— Так что же вы хотите?

   — Я хочу по-настоящему управлять. Хочу быть канцлером или хотя бы министром.

   — Женщина-министр? Но это невозможно.

   — Все говорят, что я упрямая и добиваюсь всего, чего захочу. Вот в прошлом году мама не хотела мне покупать верховую лошадь, а я настояла на своём, и этой весной она мне купила хорошенькую лошадку.

   — Стать министром и уговорить маменьку купить лошадь — это разные вещи.

   — В малом проявляется большое.

   — Я могу вам предложить только своё сердце, сделать вас министром я не в силах.

   — А кто в силах?

   — Ну... революция.

   — Значит, надо сделать революцию, тогда я осуществлю свои мечты.

   — А что будет со мной, Александра Михайловна? Вы отрубите мне голову?

   — А вы сами отдайте власть народу. Тогда не будет революции.

   — Мне не позволит это сделать долг перед родиной.

Часы Пантелеймоновской церкви пробили два, и вскоре над густой листвой деревьев Александра увидела вздымающуюся громадину Троицкого моста.

   — Мосты разводят! — воскликнула Александра. — Ваше императорское высочество, идёмте скорее смотреть.

По мосту через Лебяжью канавку они выбежали на Суворовскую площадь.

Стройная перспектива Троицкого моста, переходящего в Каменноостровский проспект Петербургской стороны, у них на глазах прерывалась, гигантский мост медленно раскалывался на две равные части, чтобы дать возможность балтийским судам пройти Неву и войти в крупнейшее в Европе Ладожское озеро.

Они долго стояли молча, не в силах отвести глаз от этого потрясающего зрелища.

   — Как прекрасен Божий мир, — прошептала Александра.

   — Господи, благодарю тебя за то, что ты даруешь нам блаженные минуты наслаждения плодами рук человеческих! — звонким голосом произнёс Николай, снимая фуражку.

С Ладоги повеяло прохладой, Шура, взяв Николая под руку, повела его к Марсову полю.

   — По Мойке мы можем дойти до Конюшенной площади, а оттуда по Екатерининскому каналу вернёмся на Невский, — предложила Александра, когда они миновали Марсово поле.

   — Я не люблю те места, — вздохнул цесаревич. — Там дедушку убили.

Шура смущённо замолчала, и они пошли вниз по течению Мойки.

Когда они дошли до Зимней канавки, Александра вдруг почувствовала усталость.

   — Может, где-нибудь посидим, — предложила она.

   — Здесь совсем рядом Зимний дворец, почему бы не отдохнуть там?

   — О нет, нет, — запротестовала Александра. — Мне пора домой. Отдохнуть мы можем и в Александровском саду.

Дойдя до острого угла здания Министерства иностранных дел, они пересекли Александровскую площадь и вошли в протянувшийся вдоль Адмиралтейства Александровский сад.

Устало опустившись на первую же скамейку у входа, Шура достала из сумочки два яблока, одно взяла себе, а другое протянула Николаю.

   — Спасибо, я не хочу, — поблагодарил он.

   — Ну откусите. Маленький кусочек, — настаивала она.

   — Но зачем?

   — Я вас прошу.

Он подчинился и надкусил яблоко. Она сделала надкус с другой стороны.

   — Теперь я засушу его и положу в свой альбом, чтобы навсегда сохранить память о сегодняшней волшебной ночи, — сказала Шура.

   — Неужели мы больше никогда не увидимся? — Обеими руками взяв её узкую ладонь, он заглянул в бездонные голубые глаза Александры, но она вдруг поднялась со скамейки и подошла к стоящей у входа в сад статуе Афины Паллады.

   — Правда, она хороша? — спросила Шура, любуясь мраморным изваянием.

   — Вы ещё прекрасней, — ответил Николай, подходя к Александре.

   — Что вы, я такая угловатая. Мама говорит, что где я ни повернусь, я обязательно что-нибудь задену.

   — Ненаглядная моя душка, — прошептал наследник цесаревич, трогая губами её маленькое ухо.

   — Ах, что вы, ваше императорское высочество, — вскрикнула Шура и бросилась прочь.

Он с трудом нагнал её в самом конце аллеи у статуи Геракла.

   — Будьте моей женой! — запыхавшись, проговорил он и прислонился к постаменту.

   — Ваше императорское высочество, ведь я вам не пара! — с отчаянием произнесла она. — Я дочь простого генерала.

   — А я всего лишь полковник, — расхохотался Николай. В его смехе было что-то детское, наивное, чистое.

Шуре захотелось тут же его поцеловать, и она прижалась к нему. Так, обнявшись, они долго стояли у мраморного Геракла, пока её щека не почувствовала влагу. Николай плакал. Шура своим надушенным платком вытерла его слёзы и крепко поцеловала. Дрожащими руками он стал расстёгивать её платье.

   — Эта аллея слишком хорошо просматривается, — сказала Шура, отстраняя его руку. — Идёмте в другое место.

Они свернули в боковую аллею и вышли на небольшую площадку, окружённую густыми деревьями.

   — Видите, как тут уютно, — сказала Шура, ложась на скамейку. — Здесь никто нас не увидит.

   — А чья это там голова в кустах? — неуверенно спросил Николай, снимая тужурку.

   — Не бойтесь, это памятник Пржевальскому. Интересный был человек, между прочим. Я любила слушать его рассказы о странствиях по Центральной Азии. Он часто приходил к моему отцу.

   — У вас такие знакомства! — прошептал Николай, обнимая её стан. — Теперь я начинаю верить, что вы когда-нибудь станете министром.

Она хотела возвратиться домой одна, но Николай настоял на том, что проводит её. Через Мариинскую площадь они вышли на Морскую улицу. В гулкой ночной тиши послышалось цоканье копыт. Их нагнала закрытая коляска и остановилась у соседнего с итальянским посольством дома. Из коляски вышел высокий господин в белом фраке и цилиндре. Николай вздрогнул и укрылся за колонной посольства, привлекая к себе Шуру.

   — Спрячьтесь, — зашептал он. — Это Владимир Набоков, известный либерал. Он, кажется, здесь живёт. Я не хочу, чтобы он меня здесь видел.

   — Ах, — вздохнула Шура, — как трудно быть царём! Всего надо бояться. У вас ещё меньше свободы, чем у меня, бедный мой Ники!

Шура прильнула к нему, и они, обнявшись, дошли до конца Морской, поднялись на Фонарный мост и по Фонарному переулку вышли на Екатерининский канал.

Когда они переходили мост, ведущий к Среднеподьяческой улице, Ники бросился перед Александрой на колени.

   — Богиня! Одно твоё слово, и я брошу всё, и мы уедем в Ниццу, будем любить друг друга, и у нас будут милые дети, много-много детей.

   — Нет, Ники, нет! — воскликнула она. — Я умерла бы от тоски при такой жизни. Я не могу жить в заточении, я создана для подвигов.

Она отцепила его руки, обвитые вокруг её колен, прислонила его обмякшее тело к перилам моста, жарко поцеловала в губы и не оборачиваясь побежала к дому.

Эта волшебная ночь действительно изменила её судьбу. Она поверила в свои силы, поверила в то, что в жизни она будет покорителем. Но когда перед её глазами вставали прекрасные, полные тоски голубые глаза Николая, её вновь начинали одолевать рыдания. О как она старалась забыть его! И чтобы окончательно вытравить образ Ники из своего сердца, в 1918 году на заседании ЦК Александра проголосовала за ликвидацию царской семьи.

Наконец настал день свадьбы. Шуре не верилось, что с сегодняшнего дня её будут называть «мадам Коллонтай», что она навсегда покинет родительский дом на Среднеподьяческой улице и расстанется со своей уютной светлой комнатой, где она учила уроки, писала романы и мечтала о великих подвигах. В этой же комнате жили Шурины друзья — маленькая жёлтая собачка без породы и канарейка Макс. Собачка почему-то терпеть не могла канарейку. Когда Шура занималась, Макс любил сидеть на чернильнице, а жёлтая собачка садилась на стул и впивалась в канарейку глазами. Выпуская Макса погулять по комнатам, Шура всегда выгоняла собаку. Но в суматохе свадебного дня Шура забыла об их вражде, и когда она вошла в свою комнату, то увидела на подушке неподвижное тельце Макса.