Дружинники бросились к коням, а Матвей поспешил к погребу. Он резко открыл дверь и, всматриваясь в прохладную, чуть озарённую снизу тьму, позвал Василия. Ответом ему была тишина. Он позвал громче и услышал слабый стон. Матвей бросился вниз по осклизлым ступеням, достиг подвала, набитого огромными бочками, и в мерцающем свете факела увидел два неподвижных тела. Он подбежал к ближнему, приподнял и повернул его голову к свету. Лицо великокняжеского стремянного было залито кровью. Матвей оторвал кусок рубашки, смочил его в вине, вытекавшем из плохо закрытой бочки, и стал осторожно протирать лицо Василия. Тот застонал и медленно открыл глаза.

   — Живой, стал быть? — обрадовался Матвей, щупая его голову.

   — Звенит башка, — прошептал Василий и громко охнул, когда Матвей прикоснулся к ране.

   — Ничего, браток, потерпи чуток, — начал приговаривать Матвей, смачивая голову и перевязывая её остатком рубахи. — Больно — значит, не мёртвый. А обидчика твоего мы схватили. Жаль только, весёлые на возке удрали, а с ними Федька-вор, что с купцами сюда прибыл. Ну ничего, люди вдогон посланы, авось обойдётся...

   — Это же я выпустить их разрешил... — тихо сказал Василий. — Кругом, выходит, виноваты... — Он сделал попытку приподняться и попросил: — Слышь, Матвей, помоги!

   — Сейчас людей кликну, вынесут тебя, — пообещал ему Матвей.

   — Не надо людей... Хоть на карачках, а сам вылезу... — Василий с трудом поднялся, постоял, опершись на плечо Матвея, и медленно заковылял к выходу. С каждым шагом он держался всё увереннее, а верхние ступени одолел уже сам, оставив плечо своего спасителя. Вынырнув из подвального полумрака, он зажмурился от ударившего в глаза света, а попривыкнув и оглядевшись, велел стоявшему невдалеке дружиннику подвести коня.

   — Ты что удумал? — попытался удержать его Матвей. — Расшибёшься, потом собирать труднее будет!

Но Василий был непреклонен.

   — Сам нашкодил, сам и исправить должен, — объяснил он. — Коли не достану злодеев, так и вертаться не след... У меня такая злоба на себя, что всю хворь разом вышибло...

Федька Лебедев, не жалея сил, погонял лошадь. Кнут беспрестанно свистел, оставляя пыльные полосы на её крупе. Но лесная дорога не для быстрой колёсной езды. Возок скакал мячиком, трещал на ухабах и готов был вот-вот развалиться. С косогора скоморох Тимошка первым увидел настигавшее их облако пыли и предупредил:

   — Вдогон за нами пустились!

Федька обернулся и понял: не уйти. Дорога шла по правому берегу Яузы. Ещё немного, и она свернёт на Владимирский большак. В иное время там можно легко затеряться, но сейчас большак малолюден. Нужно было что-то решать, и Федька придумал: он придержал возок у поворота, бросил вожжи Тимошке и спрыгнул в придорожную траву. Продираясь сквозь чащобу, отделявшую дорогу от Яузы, он услышал топот промчавшихся мимо коней и прикинул: «Четверток от часа осталось мне — пока догонят возок, пока узнают, что я убег, пока искать будут...» Он вытянул руки вперёд и, прикрываясь от хлёстких ветвей, поспешил к берегу реки.

Василий достиг дорожного поворота, когда приметил своих людей, возвращавшихся из догона.

   — Упустили? — встревоженно выкрикнул он.

   — Куды им деться? — успокоил его один из дружинников. — Малой-то пробовал было в кустовьях схорониться, ну дак у нас — не у Проньки, живо вытащили! Беда одна — купчишка-то по дороге высигнул и дал деру.

   — В каком месте — вызнали?

   — Здеся указали, на повороте. Сначала запирались — не приметили, дескать, но мы им память укрепили! — Дружинник потряс плетью.

Василий огляделся и задумался: «Отселя ему два пути. Один — прямо, к пристанищу. Тама лодок тьма, по воде уйти можно. Другой — к берегу. Переплывёт на тот конец, а в Заяузье смолокуры-лешаки живут, народ шальной, кого хочешь схоронят. Будь на его месте, сам бы туда подался».

Он послал часть людей к пристанищу, а сам с остальными повернул к реке. По обрывистой, заваленной буреломом крутизне шлось не ходко, и деревья стегали, норовя попасть в раненую голову, но Василий упорно продвигался вперёд. К нему постепенно возвращалась уверенность, а собственная вина уже не казалась слишком большой. «Я нюхом чуял, что злодей с купчишками послан, — думал он. — Кабы не остановили на полпути, давно б на Федьку вышел и всё вызнал... А и чернец хорош! — вспомнил он Матвея. — «Ищи человека сухого да лёгкого» — высчитал вёдро, а на деле — воды полные ведра».

Река открылась перед ним неожиданно, и так же сразу увидел он в её водах красную шапку. Пловец уже пересёк середину и быстро приближался к левому берегу.

   — Уйдёт, собака! — сказал ставший рядом дружинник и стал снимать лук. — Стрельнуть бы надо.

   — Погоди, — остановил его Василий, — до смерти нельзя убивать, пусть к берегу пристанет, тогда и стрельнём... Дай-ка я сам, — не выдержал он и взял лук.

Федька уже достиг мелководья, встал на дно, оглянулся и, видимо заметив погоню, тотчас же поспешил из воды. «Пора, а то и вправду уйдёт», — сказал себе Василий, натянул лук и тщательно прицелился. Промашку допустить было нельзя, ибо времени для второго выстрела уже не оставалось. Он затаил дыхание, поймал наконечником стрелы правое бедро своей жертвы и тихонько спустил тетиву. Федька, ступивший в этот миг на осклизлую глиняную кромку берега, неожиданно поскользнулся и ткнулся вниз. Тут и настигла его стрела великокняжеского стремянного — она пронзила его со спины и пригвоздила к тому самому месту, на которое он только что ступал.

   — Эх! — в досаде крякнул Василий и всплеснул руками. — Опять неудача вышла: убег от меня вор, и, кажись, на этот раз вовсе далеко. Стрела верно шла, да кто ж знал, что он землю клевать почнёт? Теперь одна надёжа — может, в портищах его что-нибудь найдём.

К счастью, неподалёку в прибрежных кустах сыскалась лодка, и Василий с дружинником без хлопот переправились на другой берег. Беглец и вправду оказался мёртвым. Обыскали его с великим тщанием, но, кроме мешочка с деньгами, ничего не нашли. Василий, вспомнив трусоватого Митьку Чёрного и его купецкую грамотку, щупал и мял красную шапку беглеца. «Должно ведь при нём что-либо найтиться, не за-ради же денег вор убег и жизни лишился», — подумал он, вынул нож и начал вспарывать подклад.

   — Господи, сделай так, чтобы Федькин тай здеся оказался! Помоги мне един раз, и во всю остатнюю жизнь уже не просить тя, а токмо славить буду, — прошептал Василий слова молитвы и в нетерпении рванул крепкую ткань.

Под подкладом белел шёлковый, убористо исписанный лоскут. В подступивших сумерках на нём ничего нельзя было разобрать, но Василий сразу же почуял, что это не простая меняльная грамота: лоскут был впятеро больше того, что он видел у Митьки, а буквы вились такой затейливой вязью, читать которую впору самому великому князю, а не жиду-меняле. Он тщательно спрятал у себя находку и поспешил к загородному дому.

Доставленных к этому времени туда скоморохов свели в подвал для допроса. Узнав о возвращении Василия, Матвей оставил пленников и выскочил ему навстречу. Он выслушал рассказ о гибели Федьки и не сдержал досады: с ним-де кончик всей цепочки похоронился! Василий ткнул в сторону подвала:

   — А ворье это неужто ничего не говорит?

   — Говорят, да, похоже, немного знают. Поводчик признался, что лихоимничал по здешним дорогам, а вчера утром на людей великого князя напал — это его зверь коней ихних взбесил. Яшку Селезнёва он до сей поры не встречал, его накануне разбоя привёл атаман Гришка Бобр. Этот же атаман приказал им сюда ехать и Яшку убить, чтоб он всю шайку не продал. А вот от Федьки Лебедева они все в один голос отказываются. Упросил он, говорят, Тимошку письмо лекарю передать и алтын сунул. Тимошка-то выбрал время, когда потеха творилась, и подметнул письмецо, а больше с ним никаких делов не водили. Если ж не врут, то не возьму я в толк, для чего Федьке убегать было?

   — Я рассудил так: раз бежит, значит, что-то уносит, потому и стрельнул его, — сказал Василий и протянул найденный лоскут.