Когда на следующий год в июне Полевицкие приехали на дачу, и Маша вышла на улицу поиграть, она не узнала Колю. Она приветливо поздоровалась со всеми, но одинаково, не выделяя его среди других. Она словно бы забыла, что именно он, Коля, не дал хулиганам отнять у неё велосипед. Потом при случае, правда, он аккуратно напомнил ей об этом, на что она повторила прошлогоднее: "Ты смелый. Как тебя зовут? Ах, да, да, Коля, я помню..." И ему было обидно до слез. Она же его в упор не видела.

Так и проходила его любовь - игры с Машей и другими ребятами летом и переживания и тоска остальные девять месяцев в году. Шло время. Маша взрослела несравненно быстрее Коли. Она и так была старше на два года, и вообще... Он оставался ещё пацан пацаном, несуразным, угловатым, а Маша практически стала взрослой девушкой, красивой до умопомрачения. Около неё всегда вились молодые люди, поклонники, одна она не оставалась практически никогда. Колю теперь она и вообще не замечала, его просто видно не было, до того он невзрачен и неинтересен, он и сам это распрекрасно понимал...

Однажды, в конце лета он видел, как Маша шла домой одна, печальная, грустная отчего-то. И ему так захотелось побежать за ней, встать перед ней на колени и признаться ей в любви, рассказать ей, как он её безумно любит, что он сделает все, что угодно по её приказанию, что он без раздумий отдаст за неё жизнь. Он почти уже готов был сделать это, у него больше не было сил молчать, но тут Маша подошла к своей калитке, а из дачи вышла мать и начала ругать дочь за опоздание к ужину. Объяснение не состоялось. Коля стоял на холодном ветру и смотрел вслед этой сказочной принцессе с каштановыми волосами и в джинсах, удаляющейся от него рядом с размахивающей руками и что-то постоянно говорившей матерью...

... А потом Маша вышла замуж за Аркадия Корнилова, и они с мужем надолго уехали за границу. А потом и Коля уехал из родных мест, только в противоположную сторону, они - к свету и солнцу, он - в мрак и туман, они наслаждаться жизнью, а он - каждый день проклинать себя за то, что появился на этот свет.

... И вот сейчас стоит он на холодном ноябрьском ветру, голодный, полупьяный, немытый, с фингалом под глазом и выбитым передним зубом, рядом скулит собака, а вокруг никого, только где-то вдалеке, на другом краю поселка рабочие продолжают трудиться над новым домом бывшего завмага, а ныне предпринимателя Мырдина...

Хотел было Коля зайти в дом и подумать, как бы ему сообразить ещё на бутылочку беленькой, чтобы совсем не свихнуться от боли и унижения, как вдруг он услышал где-то вдалеке шум мотора. Да, это ехали они, звук их двигателя он узнавал издалека. Как же они ему опротивели! Но и без них он жить не мог, просто не на что было. Коля вошел в дом, решил хоть немного прибраться в комнате, а то просто стыдно было за самого себя перед самим собой. Убрал протухшую постель, выкинул остатки холостяцкого обеда со стола в помойное ведро, в котором уже яростно шуршала мышь, открыл форточку, чтобы хоть как-то проветрить комнату. Сейчас

о н и войдут... Как же они ему опротивели, особенно тот, наглый, уверенный в себе...

Он не ошибся. Зашумела под окном машина, яростно залаяла собака, звеня опостылевшей цепью, и раздался уверенный баритон: "Кыш, Шарик, кыш, свои! Не узнаешь, что ли?! А ну, пшел вон! Кыш, зараза!"

... Открылась дверь, и в комнату вошли двое. Один в сером длинном модном плаще с непокрытой головой с седыми кудрями, другой - в синей спортивной куртке и темных очках. Это именно их он так ненавидел и так боялся, именно тот, в темных очках так сильно бил его три дня назад. Звали их Хряк и Ворон. Хряку было под пятьдесят, и о его жизни Коля знал мало, знал только, что он хорошо водит машину, и что в зоне его имя пользовалось уважением. Хряк был спокоен и малоразговорчив. Второму же, Ворону, было сорок шесть лет, в миру он именовался Петром Андреевичем Бородиным, о его биографии ходили легенды, но мало кто знал о нем что-либо конкретное.

- Николашка, падло, собирайся быстрее! - Ворон был взволнован, как никогда. Его вообще почти невозможно было чем-то взволновать, встревожить. А тут, видимо, произошло нечто серьезное, потому что волнение можно было легко прочитать на его бывалой физиономии.

- Куда теперь? - с вежливой ненавистью в голосе спросил Коля.

- Туда, родненький, все туда же, к мосту, к тому мосту. Авария там, менты, нам с Хряком нельзя, а мы обязательно должны знать, что же произошло. Иди, родненький, а вернешься, тебя будут ждать и водочка, и закусочка, и все, что угодно, только иди скорее...

- Ах, вот оно как..., - осмелел Коля, чувствуя, что Ворону что-то очень нужно от него. - Я уже знаю твою водочку и закусочку. Ты, гад, чуть глаз мне не выбил, и есть я не могу через твою ласку. А теперь опять что-то от меня понадобилось, и родненьким я, значит, стал...

- Ты, Колька, сам виноват, - произнес Ворон, весело глядя Коле в глаза сквозь затемненные очки. - Ты сам прекрасно понимаешь, ч т о ты хотел сделать. Мне же хана, все планы насмарку, если бы ты ей все рассказал, дурило. Так что, ты уж извини, было за что, законы знаешь, не новичок. Я все, конечно, понимаю - первая любовь, чувство, шуры-муры, и вкус у тебя, Николаша, отдаю должное, прекрасный, вполне тут с тобой солидарен, но дело-то в том, что каждая тварь на земле за свою родную единственную жизнь цепляется, так же как и я. И мне через твою любовь и переживания были бы, мягко говоря, большие неприятности. Она женщина серьезная, мигом бы сообщила, кому следует, а она знала, кому следует. И что мне оставалось делать, прикинь, братан?

- Ворон..., - вставил свое слово молчаливый Хряк. - Время...

- Да, да, Коленька, время.... Ты извини, но иди. Иди, иди и иди. А чтобы ты меня за фуцмана не держал, возьми-ка, братан, пару сотенок и купи себе на них то, что душа требует. Только потом, когда дело сделаешь. А придешь, ещё дам...

Пара сотен сразу произвела переворот в больном мозгу Коли, и он мигом согласился сделать то, что нужно.

- Там, понимаешь, на мосту авария, - объяснял Ворон. - Машина в воду упала, занесло на гололеде... Ты сходи, узнай, чем все закончилось. Что с теми, кто там был в машине...

- Какая машина?! - побледнел Коля, если он мог побледнеть ещё больше.

- Ну какая-какая? - замялся вдруг Ворон. - Да никакая. Обычная. Легковая. ГАЗ - 24. "Волга". - На лице его появилась глумливая улыбочка и тут же исчезла. Брови нахмурились под темными очками. - Да, да, их "Волга", Корниловых...

- А Маша?! Была там Маша?! - вытаращил глаза Коля.

- Я не знаю, была там твоя Маша или нет - нагло солгал Ворон. - Не знаю!!! Он вел, Аркадий. А я не видел, был там кто-то рядом или нет, сам знаешь, что у меня с правым глазом. По-моему, там никого не было. Вот ты пойди и посмотри. А потом нам расскажешь. Иди, иди, а то все пропустишь. Да мы тебя до поворота подвезем, чтобы ускорить процесс. Пошли, Димочка, поможем Николаше добраться.

- В-вы, - лепетал дрожащими губами Коля. - Это все вы... Ваших рук дело... Вот зачем вам было все это...

Ворон снял темные очки и пристально поглядел на Колю. Взглянув в это страшное лицо с невидящим белым правым глазом, Коля вздрогнул и поплелся к двери. Хряк и Ворон вышли вслед за ним. Сели в машину. Однако, не получилось даже тронуться с места. Машина безобразно буксовала на жидкой грязи под снегом. Опытный водитель Хряк никак не мог ничего выжать из своего маломощного "Жигуленка".

- Какого же рожна ты так поставил машину, Димочка?! - возмущался Ворон. - Если бы развернул, мы бы под откос толкали вперед. Не лето же, вековая грязь... Ну, давай, давай... Ты же у нас ас... Так сейчас все четко сделал, ювелирная работа, - шепнул он Хряку так, чтобы Коля не слышал. Но тот и не слушал, он был потрясен услышанным о произошедшей аварии.

Ворон и Коля стали толкать машину назад, но ничего не получалось, колеса прокручивались и машина продолжала буксовать.

- Я не могу в такой собачьей грязи, и потом, Коля уж больно хил..., оправдывался Хряк.