— Нет, я — с Буниным, на Сент-Женевьев-дю-Буа, — сказал Гессен-Дармштадский, от которого я никак не ожидал, что и он полезет со своим пальцем в дырку. А ведь перед Пантократором стоял и молился. Богу — Богово, а дырке — дыркино.

Из Айа Софии нас повезли в Сулейманию, про которую Николка довольно остроумно заметил, что это ВДНХ мусульманского мира. Три часа мы гуляли по этому городу внутри Константинополя — резиденции турецких султанов, с его гаремами, дворцами, в которых собраны несметные богатства, беседками, фонтанами, озерцами и павильонами для отдыха на свежем воздухе. Ардалион Иванович сокрушался, что поспешил стать простым турком, а не султаном, намекая, видимо, чтобы вместо фески, халата, шароваров и кальяна мы приобрели для него какой-нибудь из шитых золотом и драгоценностями кафтанов, чалму, осыпанную изумрудами и рубинами, сапоги, на которых бриллиантами были вышиты сцены из жизни султанов, и какое-нибудь ружьишко за сто тысяч долларов. Да, тут его представления о собственном богатстве сильно пошатнулись, потому что когда ноги наши устали ходить по бесчисленным залам, а глаза ослепли от сверкания невероятных сокровищ, Тетка вздохнул:

— Пора ехать в Москву и сколачивать миллиард.

На что я заметил:

— Интересно, если все канцелярские скрепки Советского Союза собрать и переправить сюда, можно будет обменять их, к примеру, на эти султановы доспехи?

Из Сулеймании нас повезли обедать в хороший рыбный ресторан, где каждому подали по чуть-чуть всех турецких рыбных кулинарных достопримечательностей. Потом мы поехали на Большой крытый рынок, который едва ли меньше, чем Сулеймания — нечто вроде ГУМа и ЦУМа, объединенных под одной крышей, да и еще вокруг самого здания — гигантская толкучка. Удручало невероятное количество поляков и невозможность быстро обойти все и удалиться — всюду были пробки из людей и товаров, всюду шумели, зазывали, хватали, пытались насильно подвести к своему прилавку.

— Да, — сказал я Ардалиону Ивановичу, приобнимая его, — теперь я вижу, что вы, поляки, не народ, а заболевание.

— С чего это ты решил, что я поляк? — выпучился главнокомандующий.

— Ты же сам как-то раз сказал, что Тетка — польская фамилия. Или турецкая?

— Чисто казацкая фамилия. Кубанская, — обиженно пробурчал Ардалион Иванович. — Ты лучше выбирай, что матери и сестре с отцом в подарок купишь.

Сестре я купил бусы из речного жемчуга, а матери тоже бусы и еще тройной чайник для заваривания чая по-турецки. Она у меня обожает всякие чайные церемонии. Вернувшись в гостиницу с покупками, мы распили две бутылки шампанского и отправились гулять. По дороге в Галатасарай случайно оказались в зоопарке. Он в Стамбуле бесплатный и устроен весьма оригинально. Здесь рядом с клетками со львами, тиграми, пантерами и рысями расположены клетки с обыкновенными кошками, причем отдельная клетка для белых анкарских котов, которых у нас принято называть ангорскими. Рядом с волками, гиенами, лисицами и шакалами — обычные домашние собаки разных пород. В одной клетке дикий кабан, в другой, рядышком, пожалте вам — розовая свинья. Зебры, антилопы, жирафы, носороги, олени, а параллельно им — коровы, лошади, овцы, козы.

Перейдя по Галатскому мосту на азиатскую территорию Стамбула, мы поднялись вверх по улице. Галатасарай расположен на высоком холме, с которого виден весь Золотой Рог. Здесь Николка признался мне, что всерьез влюбился в Птичку и безумно хочет ее видеть.

— Ты знаешь, — сказал он, — со мной такое второй раз в жизни. В первый раз так было, когда я влюбился в Татьяну. Как думаешь, у меня есть шанс стать счастливым?

— Вот только не надо таких жалобных слов, барин! — возмутился я его последней фразой. — Ты же говоришь, они завтра тоже прилетают в Стамбул. Вот и увидитесь снова.

— В том-то и дело, что мы-то завтра едем в Трою. К тому же, неизвестно, в какую гостиницу их поселят.

Да, проблемы у моего друга были посерьезнее, чем у Ардалиона Ивановича, который продолжал мечтать о султанстве, и у Игоря Петровича, который все никак не мог найти чего-нибудь особенного в подарок жене. Он так обожал свою Марусю, что всегда мучался с выбором подарка, все ему казалось недостойным ее царского величества.

— Купи своей Цокотухе зонтик, — предлагал ему я. — Смотри, какое изобилие зонтиков. Вот этот, с розами.

— Ну что зонтик, — мычал он. — У нее два зонтика есть. Надо что-нибудь такое, понимаешь…

— А лучше, как я, купи ей тройственный чайник. Приходите, тараканы, я вас чаем угощу.

С высот Галатасарая мы наслаждались зрелищем заката над Константинополем. Я от души издевался то над проблемами историка Старова, то над исканиями медика Мухина. На самом же деле я от души завидовал им — и влюбленному Николке, и верному мужу Игорю. Пародисты оттого сочиняют свои пародии, что сами стихов писать не умеют и желчно завидуют поэтам, жадно подсматривая за ними: «Ошибись! Промахнись! Влепи смешную рифму!» Карикатуристы завидуют людям, которые живут всерьез, и дабы развеять хоть немного свою зависть, подтрунивают над ними, издеваются, изощряясь в остроумии. А ведь остроумие — бесплодно.

Не знаю только, кому завидуют советские миллионеры. Разве что только турецким султанам.

— Господин Корейко, берете закат над Золотым Рогом? Завернуть? Вам порезать или куском? Товарищ ТеткО, что молчите? Привезете в Горбиленд и обменяете на три рассвета над Волгой, а те в свою очередь — на пять вагонов лондонского тумана. Бизьнесь, мисьтер!

— Представляете, — сказал Ардалион Иванович. — Вот так же турки, сидели на этом берегу, смотрели на закат и говорили друг другу: «Вот завтра-послезавтра возьмем Константинополь вместе с закатом, и вся земля будет наша, и солнце, и звезды».

— С них и Константинополя хватит, — возмутился Николка. — Да и тот отобрать давно пора. Попользовались и будя.

— А я бы им все отдал. Хорошие люди — турки, — сказал я, вспоминая сегодняшнюю ночь.

— Типичное рассуждение современного русского человека, — проворчал Ардалион Иванович. — Все отдадим, не жалко!

Солнце продолжало уходить на запад, в Европу. Изумительная панорама Константинополя покрывалась сизой дымкой, сквозь которую прорезывались минареты мечетей и башни дворцов. Врач грустил, что нет с ним рядом его Мухи Мухиной; Николка вздыхал о покорительнице Нила; Ардалион Иванович, должно быть, вспоминал свою жену, с которой развелся десять лет назад, когда еще не был миллионером; и даже я загрустил, пытаясь внушить себе, что и у меня что-то было в жизни, Ира Шмелева, будь она неладна, или вот хоть недавно, в Каире, была у меня одна танцовщица…

Ветер, остужавший нас в Александрии, докатился и до Пропонтиды[64]. Ненадолго покидая Царьград, мы сгрузили все чемоданы в одном из номеров гостиницы «Эйфель», беря в дорогу только самое необходимое. У нас еще оставалось восемь бутылок шампанского для празднования юбилея главнокомандующего, но, учитывая, что он за каждый из двадцати тысяч дней намеревался пить хотя бы один глоток, этого было явно недостаточно. Поэтому я прихватил бутылку страшного старика в надежде, что оттуда все-таки удастся извлечь джинна и он осуществит поставки недостающего вина.

Следы побоев, полученных мною в последнюю ночь в Каире, уже почти совсем исчезли. Слабоваты кулаки у египетских танцоров. Вот, помнится, однажды я дрался с официантами в ресторане «Арагви», так потом две недели не заживало. А ведь тамошние официанты не размахивают саблями и факелами.

Мне захотелось посмотреть на луксорские родинки Николаши. Он охотно показал их мне. Пятерочка сидела на своем месте, не увеличившись и не уменьшившись. Николка был взволнован. Он все ждал, что подъедет автобус и из него, как из фотоаппарата, выскочит Птичка. Но надежд было мало. Если киевляне прилетят тем же рейсом, что и мы, и если их поселят тоже в «Эйфеле», то все равно они прибудут примерно через час после того, как мы отправимся в Трою.