- Я думал, что ты живешь одна, - медленно произнес я, этой фразой выразив все, перечувствованное за сегодня.

Талия покачала головой.

- Как и ты.... Видишь, я тоже не выношу одиночества. Это медленная тупая боль, сравнимая разве с зубной болью, постоянно ноющая и не дающая ни минуты покоя. Я предпочитаю уколы иной, сильной боли, чтобы после них почувствовать краткое наслаждение покоя. Ведь когда боль проходит, тебе кажется, что это навсегда - и, по-своему, это тоже счастье.

Я молчал, хотел ответить ей, но слова, кружившие в мозгу, не собирались во фразы, а построенные прежде не подходили для этого.

- Наверное, эта боль - колющая больно, но проходящая быстро и нужна для того, чтобы жить... - она помолчала. И закончила неожиданно: - Просто жить. Я тоже не верю в гармонию чувств, гармонию отношений, не верю в гармонию вообще, ибо она для меня - величина ненаблюдаемая. Зимой я дрожу от холода, летом изнываю от зноя, весной хандрю и болею от авитаминоза, осенью... - новая пауза, - Пожалуй, только осень, редкая осень приносит мне успокоение. Но, увы, лишь мне одной, Маша не любит осени.

Это неожиданное упоминание наперсницы Талии заставило меня вздрогнуть.

- Она легкая девочка, - продолжила Талия, - и потому душе ее требуется все яркое, сияющее, новое, все, охваченное восторгом; она боится листопада, ибо он напоминает ей о неизбежном, а все неизбежное для нее означает смерть. Наверное, ты и сам догадался об этом. Зиму она обычно хандрит, и на время каникул я вожу ее на юг, куда-нибудь далеко на юг, где тепло и зелено, где нет смены времен года, и все время лето, и поэтому кажется, будто смерть никогда не наступит. Возвращаясь, она часто болеет, укоряет себя, что не смогла запастись южным солнцем, напротив, растратила весь запас жизненных сил на жаркое лето чужих стран; вместе с ней болею и я, быть может, это служит ей хоть маленьким утешением. Но все равно, она не может жить без солнца...

Талия замолчала, задумчиво глядя на несобранный шкаф, лежащий на полу. И неожиданно спросила:

- Долго ты с ним возишься? - недоумевая, я посмотрел на нее. - Я имею в виду твои попытки самостоятельно собрать это вместилище одежды.

- Дня четыре, - я не понимал причин ее интереса. - Хотя должен был уложиться в вечер четверга. Еще до... - я не знал, как сказать, - до того, как мы с тобой...

- Ошибка в чертежах?

- Да нет. Скорее человеческий фактор. Я не технарь по натуре. А почему ты спрашиваешь?

Она не дала прямого ответа, казалось, Талия сама не знала, с чего вдруг задала этот вопрос.

- Так просто подумалось. Он вроде бы бессмыслен сейчас, занимает кучу места, мешается под ногами. Но ты с ним возишься, пытаешься соединить одну деталь с другой, приспособить их как-то вместе, неудачно, все меняешь и делаешь заново, - она замолчала. - В сущности, этому шкафу ты посвящаешь часть своей жизни, и если у тебя ничего не получится, то он, этот жизненный отрезок, будет напрасным.

- А если нет?

- Шкаф будет служить тебе долгие годы, может быть, всю жизнь. И чем дольше ты с ним возился при постройке, тем памятнее и дороже тебе он будет, порой и откроешь его только затем, чтобы вспомнить об этом.

С этими словами Талия осторожно коснулась носком домашней туфли боковой стенки шкафа. Нежданная пауза затянулась, мы оба не знали, чем ее заполнить.

- Наверное, я мешаю тебе его доделать, - наконец произнесла она.

- Нет, не очень. В последние дни я вовсе не занимался его постройкой. Да мне и некуда с ним спешить. Это покупка на будущее, сейчас мне еще нечего туда класть, я от силы на треть заполню его вещами.

Талия невольно улыбнулась.

- Шкаф развития. Хороший символ, к тому же, так идущий тебе. У меня никогда не было пустующих шкафов. Купи я шкаф сейчас, он немедленно, он обязательно станет заполнен самыми различными вещами, пускай и не предназначенными для хранения в шкафах....

- Вам, женщинам...

- Нет, дело не в женской привычке захламлять каждый угол кучами вещей. Дело в сути самого шкафа, в том, что для меня он не может быть полупустым, - видя, что я не понимаю ее слов, Талия вздохнула несколько раз, словно собираясь что-то произнести, но затем махнула рукой. Почти безнадежно. - Это не так важно, как ты подумал. Просто слова, отпущенные на ветер.... Забавно, помнится, я начинала этот разговор с одиночества, а вышло, что к нему приплелся твой шкаф. Интересно... - она снова замолчала и снова добавила невпопад: - Все же, у каждого из нас свои склонности к приятным и неприятным жизненным ощущениям. У тебя свои, у меня... совсем иные.

И снова коснулась мягкой домашней туфлей стенки шкафа.

- Маше тоже необходимо пустое место в шкафу, - неожиданно произнесла она. - Нет, не для развития, не на будущее. На сегодня. Ей нужно такое место, я, конечно, утрирую, где она всегда может спрятаться ото всех.

- И от тебя? - не знаю, зачем я задал этот вопрос. Талия поежилась.

- Да. И от меня, - произнесла она после долгой паузы. - Ей жизненно необходимо свободное пространство, немного, совсем чуть-чуть, но чтобы оно принадлежало только ей, и никто, кроме нее, не имел на него никаких прав, она замолчала, сорвался голос. - Каждому человеку необходимо свободное пространство своего "я". Всякой близости человеческих отношений есть свой предел; преступивший его либо поработит того, чей предел он нарушил, либо изгонит того прочь и этим поработит самого себя.... Поэтому Маше так нужен ее пустой угол в шкафу, где она всегда отыщет тишину и покой своего заповедного места, безлюдной гавани, куда внешний мир не смеет пробраться.

Ее туфля коснулась шкафа. Я невольно следил за этими прикосновениями, они что-то значили для меня, нечто пока еще неразгаданное, но связанное с нашей неспешной беседой, с моей гостьей... да и со мной, наверное.

- Со мной было однажды нечто подобное. Давно, кажется, в другой жизни. Задолго до Маши. Я не буду рассказывать тебе всей истории - она покажется тебе банальной, она и есть банальна, скажу лишь, что когда-то я жила одна, совсем не чувствуя этого. Тогда мне нравилось, что никого нет рядом со мной, я хотела полной свободы действий - и я имела такую свободу. И была одна... душа, к которой я испытывала страсть, - я говорю так намеренно, чтобы не дать тебе козырей узнавания в руки, пускай мой давешний партнер будет считаться для тебя существом аморфным, неким андрогином. Страсть порой не признает половых различий, тебе известно об этом.... В то время я желала эту душу так, как позволяло мне мое желание. Душа эта... она разделяла мои чувства. Но пыталась соизмерить со своими чувствами, возможностями и желаниями, тем самым, ограничить их. Из-за этого мы часто, слишком часто имели причины для взаимного непонимания, как следствие недоверия, доходящего до пустых ссор и бессмысленных обвинений. Я видела выход в большем, нежели было, сближении, стремилась, как могла, к моей возлюбленной душе навстречу, искала спасения от наших неизбежных различий, от всех банальностей, что разделяли нас, в совершенном слиянии наших душ, в полной гармонии, в которую не верила и сама. В гармонии абсолюта, подобной - я увлекалась в то время даосизмом - знаку инь-ян. Я приводила этот знак в пример моей возлюбленной душе, не понимая, что моя трактовка этого знака отличается от общепринятой. Если бы он создавался на основе моих мыслей, то выглядел бы иначе. Ведь у двух существ лишь малая часть их естества, телесного и духовного, проникнута сущностью другого, та, что выглядит инородной точкой в знаке чужого цвета. А та линия, что соединяет их, на деле кладет предел, который необходимо сохранять в священной неприкосновенности для вечного кружения, вечного перетекания одного знака в другой в сфере их взаимоотношений.

Я нарушила неприкосновенность этого предела с невозможной легкостью, отчего нарушение это осталось мной незамеченным: я возрастила в себе бусинку возлюбленной моей души до шара, едва не поглотившую меня саму. Едва не перемешавшуюся со мной в единый круг мертвого серого цвета - бездвижный и оттого безнадежный. И увидев то, что я пытаюсь сотворить, возлюбленная мая душа бежала от меня, бежала вместе с раздувшимся во мне своим "я", со всем тем, что во мне принадлежало ей.