Потасовку несколько сдерживали разбросанные повсюду ящики. Потом капитан, тяжело дыша, выпрямился. Толстяк же остался сидеть, ловя ртом воздух и призывая на помощь «…закон!»

Капитан несколько удивился, обнаружив рядом с собой девчонку. Она заметила его взгляд и улыбнулась.

— Меня зовут Малин, — сообщила она и показала на толстяка: — Он серьезно ранен?

— Хм… нет, — пропыхтел капитан. — Но нам бы лучше…

Но поздно! Громкий, уверенный голос раздался в проходе, ведущем в переулок.

— Так-так-так! — укоризненно сказал голос.

Этот тон, как бы говоривший: «Спокойно, я держу ситуацию под контролем», казался капитану одинаковым на всех планетах и на всех языках.

— Что здесь происходит? — прозвучал риторический вопрос.

— Вам придется пройти! — тут же был дан ответ.

Суд на Порлумме, как выяснилось, работал круглосуточно и очень деловито. Ждать им почти не пришлось.

Никкельдепейн? Странное название, не так ли, улыбнулся судья. Затем он внимательно выслушал обвинения, объяснения, отрицания и доводы обеих сторон.

Брут-пекарь обвиняется в нанесении удара гражданину иностранного происхождения и подданства потенциально смертельным орудием в область головы. (Улики представлены). Вышеназванный гражданин предположительно пытался вмешаться в процесс наказания Брутом-пекарем принадлежащей ему рабыни по имени Малин (представлена в вещественных доказательствах). Он подозревал рабыню в добавке некоего ингредиента к партии тортов, выпеченных в тот день, в результате чего пострадало пищеварение пятидесяти двух клиентов Брута-пекаря, и были жалобы.

Вышеназванный иностранный гражданин употреблял оскорбительные обороты речи — капитану пришлось признаться, что он обозвал толстяка «жирной уродиной».

Есть основания предполагать, что Брут-пекарь был спровоцирован, но их недостаточно. Брут побледнел.

Капитан Позерт, подданный — все, кроме арестованных, улыбнулись, Республики Никкельдепейн, обвинялся в: а) намеренном вмешательстве в личную жизнь; б) намеренном оскорблении достоинства; в) намеренном нанесении сильных ударов Бруту-пекарю в область желудка в ходе разбираемого инцидента.

Удар в область головы, нанесенный капитану Позерту, признается как провокация в действиях по обвинению пункт в), но недостаточной.

Никто ни в чем, похоже, не обвинял рабыню Малин. Судья лишь раз, покачав головой, с интересом на нее посмотрел.

— Этот прискорбный инцидент, — заметил судья, — обернется для вас, Брут, двумя годами заключения, а для вас, капитан, тремя. Очень, очень сожалею.

Капитану показалось, что пол под ногами сейчас провалится. Он кое-что слышал о нравах имперского правосудия на окраинных системах.

Наверное, удастся вывернуться, но придется раскошелиться.

Он заметил, что судья задумчиво на него смотрит.

— Суд желает отметить, — продолжил речь судья, — что действия обвиняемого Позерта имели причиной естественное человеческое сочувствие капитана к положению, в котором оказалась рабыня Малин. Тем самым суд предлагает следующее: Брут-пекарь продает Малин с Карреса — чья служба его не удовлетворяет — капитану Позерту с Никкельдепейна за сумму в пределах разумного. Обвинения аннулируются в двустороннем порядке.

Брут-пекарь шумно и с облегчением вздохнул. Капитан был не так уверен в своих чувствах. Покупать людей-рабов — на Никкельдепейне это серьезное преступление! С другой стороны, он не обязан делать официальное сообщение. Если с него не сдерут три шкуры…

Именно в этот момент, как нельзя кстати, Малин с Карреса чуть слышно жалобно всхлипнула.

— Сколько вы хотите за ребенка? — поинтересовался капитан, недружелюбно рассматривая недавнего противника.

Он не знал, что придет день и он не столь сурово осудит толстяка Брута. Но этому дню еще суждено было наступить.

Брут хмуро посмотрел на нем и ответил с некоторой живостью:

— Сто пятьдесят ма…

Полицейский за его спиной ткнул толстяка пальцем в ребра, и Брут прикусил язык.

— Семьсот маэлей, — невозмутимо сказал судья. — Сюда не входит плата за услуги суда, налог на оформление покупки… — Он быстро подсчитал в уме. — Тысяча сорок два маэля. — Судья повернулся к писарю. — Ты его проверил?

Писарь кивнул.

— Полный порядок!

— Мы готовы принять ваш чек, — подвел итог судья, дружелюбно улыбаясь капитану.

— Следующее дело!

Капитан пребывал в некотором замешательстве.

Что-то тут не то! Слишком легко он отделался. Империя прекратила завоевания, молодые рабы с хорошим здоровьем стали очень дорогостоящим товаром. К тому же, Брут-пекарь явно спешил сбыть рабыню за десятую часть суммы, которую придется уплатить!

Что ж, он не станет жаловаться. Капитан быстро подписал, заверил печатями и отпечатками пальцев разнообразные бланки, которые к нему подтолкнул услужливый писарь, выписал чек.

— Кажется, нам пора на корабль, — сказал он Малин.

Что теперь делать с этим ребенком? — вышагивая по темным улицам, думал капитан. Рабыня тихо следовала за ним. Если он сунется на Никкельдепейн с симпатичной девочкой-рабыней, пусть даже подростком, многочисленные недоброжелатели упекут его лет на десять штрафных работ. А Иллила предварительно собственными руками снимет ему скальп: Никкельдепейн был высокоморальной планетой.

Каррес?

— Как далеко до Карреса, Малин? — спросил он в темноту.

— Две недели, — со слезами в голосе ответила Малин.

Две недели! Сердце капитана провалилось куда-то в желудок.

— Ты чего хнычешь-то? — поинтересовался он смущенно.

Малин зарыдала в полную силу.

— У меня две сестрички!

— Ну, ну! Очень мило, скоро с ними увидишься. Я отвезу тебя домой.

Великий Патам, зачем он пообещал?! Ну, все-таки…

Хорошая новость произвела на юную рабыню впечатление, обратное ожидаемому. Всхлипывания стали еще громче.

— Нет! — прорыдала она. — Они ведь здесь!

— Что? — Капитан встал, как вкопанный. — Где — здесь?

— И хозяева с ними жестоко обращаются! — рыдала Малин.

Сердце капитана проскочило с пятки: он стоял, объятый темнотой, и уже знал, что сейчас услышит.

— Вы их страшно дешево купите, честное слово! — сказала Малин с Карреса.

В ситуациях, связанных с первым потрясением, юные жители Карреса явно испытывали тяготение к возвышенностям. Наверное, на этом Карресе много гор.

Ливит сидела на верхней полке стеллажа в глубине антикварной лавки, мудро прикрыв фланги двумя дорогими на вид вазами. Ливит была уменьшенной копией Малин, только глаза были серые, холодные, а у Малин — голубые и полные слез. Лет пять-шесть, прикинул капитан. Он слабо разбирался в таких вещах, если дело шло о маленьких девочках.

— Добрый вечер, — поздоровался капитан, входя в лавку.

Найти лавку под названием «Фарфор и антиквариат» было нетрудно — как и пекарня Брута, лавка оказалась единственным освещенным местом в округе.

— Добрый вечер! — сказал некто, очевидно, хозяин.

Он сидел на стуле посреди лавки спиной к двери, футах примерно в двадцати от Ливит.

— …сиди себе, без еды и питья, а утром придет Святой! — продолжил хозяин, а тон его выдавал человека, только-только успевшего вернуться в состояние здравого рассудка.

Капитан догадался, что обращается он к Ливит.

— Предыдущий ваш Святой долго не задержался! — пропищало создание с полки, так же не обращая внимания на капитана.

Очевидно, она не заметила еще Малин, которая пряталась за спиной капитана.

— Этот будет из очень мощной церкви… очень мощной! — дрожащим голосом отвечал хозяин. — Он изгонит тебя, демон-недоросток! У него ты пуговичек не посвистываешь! Давай, свисти, сколько влезет! Кончилось твое время! Можешь тут все переколошматить…

Ливит задумчиво посмотрела на хозяина, моргнула.

— Это можно! — сказала она.

— Но если только сунешься вниз, — продолжал хозяин, повысив тон, — в куски разрублю, маленькие-маленькие кусочки!