— Такое место как золотой телец: можно беспрестанно за дойки дёргать и золотые струи в подойник сбирать. Посуди сам. Вся торговля с Ордой идёт у нас через Коломну, верно? То торговля государская, пошлинная, и навар с неё великий князь снимает. А Алексин ближе всех к Дикому полю, на нём, верно сказать, стоит. Так если на него часть товаров ответвить, то навар и в твой подойник забрызжет...

Князь в последнее время долго думал об этом. И чем больше думал, тем больше свыкался с мыслью о своём будущем владении Алексином. Он всё чаще воображал себе этот никогда не виданный им городок узким горлышком, через которое сказочный Восток засыплет в его мошну чудные товары и червонное золото.

   — Гляди-тко, батюшка Андрей Васильевич, — оторвал его Прокоп от сладких дум, — никак, встречать тебя удумали! — Он указал на приближающихся всадников. Дядька угадал. Это был воевода Беклемишев, который, узнав о приезде князя, собрал для встречи несколько именитых дворовладельцев. На подъезде воевода приостановил свой отряд, а сам скатился с коня и ударил головой в осклизлую дорожную твердь.

   — Исполать тебе, князь! Воевода Сёмка Беклемишев со именитыми горожанами бьёт тебе челом и просит пожаловать в наш городок Алексин.

   — Поднимись, воевода, — проговорил князь Андрей. — Незнатное место для своего челобитья ты подобрал.

   — Виноват, князь-государь, — ответил воевода, отпихивая ногой навозную грудку, — дак ведь беда у нас этой ночью случилась: напали окаянные и крепость пожгли, теперь тама одне дым да гарь.

   — И много их было?

   — Куда как много, не одна, чаю, сотня. Ну да Бог миловал — отбили басурманцев с великим для них уроном. Самого баскаку в полон взяли и сразу же со всеми прочими полонниками под лёд спустили, чтоб неповадно было до нас ходить. Одно только и осталось от него, что жеребчик знатный — прими в дар.

Беклемишев махнул рукой, и к князю Андрею подвели статного арабского жеребца под богатым из жжёного золота седлом. Вслед за этим подъехал один из горожан и преподнёс в дар ещё ото всех алексинских дворовладельцев пять рублей денег.

Князь Андрей поблагодарил за дары, но тут же выказал свою строгость и сурово спросил:

   — Не ждали, поди, татар?

   — Не ждали, князь, — ответил воевода, — крепостицу свою твердили — они как снег на голову.

   — Почто ж застава не упредила?

   — Они, верно, мимо неё проскользнули.

   — Что же это за служба сторожая, коли мимо неё сотни татарские без ведома просклизают? Сегодня же к заставникам поедем! — И князь пришпорил своего коня.

   — Поедем, воля твоя, князь, — уныло вздохнул ему вслед воевода.

   — Сдаётся мне, батюшка, что зельный плут этот воевода, — сказал князю Прокоп.

   — Отчего так?

   — Дак на рожу евойную погляди. Недаром говорится: худое дерево — в нарост-болону, а плох человек — в волос-бороду. Отколь у татарского баскаки арабский жеребец? И науздье не татарское — слукавил, стало быть. Ну а по-пустому слукавил, значит, и в большом соврёт не задумавшись...

После обильного завтрака, которым угостил воевода приезжих, князь Андрей поехал осматривать крепость. Она представляла собой жалкое зрелище: крепостной огород зиял выжженными проёмами, вместо некоторых башен дымились груды обгоревшего смолья.

   — Спалили крепостицу окаянные, а уж таку ладненькую отстроили, — хныкал воевода.

Но состояние крепости, похоже, мало занимало князя Андрея. Он больше выспрашивал о подробностях ночного боя и с придирчивой дотошностью уточнял бестолковые ответы воеводы. А тот, как не знающий урока школяр, со страхом смотрел ему в лицо, повторял движения рта, стараясь угадать верный ответ.

   — С какой стороны шли злодеи? — спросил князь.

   — Деи, — эхом отозвался Беклемишев и сказал: — Со всех. — Потом подумал и уточнил: — Везде!

   — А может, здеся их было поболе? — Князь указал на участок, где уцелевший частокол выглядел особенно жалким.

   — Боле...

   — А может, помене?

   — Мене...

   — Так как же?! — рассердился князь.

   — Же! — растерялся воевода. — Темно было, не разглядел.

   — Не разглядел, — повторил князь и, поняв, что непроизвольно усвоил жалкую привычку воеводы, сказал ещё более рассерженно: — Когда бьют, всегда чуешь, с какого бока посильнее вдарили, хоть и в темноте. Али не били?

   — Били...

   — Людей потерял много?

   — Много...

   — Сколько?

   — Лько... Не считано ишшо!

   — Эх ты, это ж первое воеводское дело — урон свой узнать!

   — Знать... — согласился Беклемишев. — Не поспели с мёртвыми — о живых радели. — И почти гордо посмотрел на князя — так понравился ему свой ответ.

Князь повернулся к Прокопу и показал ему на ближнюю церковь. Тот без слов поскакал к ней и вскоре вернулся с ответом:

   — Нынче, говорит, одну только старицу соборовали, а так больше никого.

   — Ты сам-то христианин? — спросил князь Беклемишева.

Тот от обиды даже охнул.

   — А почему ж у тебя тогда погибшие без святого причастия остались?

Беклемишев промолчал.

   — Ладно! — махнул рукой князь Андрей. — Вижу, с тобой говорить без толку. Поедем теперь по заставам, поглядим на ихнюю службу, а ты, дядька, — обернулся он к Прокопу, — вызнай мне всё про убиенных и раненых, да позаботься о них, как то наши христианские обычаи требуют.

Прокоп тяжело вздохнул и с грустью посмотрел вслед князю. «Совсем на крыло встал, — подумал он. — Раньше-то без меня ни шагу, а теперя так и норовит отлететь подале. Ишь работёнку дал — мертвяков считать. Видно, ты, Прокоп, совсем уж ни на что не годен».

Он поманил спешившего мимо дворского.

   — Беда, Прокопий Савельич, — приостановился тот, с опаской поглядывая на воеводские хоромы, — дьяк-то ваш роздыху не даёт, уж так вклещился...

   — Ты мне скажи-ка, приятель, — оборвал его Прокоп, — много ли вчера челяди было побито?!

   — Бог миловал, Прокопий Савельич, все целы.

   — А из посадских и прочих?

   — Того не ведаю. Слышал вчера, артельные мужики чуть в бане не угорели, да тоже обошлось.

   — Тьфу! — сплюнул Прокоп. — Ты ещё про баб скажи, какие опростались, да кто из ребятёнков в штаны наклал! Я тебя про военный урон от вчерашнего боя спрашиваю.

   — Не-е... Не знаю, Прокопий Савельич. Пойду я, а то Мамырев затеваются...

Прокопий продолжил свои нерадостные думы: «Раньше, может, и потяжельше жилось, но зато проще, как закон Божецкий велит. Коли весна — так весна, и март зиме завсегда рог сшибал. Коли уж случался бой, то опосля него как положено — кому печаль, кому радость. А тут — ни урона, ни полона...»

Проезжая мимо новой надворотной башни, он заприметил среди копошившихся вокруг неё мужиков обмотанную тряпьём голову и тяжело вздохнул: «Никак, раненый, сыскался, пойтить поглядеть».

   — Эй, молодец, кто это тебя покалечил?! — окликнул он парня.

Тот в ответ издал звериный рык и отвернулся. Остальные угрюмо молчали.

   — Один, выходит, говорливый, да жаль, сердит больно! — усмехнулся Прокоп. — А остальные что, языки потеряли?

   — Пока ещё нет, но с утра грозились отсечь, так что ступай, мил-человек, подобру-поздорову.

   — Так я не шутковать пришёл. Кто старшой?

   — С утра ещё был, а таперя он с говорливыми у воеводы под замком. Поспрошай их, а нам недосуг.

Прокоп покачал головой и поехал было дальше, но, поразмыслив, свернул к глухой приземистой избе. Острог был закрыт тяжёлым замком и казался безлюдным. На крик появился стражник.

   — Кто сидит?

   — С утра какие-сь людишки брошены, — пожал тот плечами.

   — Растворяй!

   — Не можно. Ключи у самого воеводы або у его боярыни.

Воеводша пила чай и утиралась рушником. Один, уже насквозь мокрый, тяжело свисал с лавки.

   — Уф-ф! — выдохнула она, увидя гостя, и широко улыбнулась.

«На ширину ухвата!» — отметил про себя Прокоп и сказал по-доброму: