слову, что оно ненамного больше было тогда известно и в Швеции.

В сущности одним из первых последствий нарвского поражения 1700 г. было основание инженерной школы в Москве в 1701 г. В ней было всего сначала 26 человек, и курс учения был годичный. Впоследствии готовившихся в ней инженеров, минеров и саперов было уже 150. Вторая подобная школа была открыта в Петербурге в 1719 г. Курс преподавания был расширен в 1723 г., когда велено было присоединить московскую школу к петербургской.

Инженерный корпус был в конце царствования Петра (уже после Ништадтского мира) подчинен особому управлению, "инженерной конторе", но нам важно отметить, что не прошло и четырех лет после нарвского поражения, как та же Нарва была взята русскими войсками после проведенной по всем правилам искусства осады, подошедших к самому городу траншейных работ и усиленной девятидневной бомбардировки из 100 осадных орудий.[44] Если принять во внимание, что в 1704 г. Юрьев был взят на 10-й, а Нарва — на 9-й день после осады, то нужно прийти к заключению, что Петр хоть и уважал знаменитого французского специалиста по атаке и обороне крепостей — Вобана, хоть и велел перевести на русский язык главное его сочинение, но действовал он вовсе не по Вобану, а по своему разумению, круто ускоряя всякий раз момент решающего штурма осажденной крепости.

Не у Вобана, не у немца Штурма, не у голландца Кугорна, тогдашних светил фортификационной науки, нашел Петр и излюбленный им и так блистательно оправдавший себя прием вынесения далеко вперед главного ретраншемента системы отдельных редутов, которым, как увидим при анализе Полтавского боя, так пленил впоследствии одного из видных стратегов-практиков и теоретиков середины XVIII в., Морица Саксонского, справедливо признавшего оригинальность этой мысли русского царя.

По инженерной части у Петра было меньше способных и дельных помощников, чем в области организации, например, пехоты, артиллерии и кавалерии. Были у него (особенно вначале) спешно призываемые на службу иностранцы, но Петр доверял им обыкновенно высокие посты только до той поры, пока у него не оказывался в распоряжении подготовленный русский штат. Во всяком случае его переписка показывает, что никакому из иностранных инженеров он так часто не писал, как русскому инженеру Василию Дмитриевичу Корчмину.

Петр-фортификатор не уступал Петру-полевому инженеру. Гродненский лагерь он укрепил так, что шведы ровно ничего не могли с ним поделать в 1706 г., и осажденной русской армии удалось дождаться нужного момента и ускользнуть от серьезно грозившей опасности.

Петровские инженеры и саперы сумели спешно создать такие укрепления у Новгорода-Северского, у Стародуба, Почепа, Ахтырки, Лебедина, Белгорода, Прилук, Нежина, Коропа, Глухова, Пирятина, Макошина, Сосницы, Липовца и ряда других населенных пунктов, что шведы принуждены были во время похода 1708–1709 гг. или совсем отказаться от мысли брать эти пункты, очень для них важные, и не приближаться к ним, или, как это было под Веприком, где было старое укрепление и облитый водой, обледенелый вал, брать эти места ценой таких страшных потерь, которые оказались совершенно несоизмеримыми с военным результатом «победы» и вызывали даже у дисциплинированного шведского офицерства громкий ропот.

Клаузевиц, немецкий историк и военный теоретик, "доморощенный гений", как его иронически называл Энгельс, отмечая отсутствие организованных позиций в тылу движущейся армии Карла XII, уподобил походы Карла кораблю, идущему по морю и не оставляющему за собой следов. Но если бы Клаузевиц не игнорировал русскую военную историю XVIII в., то он не удовольствовался бы этим литературным образом, но получил бы исчерпывающее объяснение правильно им отмеченного и абсолютно непонятого факта. Можно как угодно критиковать Карла XII как политика и стратега, но неужели этот часто неуравновешенный, незаурядный, однако, человек, тактик, энергичный военный вождь, долгое время непобедимый, понимал меньше, чем немецкий кабинетный военный гелертер, такую простую истину, что гораздо предпочтительнее, и прежде всего безопаснее, иметь за собой прочно занятые тыловые позиции, если это возможно, нежели не иметь? Когда Карл занимал части Польши и затем Саксонию, он всегда имел обеспеченный тыл. Но в 1708–1709 гг., когда ему так страшно важно было иметь укрепленный тыл, он его не имел не потому, конечно, что такова была его капризная фантазия, а потому, что это оказалось для него невыполнимым. Если бы немецкие историки (в данном случае Ганс Дельбрюк мало чем отличается от старого Клаузевица) сколько-нибудь внимательно изучили шведское нашествие на Россию, то они ознакомились бы с двумя немаловажными деталями: с успехами Петра и его военных инженеров, саперов и минеров по части укрепления населенных пунктов и с размахом русской народной войны, удваивавшим и утраивавшим силы русских военных гарнизонов, потому что все гражданское население вставало на защиту своего города. Карл не создал себе на походе в Россию тыловой связи только потому, что русские не позволили ему это сделать.

Нарвское поражение было тем тяжелым ударом, который заставил Петра и его окружение самым серьезным образом, приняться за создание регулярной армии нового типа и за оснащение и вооружение как 23 тысяч человек, ушедших из Нарвы и явившихся в Псков и Новгород, так и новобранцев, спешно призванных.

Но как ни торопился Петр, и обучение этой совсем неопытной, ровно ничего не знавшей молодой армии, снабжение ее новым оружием и новой артиллерией и хотя бы самой незначительной саперно-инженерной частью — всё это требовало минимально 2–3 лет. Между тем перед нами точный факт: через 11 месяцев и 10 дней после Нарвы происходит большое и удачное для русских новое военное столкновение со шведами, за которым следует в 1702–1703 гг. овладение Ингрией и Карелией.

Как стал возможным подобный оборот дел? Этот вопрос очень занимал тогдашнюю европейскую дипломатию. Объяснение было налицо: Карл XII уже в 1701 г. обратил свое оружие против Августа II, вошел сначала в так называемую польскую Пруссию, углубился в польские владения и, как выразился Петр, "увяз в Польше". Этот стратегический и политический шаг, оказавшийся в свете позднейших событий в глазах Петра ошибкой шведского короля, был продиктован опасениями Карла, не желавшего перед походом на Россию оставлять в тылу не ликвидированного окончательно польского врага. Ошибка была не в движении Карла на Польшу, которое имело свои серьезные основания со стратегической точки зрения. Неисчислимый вред Карлу принесло только то, что он на много лет «увяз» в Польше. Он превратил Польшу на долгие годы в главный театр войны, увлекся завоевательными прогулками и успехами в Польше и Саксонии и лишь весной 1708 г. обратился против России с главными своими силами.

Петр делал, конечно, все возможное, чтобы его ненадежный, слабый, всегда с ним хитривший союзник Август не последовал примеру Дании и не сложил оружия. Царь шел во время переговоров в Биржах в феврале 1701 г. на значительные уступки в пользу Польши и при позднейших негоциациях дьяка Бориса Михайлова, Мазепы и Посникова с представителями Августа II (уже в Варшаве) вел ту же политику, но неумеренные аппетиты Августа, понимавшего трудное положение Петра в тот момент, в конце концов встречали все же должный отпор.[45] Разумеется, помогло Петру и в 1701 г. и в ближайшие годы упорное и тогда уже ставшее общеизвестным требование Карла XII, чтобы Август II был низложен с польского престола. Правда, хлопоча о низвержении Августа, Карл забыл, что существует еще польский народ, который вовсе не так уже готов покорно и беспрекословно подчиниться ставленнику шведов Станиславу Лещинскому. У Августа в конце концов и выбора другого не было, как оставаться «верным» соглашению, а потом и союзу с Россией. Августу явственно очень долго казалось, что, пока за ним прочно остается наследственное саксонское курфюршество, продолжая оставаться в «союзе» с Петром, он рискует в худшем случае лишь потерять часть Польши, а заключая мир с Карлом, он безусловно теряет, согласно неумолимому требованию шведского воителя, польский трон. Но, когда в 1706 г. военные события привели шведскую армию в Саксонию, Август покинул Петра и сделал это самым трусливым, самым коварным и предательским образом.