— А, вот и дядюшка-мертвец пожаловал!

Меня чуть ли не на руках вынесли из уборной Закийи Азиз Галал, а я кричал при этом:

— Отнесите трупы! Средь поля боя мыслимы они! А здесь нелепы, как следы резни!

Помню, что Ардалион Иванович оказался трезвее меня, он заплатил за что-то дядюшке Сунсуну, меня усадили в самый дальний угол и я уснул там.

Проснулся я, как ни странно, не под забором, а в постели в своем номере гостиницы «Индиана», и даже раздетый и под одеялом, а не абы как. Поднявшись на нога, я подошел к зеркалу и увидел, что челюсть у меня слегка опухла, а под глазом темнеет небольшой синяк. В общем, ушибы были незначительные.

— Хорош молодчик! — возмущенно, но улыбаясь, сказал Николка. — Что у тебя там на лице?

— Не вижу ничего страшного, пятна и припухлости похожи на особую разновидность так называемых побоев. Они могут появляться и в гораздо большем количестве в результате соприкосновения со сжатыми в кулак кистями рук других человеческих особей. Хирургического вмешательства не требуется.

— Ты хоть помнишь, что ты вчера вытворял?

— Смутно, уважаемый Санчо Панса, смутно. Но неужто я мог сотворить нечто такое, чего до сих пор не было на земле?

— Для начала ты отнял у одного из танцоров саблю и закричал, что сейчас всех порубаешь. Ты вообразил себя донским атаманом, вокруг которого собрались магометане и красноармейцы. Когда у тебя отняли саблю, ты закричал, что немедленно всем необходимо переплыть Нил и выйти в чисто поле сражаться с гиксосами. Кстати, откуда ты знаешь про гиксосов?

— Не помню. Ты мне, кажется, рассказывал. Это которые Египет завоевали ненадолго в каком-то веке, да?

— Ничего себе ненадолго, на целые сто лет.

— Что такое сто лет гиксосов по сравнению с десятью днями, во время которых в Египте владычествовали мы! Терзай же дальше мою совесть, что еще я вытворял?

— Много чего. Переплыть Нил тебя не пустили какие-то немцы, с которыми ты тотчас стал брататься и пить брудершафта. Потом ты вознамерился всунуть одному из немцев в ухо банан, уверяя его: «Ардалион Иванович, это ничуточку не больно, а только приятно и чуть-чуть щекотно». Это был первый раз, когда тебя едва не побили. Потом ты стал глотать огонь из своей зажигалки и тебе, видимо, представлялось, что получается очень хорошо и профессионально, как у местных огнеглотателей. Удивляюсь, как ты не получил никаких ожогов. Когда у тебя отняли зажигалку, ты довольно лихо и правильно сплясал испанский танец, но потом вообразил себя крокодилом и стал кусать всех подряд. Тут тебя второй раз чуть не побили, а когда ты оказался в уборной у танцовщицы, то умудрился зачем-то и ее покусать. А вот тут уж тебя стали бить, и вполне возможно, забили бы досмерти, если бы не подоспевшие Бабенко и хозяин теплохода. Тут даже Ардалион проснулся и протрезвел. Он все уладил, отвалив Хасану долларов двадцать, не меньше. Тут только ты успокоился и уснул в углу. Но и то время от времени просыпался и уверял всех, что ты свалившийся «колосс Мемнона», умоляя поднять тебя и прославить на весь Египет.

— Да, нечего сказать, прославился на весь Египет, — вздохнул я, сгорая от стыда. — Нечего сказать — «Из России с любовью!»

— Слава Богу, что мы сегодня уезжаем в Турцию.

— Бедная Турция! Не дай Бог я захочу отнять у турок Константинополь. Неплохо бы выпить пивка.

— Сходи к Ардалиону. Может, он еще не все шампанское выдул. Только оденься, не ходи по гостинице в одних трусах.

Приняв ванну и одевшись, я послушался совета Николки и отправился к Ардалиону. Шампанского еще было бутылок двадцать и мы распили одну во славу всех богов и богинь сладчайшего Кеми. После завтрака нас повезли в аэропорт, и еще через несколько часов мы уже прилетели в бывшую столицу Византийской империи.

— Кстати, — обратился я к Ардалиону Ивановичу, когда мы подъехали к дверям гостиницы «Эйфель», в которой нам предстояло жить несколько дней, отведенных на Стамбул, — как тебе удалось устроить, чтобы, когда мы прибыли в Каир, там нас уже встречал труп того шведа?

— Я сам не ожидал. Прямо как нарочно для меня кто-то подстроил. На самом деле там какой-то старик помер, ну а я уж подкупил служащих «Индианы», чтобы они говорили, будто швед молоденький и все такое прочее. Вообще-то, я зря все спьяну выболтал. Можно было бы еще в Турции продолжить игру.

— Да, жаль, что наша Тяга уже заглохла. Остается только быть туристом и пить шампанское.

— Не только.

— А что еще?

— А то, что послезавтра мы будем праздновать мой юбилей — день рождения, — веско сказал Ардалион Иванович и стукнул себя в грудь кулаком.

— С какой стати? Во-первых, до сих пор у тебя день рождения, насколько я помню, был двенадцатого января. А во-вторых, пятьдесят пять лет — не такая уж круглая дата.

— Эх, Мамоша, без фантазии ты человек. Только и умеешь, что крокодилом кусаться. Я же говорю — день рождения. Мне послезавтра двадцать тысяч дней исполняется.

— Что так мало?

— А ты свои посчитай. Тебе еще и двенадцати тысяч, поди, не исполнилось.

Я стал прикидывать в уме, сколько дней прожил Ардалион Иванович. Получалось, что может быть как раз столько, сколько он назвал. В это время дали сигнал, что можно выходить из автобуса и получать ключи от номеров.

В «Эйфеле» половину писателей поместили в четырехместные номера, а половину — в одноместные. Себе и всем нам Бабенко обеспечил одноместные, хотя особой нужды в том не было. Мне, напротив, хотелось побыть наедине с Николкой и аккуратно выспросить у него, как он провел время в Луксоре. После обеда я зашел к нему и поинтересовался:

— Ну как там твоя пятерка? Не растет?

— Какая пятерка? А, на спине-то? Не знаю. Проверь, пожалуйста.

Он снял рубашку, чтобы я мог осмотреть его внезапно появившиеся родимые пятна. Они были точно такими же, как вчера. Мы оба успокоились — вряд ли это была какая-нибудь зараза. Скорее всего, Мухин поставил правильный диагноз.

— Скучаешь по своей Птичке? — спросил я как бы невзначай.

— Скучаю… Ты не представляешь, что за славная девчонка. Вообрази, она, оказывается, совсем не любит свою оперетту. Она поет так, что с ума можно сойти. Но оперетта для ее голоса слишком ничтожна. Ей нужно выступать с собственными концертами. Она поет под гитару свои песни. И это не пошлость какая-нибудь, а нечто умопомрачительное. Что ты морщишься?

— Нет, ничего, — сказал я, хотя действительно не мог сдержаться и поморщился, представив себе, что это за пение под гитару. Терпеть не могу, когда женщина поет под гитару, даже если это Жанна Бичевская. Разве что в старом фильме по «Бесприданнице» Островского. К тому же, я ярко вообразил влюбленного Николку, с обожанием слушающего, как пищит его Птичка, и мне уже ни о чем больше не хотелось его расспрашивать. — Пойдем гулять, а то сейчас Ардалион опять заставит шампанское пить. У него, кстати, новая затея — послезавтра он хочет отмечать двадцать тысяч дней с момента своего зарождения.

Мы отправились на прогулку. Я ожидал, что мы сразу как-нибудь выйдем к храму Святой Софии, но оказалось, что до нее от «Эйфеля» порядочно. Николка продолжал восторгаться Птичкой. Из его слов я заключил, что роман между ними развивается по строгим канонам классического ухаживания. Возможно, они до сих пор даже ни разу не поцеловались. Он жил в «Виндсоре», ездил с ней на все экскурсии, впечатлял своими познаниями в области истории Древнего Египта, потом они купались и загорали во дворике гостиницы «Савой», а вечером он возвращался в свой номер.