Глава 1

Гл. 1.Цветы, духи и пирожные

Люди одинаковы в главном. Пусть кто-то считает себя невезучим, кто-то везучим, но, в большинстве, они уверенны в собственной уникальности. Лариса Хименес отличалась от большинства. Она считала себя такой, как все. Подвернётся случай, — не упустит. Нет случая, — сама дойдёт. Чтобы найти брата, ей нужны были деньги и ради денег она, кажется, согласилась бы на любую работу.

Когда истёк срок действия первого контракта, Ларисе сразу предложили подписать новый. На этот раз на участие в съёмках фильма. Ей дали прочесть сценарий и пообещали за работу пол миллиона кредитов. Сценарий девушке очень понравился. В нём были сокровища, головокружительные приключения и романтическая любовь. Ещё больше ей понравилась сумма. О таких деньгах недавняя фабричная девчонка недавно могла только читать. Не понравился ей контракт. Во-первых, потому, что она в нём ничего не поняла, а во-вторых, потому, что он во всём отличался от первого.

Целую неделю трое юрисконсультов уговаривали девушку, буквально заваливая её доводами, большинство из которых она тоже не понимала. Ясным в этих разговорах ей было одно: сто дней (первый контракт Ларисы был стодневным) для съёмок фильма недостаточно. С этим доводом Лариса согласилась без возражений: хорошо, пусть будет не сто дней, пусть будет двести, или столько, сколько нужно. Выше оплата, — больше работы. Так и должно быть. Почему-то её уступчивость ещё больше разозлила юристов. Ларисе пригрозили найти другую актрису. Девушка опять согласилась: это их право. Конечно, если её кандидатура почему-то не устраивает работодателя, она ни на чём не может настаивать. Деньги на жизнь у неё теперь есть. Восемьдесят тысяч кредитов — достаточная для этого сумма.

Два дня юрисконсультов она не видела, и даже почти обрадовалась, что её оставили в покое, и что она наконец-то сможет хотя бы отдохнуть, как следует. Но на третье утро все трое явились к ней в гостиницу. С контрактом, почти слово в слово повторявшим первый, составленный для Ларисы на «Терце», пройдохой Жераром Босхом. Изменению подверглись только две цифры: продолжительность контракта в сто двадцать пять дней вместо ста, а чистая сумма вознаграждения— триста тысяч, вместо восьмидесяти. Этот вариант Лариса подписала после первого же прочтения. Так началась её карьера киноактрисы, а примерно месяц спустя…

«… Франческо Габини просто лапочка, но бабник — ужасный…». Лариса остановилась. Две девушки, актрисы третьего плана, громко обсуждали общего знакомого. Лору заинтересовало имя. Франческо тоже снимался в этом фильме. Тот самый Франческо из ювелирного магазинчика синьора Томазо, заменивший для публики рядом с Ларисой Жерара Босха — Трампа (Бродягу). «Габини» же, — звучала фамилия одного из совладельцев огромной ювелирной империи, финансировавшей, съёмки фильма. Синьор Томазо, оставшийся на Терце, тоже работал на эту империю. Правда, совладельца звали не Франческо, а Александро.

«Франческо? Какой Франческо?» — спросила Лариса, заинтересовавшись. На вопрос актрисы первого плана девушки оглянулись. Обе они, почти как близнецы, были голубоглазые, светловолосые, с одинаково пышной укладкой, одинаково-прозрачной, светлой кожей и одинаково безупречно — типичной внешностью красоток с журнальной обложки.

— Ну, Франческо. Ты знаешь его!

— Я не знаю…

— Франческо. Он играет главную роль в фильме!

— Франческо?

— Да, да, Франческо!

— Так он Габини?

— Да. А ты не знала?

— Нет, не знала.

Вопрос был исчерпан, и Лариса потеряла к нему всякий интерес. А вот у девушек любопытство, напротив, усилилось до предела:

— Так ты действительно не знала, что Франческо, — сын того Александра Габини, который пожертвовал на съёмки нашего фильма пять миллионов и предоставил настоящие драгоценности для съёмок? Франческо не говорил тебе этого?

— Нет.

— Потрясающе! На Франческо это не похоже. Он же каждой своей подружке только об этом и твердит!

— Но не мне.

— Потрясающе! Слушай, а о чём он тогда вообще говорит?

Не понимая чужого интереса, Лариса с недоумением рассматривала девушек: что их так заинтересовало в её словах? Ну, не знала она, что Франческо — сын одного из богатейших людей Ойкумены, ну и что? Какое ей, собственно, дело до чужих миллиардов? Собеседницы её недоумевали не меньше.

— Ни о чём, — ответила Лариса, наконец. — А о чём мы должны разговаривать?

— Так вы что? Всё время без слов? Молча?

Взгляд Ларисы стал осмысленнее: так вот что заинтересовало этих милых сплетниц!

— Между нами исключительно деловые отношения, — спокойно, почти высокомерно оборвала Лора паузу и, отвернувшись, пошла прочь.

Итак, роковые слова были произнесены.

Избитую фразу о том, что за всё в жизни приходится платить, Лора приняла как данность, ещё будучи ребёнком. Именно поэтому на второй день после исполнения восемнадцати лет она уехала с родного хутора в город. Так поступали все её ровесницы. Так поступила и она. Пять лет работы на фабрике должны были обеспечить деревенской девушке покупку своей фермы в кредит. Цель была ясна и цена: пять лет работы в отрыве от родных и жизнь в общежитии — в расчёт не шли. Случай разрушил этот план, забросив деревенскую девчонку аж на другую планету. Восемнадцатилетняя девчонка не смутилась. Работы она не боялась, бытовых трудностей — тоже. После заводского общежития с его пенал — койко — номерами, где нельзя было даже распрямиться во весь рост, и тамошнего вечного недоедания, любые условия жизни могли считаться комфортными. Деньги, которые она теперь зарабатывала, вообще казались ей нереально — огромными. Но жизнь нашла, какую цену ей потребовать. Платой за успех стало одиночество.

В общежитии Лариса прожила не долго, и обзавестись друзьями не успела. И всё-таки, одинока она не была. Там можно было поговорить с коллегами по работе, поболтать с соседками по коридору, или поругаться. Был бы повод. На Терце круг её общения сузился. Остался только Герард. Но человек относился к Лоре доброжелательно. С ним можно было поговорить иногда, или послушать его.

Теперь одиночество стало реальностью. Как вакуум в космосе. Порезанное платье или битое стекло в туфлях — крайность в мире моды. Для чувствительного человека достаточно простой недоброжелательности. Издёвательская речь и надменный тон коллег напрочь отбили у Ларисы желание заговаривать с ними. Тоже ждало девушку и в мире кино.

Люди, рядом с которыми она теперь жила и работала, никогда не знали физического труда, и стойко презирали тех, кто физическим трудом на жизнь зарабатывали. Больше же всего не нравилось Лоре то, что, играя в страсти перед объективом, люди, вокруг, продолжали играть в них и в «нерабочее» время. Всё превращалось в игру: любовь и ненависть, вражда, дружба и интриги. Даже само служение искусству, преувеличивалось до состояний абсолютной, режущей слух и глаз фальши. Столь же фальшивы были здесь и нравы. Вопреки громко декларируемой, всеобщей свободе, основным законом здесь, стал закон собственности. Каждая вещь была чья-то, над каждым человеком стоял хозяин. Особенно строго это правило соблюдалось по отношению к женщинам. Каждая женщина кому-нибудь принадлежала: отцу, брату, любовнику, мужу, но принадлежала. И ценили женщину не за красоту, не за ум или мастерство, а за статус хозяина. Чем больше стоил господин, тем большим почётом пользовалась его «вещь».

Лариса Хименес не участвовала в этой игре. Но только потому, что у «игроков» сложилось впечатление, будто девушка уже принадлежит своему напарнику. На неё не смотрели, с ней не заигрывали, к ней не приставали исключительно из уважения к много миллиардному состоянию Александра Габини, отца Франческо Габини. И вот Лариса сама обнажила истину: она — ничья, и, следовательно, может считаться законной добычей всякого, кто, окажется достаточно смел, чтобы ею завладеть.

Впрочем, тот, кто привык лгать, не спешит верить чужим словам. Вильгельм Арунский — самый дорогой актёр фильма, — светловолосый гигант с волевым лицом и бронзовыми мускулами, — счёл разумным, сперва разузнать обстоятельства дела у Франческо:

— …ходят слухи, что твоя девушка совсем не твоя?

Франческо насторожился. Слухи до него ещё не дошли, и юноше не просто было понять о которой из его подружек идёт речь.

— Кто это говорит? — спросил он, стремясь скрыть настороженность за небрежностью.

— Лора. Не далее, как сегодня, она сказала Жули и Дороти, что между ней и тобой существуют чисто профессиональные отношения. Если это так, и если ты ничего не имеешь против, то я бы сам занялся крошкой. На мой взгляд, она на редкость мила.

Франческо почувствовал, что краснеет. До этого мгновения он не думал о Ларисе вообще. Слишком много он знал о ней. Отставная подружка старателя просто не должна была вызывать интерес у столь преуспевающего и перспективного молодого человека, как он. И вот, оказывается, что не менее преуспевающий и перспективный Арунский, сам Арунский, знаменитый и наипопулярнейший актёр считает девушку милой настолько, что не прочь заняться ею, включив в свою коллекцию. Это вызывало досаду. Юноша чуть криво усмехнулся:

— Синьорина преувеличивает. Просто я не спешу делать ей предложение. Понимаешь, проще подождать неделю, чем две недели уламывать. А крошка бесится.

— Конечно… В таком случае, извини.

— Не за что.

* * * * *

Наездница лошади не нравилась, что она сразу дала понять Ларисе. Однако указания режиссера толкований не предусматривали. Девушка должна была самостоятельно сесть на лошадь и проехать на максимальной скорости до отмеченного места. Желательно, по прямой. Лариса довольно неуклюже взгромоздилась на спину норовистой скотине, делавшей вид, что желает наездницу укусить, ударила пятками в бока: «Но! Пошла!». Вычищенная лошадиная шерсть была скользкой, как ледяной каток, жёсткая грива резала пальцы, а вокруг реяли пять или шесть кинокамер, снимая происходящёё с разных точек. «Вперёд!» — пришпорила Лариса лошадь, мечтая лишь об одном: доехать до намеченной точки, прежде чем потеряет равновесие и, поскользнувшись, свалится наземь. Она успела, хотя от падения это её не спасло. Съехав таки набок, она упала на землю, инстинктивно, боясь, что лошадь наступит на неё, откатилась в сторону, встала, смущённо отряхиваясь, хотя «земля» в съёмочном павильоне была стерильно чистой.