- Ну и что, прикажешь мне их на публике афишировать?

- Да нет, афишировать, конечно же, не надо. Но и выглядеть бoльшим монахом, чем настоятель Троицкого монастыря, у тебя не очень получается. Как бы с Сильвией еще одной истерики не приключилось. Ну, извини, это я так - к слову.

Он достал из заднего кармана брюк плоскую флягу, вынул из прикрепленной к переборке каюты вычурной деревянной подставки два стакана, налил в них виски: - Что ж, давай возьмем посошок на удачную дорогу.

Выпили, присели на диван. "Добрая, однако, каюта, - сказал Сергей, думая при этом явно о чем-то совсем другом. Продолжил, оглянувшись на дверь: - Утром пришло сообщение - еще трех сотрудников посольства, недавно вернувшихся домой, арестовали. Советника и двух первых секретарей. И... он ударил кулаком в ладонь и необыкновенно забористо выругался матом, чего Иван от него ни разу не слышал за все годы их знакомства, - я тебе не говорил, но ты все равно скоро узнаешь - моего предшественника здесь, Нодара тоже. Англо-американо-немецкий шпион! Брехня! Я же теперь знаю все его контакты. И через агентуру проверял - было задание. Все чисто, честный, преданный парень. Наш. Талант. Все равно - взяли, выбили признание. Знаешь, чей он в конечном счете получился агент? Японский. Японо-мать... Ты-то не дрейф. У тебя все чисто. "Чисто, да не очень, - мелькнула у Ивана мысль, про Сильвию наверняка консул пронюхал и донес. Не шпионаж, так моральное разложение пришьют".

- Давай прощаться, - он крепко обнял Сергея, - время. Не то пойдешь со мной до самого Ленинграда.

- И с какой великой охотой пошел бы! Эх, Ваня, дома и солома едома. Ну, до побачення! Привет Никите. Об "Обворожительном" не беспокойся, буду лелеять и беречь его как... как Элис.

Из письма Ивана Сергею.

Январь. Вопреки опасениям, таможня вовсе не свирепствовала. Довольно пожилой джентльмен (другого слова и не найти) доброжелательно меня принял. "Мол, диппаспорт - он и в Африке диппаспорт. Проходите, дорогой товарищ". Я было уже и прошел. Да надо же такому случиться - с ежедневным обходом объявляется начальник таможни. Этот, прямо скажем, не совсем джентльмен. Но все-таки - выслушал, что дипломат, заметил при сем: - "Это он там, за кордоном дипломат, в СССР все граждане равны". Все же согласился: "Проходите без досмотра". А тут один молоденький помощничек шепчет ему что-то и начальник задает мне вопрос: "Пластинки есть?" Есть, говорю. "Какие?" Всякие - Карузо, Джильи, Гобби, целые оперы в исполнении труппы театра "Ла Скала". "А наших исполнителей?" Шаляпин, Вертинский. "Вот, пожалуйста, будем устраивать рекламу господину народному артисту и салонному певцу - холую белогвардейщины. Этих пластинок много?" Ставлю на стойку два чемоданчика специально для пластинок. Помнишь, мы были с тобой в ресторане "Медведь"? Вертинский весь вечер пел. А на следующий день мы купили на Бродвее по комплекту всех его вещей, больше ста пластинок. Так вот - у меня этого комплекта больше нет. Все пластинки перебил при мне лично начальник таможни. "Закрытое постановление ЦК, понимаете? Приравнивается к печатной контрреволюции!" И Шаляпина всего грохнули. Но в вещах и книгах не рылись, и то хорошо.

С работой получилось так. Когда я приехал, Надежда Константиновна хворала. Отчитывался я сначала в Наркомпросе. Крупской не было и никто мне там никаких предложений не делал. Потом с отчетом меня вызвали на коллегию Наркоминдела. Сразу же после заседания приглашает начальник кадров и говорит: "Пойдете в аппарат?" Говорю - я не карьерный дипломат. "Вы нам подходите. Наркомат наполовину пустой. Завтра приступаете к работе. Пока и.о." И.о. - чего? "Зав третьим западным отделом. С руководством согласовано". Приступил. В отделе три человека. Это со мной. А должно быть шестнадцать. Чувствуешь, каково? Проходит три месяца. Сижу как-то вечером, работы - прорва, прихожу ни свет, ни заря, ухожу заполночь. Звонок. Слушаю. "Ванечка, где ты? Как ты? Куда тебя занесло?" Надежда Константиновна! Лечу к ней, сидим часа три, рассказываю про свои одиссеи. На следующий день привожу ей свои наметки построения храма просвещения - Академии Педагогических Наук. "Ванечка, да какой же из тебя чиновник наркомата? Ты же прирожденный педагог, учитель, просвещенец!" И вот я только что назначен директором Московского педагогического института. С Надеждой Константиновной встречаюсь каждую неделю. Идея Академии захватила ее всецело. Пока держим все в тайне. План грандиозен, но его могут запросто угробить, если преждевременно обнародовать. Пока идея все еще во чреве разработки и противники, завистники, злопыхатели - разные, всякие - могут похоронить не родившееся дитя. Теперь, Серега, терпение и труд!

В институте приняли меня с интересом. С одной стороны, и ты это знаешь, моя уважительность (не показная, всамделишная) к любому труду уборщицы и академика, с другой - создание в коллективе атмосферы нетерпимости ко всякого рода подсиживаниям и оговорам из элементарной зависти, стремления сделать карьеру любыми средствами. Ты не представляешь, каким ядовитым цветом разросся этот мерзкий чертополох! Мутный поток анонимок и доносов калечит и топит честных, прекрасных людей, а их авторы благоденствуют в безнаказанности. Я подобрал несколько вопиющих примеров и предложил секретарю парткома провести общее открытое партсобрание. Повестка дня: "Честь и порядочность коммуниста". Я сам выступил докладчиком и прямо зачитал несколько облыжных заявлений и назвал имена авторов. Если скажу, что поднялась буря, значит ничего не скажу. Мне тут же один из обозначенных пакостников приклеил ярлык "американский шпион". Собрание продолжалось более пяти часов. А на следующее утро позвонил первый секретарь МК Щербаков (ты знаешь - он сменил Никиту) и сказал "Молодцы! По партийному поступили, по-сталински. Так держать!" Кстати, после этого собрания многие видные ученые из МГУ и других вузов обратились ко мне с просьбой предоставить им работу в нашем институте. А я исподволь присматриваюсь, прикидываю насколько он сможет быть полигоном будущей академии. Похоже, очень даже сможет...

Да, звонил я дважды в Киев Никите. Говорил оба раза с его помощниками. Был он то на совещании по коневодству в наркомате по сельскому хозяйству, то в Черкассах на пленуме обкома. Обещали доложить. Но пока он не перезвонил.

А семейные дела мои неважнецкие, дружище. То есть, внешне все как будто бы в ажуре - мы с Машей ходим по гостям, принимаем кое-кого у себя (все по ее работе). Бываем в театрах, вот на прошлой неделе в Большом "Кармен" слушали, заказаны билеты на "Хованщину" и "Лебединое". А в "Ударнике" не пропускаем ни одного нового фильма. Алешка вытянулся, почти жених. Мы с ним обязательно раз в неделю здоровье поправляем - ездим в "Сандуны" или "Центральные", паримся, плаваем наперегонки в бассейне. Образцово-показательная семья. Но я же все время думаю о Сильвии. Ночью бываю с Машей, а представляю её, обнимаю её, ласкаю её. И запахи, такие тонкие, такие дурманящие, её запахи меня не отпускают! И ты знаешь, Маша или делает вид (но тогда она очень талантливая актриса, чего я ранее за ней не замечал), или действительно не видит, что со мной творится. Само собой, вездесущие, услужливые доброхоты, скорее всего консул или кто-нибудь с его подачи сообщили ей о моем нью-йоркском адюльтере. Ты знаешь, что она мне сказала в первую ночь, когда я вернулся? "Мне рассказали о твоем французском приключении. Так вот - я не желаю ничего слушать. Ничего не было. Мое отношение к тебе прежнее. Ты мой муж и отец моего ребенка". И по-моему она уже беременна. Невзначай спросила, хочу ли я дочь. А я хочу одного - быть с Сильвией...

Еще одно: ты, конечно, помнишь Соню. Маша мне об этом не писала, но Соня познакомилась с младшим лейтенантом из НКВД и полтора года назад вышла за него замуж. И как в воду канула - в Москве по адресу, который она дала, ее нет и не было. О ее муже сведений никаких в приемной наркомата не дали. А на Украину, сам понимаешь, письмо как пошло, так и пришло назад нераспечатанное - некому его было получать. Ни Сони, ни ее родных.