Пахло отвратительно. Меня замутило. Прямо перед глазами, выдвинувшись откуда-то из реальности, возникла протянутая рука. Я подняла голову.

- И что я могу сказать? Охота удалась. – Даниил улыбался. Только на лбу блестели капли пота.

Он говорил, старательно приводя в порядок сбитое дыхание. На боку, из странной, длинной кобуры торчала рукоять какого-то оружия. Я потянулась к его ладони, вложила туда свою, окровавленную. Даньке пришлось поднатужиться, чтобы помочь мне утвердиться на негнущихся ногах. Он, точно как недавно медведь, не мог закончить движение. То ли хотел меня обнять, то ли наоборот – оттолкнуть. Хотел, но все не мог решиться.

– А ты неплохо справилась с ролью приманки, Влада. Только в следующий раз бегай быстрее. Планов – охренеть. Из зоопарка еще тигрица смылась, насколько я знаю.

Меня колотило. Я старалась не смотреть в ту сторону, где лежала туша.

- Не, Влада. Стометровка ни к черту, конечно. Будем тебя подтягивать. С завтрашнего дня и начнем тренировку. Зверей пока подключать не будем. Для начала надо тебе набраться сил. Ты как на это смотришь? Говорят, медвежье мясо…

Дальше я не слушала. Меня вывернуло наизнанку.

Глава 8. Сусанин

Сусанин

Они лежали рядком. Истощенные, в немыслимых позах. В тряпках, чуть прикрывающих высохшие тела. С гримасами – в спазмах эмоций, впечатанных в бледные лица напоследок. Мужчины, женщины, дети. Бывшие. Теперь просто трупы.

Спокойно, без суеты, Колюня укладывал мертвецов в свежевырытую яму. Высокий, нескладный, деревянно-ломкий в суставах, могильщик мало чем отличался от тех, кого отправлял в последнее путешествие. Толстовка на пару размеров больше болталась на худом теле, в растянутые рукава попадала земля. Колюня не обращал внимания на неудобства. Он трудился. Мертвецы безропотно принимали помощь, ложились себе  рядами, насколько возможно плотно занимая свободное пространство. Страшный пазл складывался с трудом. Под трупами оседала земля, они шевелились, отчего казалось, что они пытаются устроиться удобнее.

Я стоял неподалеку, надвинув на голову капюшон, засунув руки в карманы куртки. От предложенной помощи Колюня отказался. Из неясного бормотания вычленилось несколько слов про «свой крест».  Настаивать я, естественно, не стал. Моя совесть, облегченно зевнув, заснула сном праведника. Я смотрел на то, как старательно Колюня накрывает мертвецов каким-то полотном, как осторожно ступает между ними, стараясь не задеть конечности. Как чуть позже, по-прежнему бормоча себе под нос – на этот раз я четко расслышал « в лоно свое» - идет к экскаватору. Комы земли засыпали укрытые трупы. Кое-где ткань сбивалась, обнажая обращенные к небу лицу.

В моей голове царила неразбериха. Единственное желание, с которым я отчаянно боролся – желание выпить. Мне приходилось держать данное Колюне слово.

- Ты, это, - с упреком сказал он мне утром,  - не пей. Ты мне трезвым нужен. Чтобы потом не говорил.

Среди оголенных ветвей берез висело низкое солнце. Вполне угадываемое за легкой облачностью. Временами оно подглядывало за тем, что творилось на кладбище. Медленно светлело, потом снова все становилось серым.

Мне хотелось выпить. И чем дальше, тем сильнее. Я едва дождался, пока, удовлетворясь содеянным, Колюня спрыгнул с подножки экскаватора.

- Ну, это, - простужено сказал он, - все. Пойдем теперь в часовню. Ждать, того, недолго.

Чего именно собирался Колюня ждать, он толком не объяснил. Все, что я понял из его сбивчивой речи после собрания: с мертвецами происходит что-то не то, но лучше один раз увидеть, чем… Вот-вот. Через несколько часов после наступления темноты я вспомнил Колюнено «увидеть». Конечно, выяснится, что он так не говорил. Вообще с моей точки зрения, последнее дело пытаться выяснять кто и что сказал. Это не срабатывает даже через пару минут, ибо каждый пытается перетянуть одеяло на себя, меняя слова, вкладывая свой смысл в междометия. А уж делать это на следующий день – стопроцентный повод к скандалу.

Более чем скромное кирпичное здание с окнами, выходящими на обновленный свежим холмом ландшафт, часовенка, казалось, застряла между двумя толстыми стволами берез. Колюня потянул на себя деревянную дверь, плотно засевшую в грязно-сером ковре из листьев. На удивление, та отворилась без скрипа, впустив в жалкую комнатенку хозяина и гостя. Внутри все обстояло аскетично, как и представлялось снаружи. Пара стульев, койка, стол, да шкаф, забитый иконами.

- Садись, что ли, там, - Колюня кивнул на один из стульев у окна. – Теперь подождем.

Я не стал уточнять сколько у нас осталось времени до намеченного часа Хэ. Я двинулся легким путем – лучше потратить одну из ночей своей страшно занятой жизни, чем слушать сбивчивый монолог, кроме сарказма и недоверия не вызывающий в моей голове ничего.

- Вот, сейчас свет зажгем, - бормотал Колюня, возясь со старинной лампой. – Да, зажгем. А куда денемся? Не сидеть же в темноте. А со светом все уютней. Жизненней как-то. Скоро все пройдет… Постой, как там Соломон сказал? И это пройдет? Ну да, как-то так. А огонь, он что же? Он был до нас и останется после. Не ты, не я ему не судья. Это он нам, скорее, судья… Где тут у нас керосин? Долить в лампу надо. Не хватит, так-то, керосина надолго…

У Колюни обнаружилась привычка обсуждать каждое свое действие. Обычно меня это бесило, но сейчас мне было не до того. Категорически мне хотелось лишь одного – выпить. Ни о чем другом я думать не мог. Чтобы отвлечься, я вспомнил позавчерашний разговор с Гопником, сразу после собрания.

Тогда, в отеле «Санкт-Петербург» даже не пытаясь разобраться в бреднях Колюни, битый час пытавшегося донести до меня мысль о том, что мертвецы перестали вести себя по понятиям, я добрался до местного бара. Бутылки, стоящие в ряд, вселили в меня уверенность в завтрашнем дне.

Так. Стоп.

Короче, хлебнув вискаря, я прихватил бутылку с собой. Спускаясь по лестнице, мимоходом вспомнил о том, что от меня чего-то хотел Гопник. Честно говоря, я не горел желанием с ним общаться. Да и что такого важного могло созреть в увенчанной бычьими рогами башке?

Он нашел меня сам - сидящего в холле напротив окон, выходящих на набережную. Распогодилось настолько, что больно было смотреть на солнечную канитель. Нестерпимо яркая, гордо терлась стальными боками к гранитному берегу «Аврора».  С набережной сдуло мусор, да и противоположный берег вполне себе живописно перемигивался отраженным в окнах светом. Вид портило заброшенное в небо крыло Троицкого моста, вносившее диссонанс в стройную гармонию солнечного дня. Об этом я и думал, прикладываясь к бутылке.

- Это, Сусанин, разговор есть.

Не поворачивая головы, я кивнул, подтверждая, что слышу. Гопник плюхнулся в кресло напротив. В отвороте кожаной косухи мелькнула золотая цепь такой толщины, что я засомневался – только ли для украшения она использовалась. Гопник скосил глаза на мою бутыль, но я был далек от желания делиться.

- Короче, мне одному не справиться, - без обиняков, с какой-то одному ему известной середины, начал он. – Будешь? – В его руке с обстриженными под корень ногтями возникла пачка сигарет. После моего отказа, он вытянул одну, воткнул в рот и прикурил.

Мне некуда было торопиться, поэтому я молчал.

- Ты, типа, в курсе, что кто-то отстреливает наших? – Он сделал основательную паузу, дожидаясь моей реакции.

- В курсе.

- Чё думаешь?

- Не только наших. Шизиков тоже. Думаю, кто-то из киллеров. Продолжает работать по профилю.

- В разных местах?

Я пожал плечами.

- Город большой. Уголовники тоже имелись в избытке.

- А вот что я тебе скажу, - Гопник подался вперед. – Это работает не шизик. Это свой брат. Из живых. А то, что попадал в шизиков – так, пристреливался.

- С чего решил?

- Я гнался за ним. И чуть не поймал, – добавил он напористей, натолкнувшись на мой недоверчивый взгляд. – Я тебе говорю! Я его загнал с Чайковского на Восстания. И поймал бы! Но он, сука, быстрый. Отель там, на Чайковского, знаешь? Там недалеко двор проходной. Этот гад на чердак ломанулся, видно пути отхода там у него были.