сентябрь 1804 года

Плавание от Сандвичевых островов до Кадьяка заняло у «Невы» двадцать три дня, и тут, в виду русского поселения, судно чуть не погибло.

Длинные каменные мысы у входа в Павловскую гавань обходили при низком тумане, сковывавшем продвижение. Внезапный шквал со стороны острова понёс «Неву» на огромную скалу, возвышавшуюся в центре залива. Этот зловещий камень русские старожилы называли Горбуном и при плохой видимости проходить мимо опасались. «Нева» промчалась рядом с Горбуном в считанных саженях.

Едва не оказавшийся гибельным для судна ветер на мгновение рассеял туман, и Арбузов заметил вдали уходящий в открытое море большой трёхмачтовый корабль. В подзорную трубу ясно увиделся американский флаг. Что здесь делал корабль Соединённых Штатов?

Баннер, управляющий компании на Кадьяке, позже удовлетворил любопытство моряков. Оказывается, корабль под командой шкипера О'Кейна простоял в бухте несколько недель, якобы из-за встречного ветра. Вчера американцу сказали, что приближается «Нева», и он вдруг поднял паруса. Хотя ветер вроде не изменился...

Лисянский почти сразу стал готовить судно к дальнейшему походу: на Кадьяке его ждало послание от Баранова, в котором говорилось, что отправился он отбивать у неприятеля Ситху и рассчитывает на помощь.

В Ситхинском заливе, куда «Нева» пришла через пять дней после отплытия с Кадьяка, встретили два небольших корабля компании — «Александра» и «Екатерину», и командир одного из них штурман Петров сообщил, что Баранов с алеутами задержался в проливах, где ведёт промыслы и выясняет свои отношения с недружественными племенами.

В одной из бухт моряки заприметили старого знакомца — трёхмачтовый корабль О'Кейна, но только было вознамерились нанести визит коллегам, как он снялся с якоря.

Лисянский как-то сразу невзлюбил эти места. Окружавшие залив берега и горы казались уж чересчур суровыми, мрачными, непригодными для обитания человека. Отчасти виной тому была погода. Почти непрерывно шли дожди, угрюмые тучи медленно ползли меж вздыбленных к небу скал, тёмный лес таил неясную угрозу. А может, на его восприятие влияли и мысли от трагедии, разыгравшейся здесь два года назад. Находясь на Кадьяке, он уже был наслышан о жутких подробностях гибели гарнизона крепости и застигнутой врасплох во время ночёвки на берегу промысловой партии Урбанова.

В первый же день к ним пожаловали на своих длинных долблёных лодках гости. Лица туземцев были раскрашены красными и чёрными полосами, а их главарь имел на физиономии изображение чёрного полумесяца. Лесные жители держались с подчёркнутой независимостью, они были вооружены огнестрельным оружием, но хотели приобрести ещё и предлагали по два морских бобра за ружьё. Лисянский, понимая невозможность подобной сделки с людьми, истребившими поселение Баранова, отослал их прочь.

Баранов появился в заливе девятнадцатого сентября на судне «Ермак», но лишь на следующий день смог обстоятельно побеседовать с Лисянским на борту «Невы».

...Их разговор длился уже третий час. Вначале в нём принимали участие и представленные Баранову офицеры «Невы», потом они остались в каюте наедине. Баранов интересовался деталями плавания, сам рассказал о положении русских поселений. Теперь предстояло обсудить планы совместных действий против колошей.

На столе каюты лежали привезённые Барановым трофеи — взятые им в оставленных колошами селениях боевые деревянные маски, шаманский бубен и погремушка, которая, по предположению Баранова, тоже использовалась при обряде шаманских заклинаний.

Воспользовавшись паузой в разговоре, Лисянский взял в руки погремушку и стал внимательно рассматривать её. В этой затейливой вещице, как и в других предметах, разложенных на столе, была зашифрована тайна народа, объявившего войну русским. Что же означает эта мистическая фигура с человеческим телом и головой птицы, держащая на руках детёныша с длинным, как у пеликана, клювом? Что означают цветные росписи толстых деревянных масок, которые, по словам Баранова, не в силах пробить и пуля, — все эти лики ворона, знакомых и фантастических зверей? Лисянский как бы между прочим уже обмолвился Баранову, что собирает коллекцию туземных редкостей, и сейчас намеренно подчёркивал свой интерес к этим вещам, как бы намекая правителю, что не прочь получить кое-какие из них для своей коллекции.

   — И вот представьте, Юрий Фёдорович, — говорил между тем Баранов, отпивая из стоявшей перед ним рюмки глоток вина, — где я впервые увидел эти образины. Шёл всего лишь второй год, как я прибыл на американские берега. Летом устроил поездку для обозрения своих владений. Ночевали на острове у Чугацкой губы. Вдруг среди ночи слышу вопли, будто с кого-то живьём кожу сдирают. Выскочил в одной рубахе из шалаша, схватил фальконет. Вижу, костёр почти потух, только-только светать начало, и мечутся вокруг табора нашего тени в таких вот зверских масках и вопят так, что мёртвого кондрашка хватит. Тут и сам заорал что-то воодушевляющее, чтоб подбодрить людей, начал стрелять из фальконета. Алеуты мои от страха в лес разбежались, но кое-кто и отбиваться стал. Обратили всё же врагов в бегство. В пылу схватки и не замечал ничего, лишь потом обнаружил, что рубаха моя копьём туземца порвана: будь он немножко половчее, мне бы несдобровать. Вот тогда с колошами и познакомился. У них ведь каждый клан своё имя имеет. Есть племена, или кланы, Ворона, Волка, Медведя, и каждый клан своей личиной отмечен. Слышал, что Вороний род самым из них воинственным и почётным считается, самым страшным и беспощадным. И похоже, на нашу с вами беду, что с этим-то родом и предстоит нам копья скрестить. Хотя я этого не хотел, да и сейчас не хочу.

   — А как же можно избежать кровопролития? — спросил Лисянский.

   — Надо впервой мирные переговоры с ними вести, взять у них аманатов как залог мирных намерений. И лучше всего, чтобы аманаты эти противникам нашим были дороги, чтоб за жизнь их боялись, — для того тоенских родственников надо получить. Ежели пойдут на это — воевать не будем. Откажутся — войны не миновать.

Баранов встал. Заложив руки за спину, прошёлся по каюте. Погруженный в изучение туземных диковинок капитан «Невы», с его курчавой цыганистой головой и так явно выраженным интересом к искусным поделкам колошей, вызывал у Баранова симпатию. Он чувствовал какое-то внутреннее родство между ними. Недаром хотелось высказать ему то, что не стал бы поверять другим.

   — Я взял эти вещи, — продолжал Баранов, — потому что пытаюсь, как и вы, понять этих людей — что им дорого, что движет ими, во что они верят. Их вера не похожа на нашу. Они, как и наши далёкие предки, поклоняются идолам. Мне приходилось видеть в их селениях столбы с ликами языческих богов. Их обряды отличаются от наших. Мы закапываем своих почивших друзей и родичей в землю — они сжигают. Как-то я присутствовал здесь, на Ситхе, на церемонии сожжения знатного тоена. Меня считают человеком не робкого десятка, но в тот вечер мне было не по себе. Торжественно наряженного мертвеца усадили на приготовленную для костра поленницу дров, и шаман исполнил похоронный обряд. А потом запалили огонь, и в какой-то миг показалось, что покойник оживает: жаркое пламя привело его члены в движение. Я ясно видел, что лицо мертвеца начинает корчить страшные гримасы, руки вздёрнулись, будто он хотел ударить в ладоши. Но огонь быстро делал своё дело, и то, что ещё недавно было фигурой человека, превратилось в обугленный остов. Когда от плоти остался лишь пепел, кости вождя захоронили в специальном ящике, привязанном к деревьям. — Баранов взглянул в упор на Лисянского и резко сменил тему: — Скажите, Юрий Фёдорович, начистоту. Ежели нам не удастся договориться с колошами и придётся воевать, вы сможете помочь мне своими людьми?

   — Я помогу вам, Александр Андреевич, — почти не раздумывая, ответил Лисянский. — Не только орудиями «Невы», но и силами моего экипажа.

   — А с лёгким ли сердцем пошлёте вы в бой своих матросов, зная, что кто-то из них может быть ранен, а то и убит?