Но сейчас девушка твёрдо знала, что проклятый город исторг из себя последнее зло, которое нужно найти и уничтожить раньше, чем оно объявится на землях племени. Туми верила своим предчувствиям, как и своим немалым силам, но на этот раз твёрдо знала, что самой ей не справиться. И ей пришлось уговаривать Югу, которая в последнее время вообще почти не выходила из своей хижины.

Нужда в ядовитой жрице почти прошла. Племя разрослось и усилилось под негласной властью Аттани, благословлённое культом жизни и защищённое грозной славой Юги. В это племя охотно принимали бежавших и покинутых хозяевами рабов, беспокойных полукровок, часто не способных ужиться с собственным племенем и даже — тс-с-с, чтоб Юги и некоторые другие не услышали, нескольких притворившихся полукровками чистокровных атлантов, по горло сытых порядками последнего города. И богатство племени росло на глазах, но сила его преумножалась тоже, так что соседям приходилось торговать, забыв о лихих набегах, а то и самим искать покровительства.

Теперь никого уже не удивляла ловля рыбы или приручение зверей, и даже железное оружие, во множестве вынесенное из города.

А вот сама Юги уже не могла даже общаться напрямую с соплеменниками. Теперь лишь Туми, да очередные жрицы могли без вреда для себя вдыхать воздух, напоённый дыханием вечной жрицы, прикасаться к ней и её вещам. Юги больше не хотела видеть себя даже в отражении воды — её кожа стала грубее и во многих местах несла изображения ярких зелёных листьев, а живот заметно округлился. Срок приближался, но в отличии от обычной беременной женщины, жрица не торопилась радоваться своему плоду, которому было суждено погубить Юги.

Даже сейчас, в этом мирном, тихом лесу сильнейшая из жриц жизни не могла расслабиться и наслаждаться шелестом листвы и тёплым ветром. Немалая часть сил Юги уходила на смирение яда, на то, чтобы коснувшийся её ветерок не мчался дальше ветром смерти, на благословение каждого следа, чтобы пожухшая и почерневшая под её пятой трава вновь поднялась, забыв о временной смерти. Смерть, избранная Юги, предназначалась атлантам, и жрица не торопилась сеять её среди невинных.

Может быть, именно потому именно жрица первой ощутила опасность, гораздо раньше бегающей впереди, беззаботной племянницы. Впереди должно было быть селение Сивого Оленя, небольшое, но довольно многочисленное, дружески настроенное и потому неопасное. Путешественницы не собирались заходить туда, чтобы не пугать соседей ядовитой жрицей, но уже с такого расстояния можно было видеть токи жизни племени, яркие и суматошные, не схожие с лесными. Но их не было, а ещё эта тишина…

Юги шикнула, подавая принятый в их племени сигнал, и племянница напуганным оленёнком метнулась к защитнице. Уже вдвоём они напрягли свои обострённые богиней чувства, испрашивая землю и всё растущее и дышащее на ней, что за беда стряслась с Оленями.

Ни всплеска жизни, ни шума голоса, лишь сладковатый, приторный запах крови, да дым разгорающегося огня, дым, говорящий обо всём. Опытные охотники и старые женщины никогда не позволят дыму распугать всех зверей в охотничьем лесу, а молодых, да глупых никто не допустит к племенным очагам. То не мог быть набег — иначе спасшиеся, бегущие жаловаться могучим соседям, непременно встретились бы со жрицами, да и кто будет жечь хижины, если всё, что там может гореть, гораздо лучше украсть?

И вновь Юги первой уловила шаги, шаги неторопливые и мерные, без всякого свечения жизни, что должно сопровождать подошедшего так близко. Так не ходят охотники, даже отягощённые добычей, так не ходят женщины и дети, и даже старики, шаркающие и цепляющие листья, никогда не впечатывают ноги в землю так уверенно и грубо. Так ходят лишь атланты, хозяева своей жизни и чужой смерти, властители боли и ненависти!

Туми вскрикнула от внезапной боли вместе с землёй и в страхе огляделась. Всё вокруг чернело и осыпалось, как от незримого огня, листья, травы и цветы, мелкие пичуги и суетливая белка, вмиг убитые чудовищным ядом жрицы. Юги собирала силы. Она сама не знала своих пределов, ведь ей ещё ни разу не приходилось сражаться в полную силу, но для того, что приближалось, даже этого могло не хватить.

Девушка в страхе отступила. Такой Юги она не ещё знала. Даже когда жрица злилась на упрямую Аттани или на глуповатых новоявленных жриц, даже когда наводила страх на враждебное племя, не было в её глазах столько ненависти. Столб зелёного огня подпирающий небо, жизненная сила, равная сотням жизней могущественнейших охотников племени, бушевала сейчас в разъярённой тётке, а всё её гладкое нестареющее тело засияло и залоснилось проступившим ядом. Это было бы даже красиво — если б не было так страшно.

Юги шла навстречу врагу, так же уверенно и решительно, как будто её тянуло незримыми силами. Сейчас она не помнила о племяннице, замершей позади, забыла о племени, с которым сроднилась за пятнадцать прожитых в нём лет, не помнила даже о причинах ненависти, пожирающей разум.

Десять лет копилась ненависть и сила, десять лет назад она уничтожила последний отряд, отправившийся в лес за рабами перед самым отплытием. Она уже почти привыкла к ярким глазам, столь частым в её новом племени и сияющим даже на лице обожаемой племянницы, и теперь лишь лицо Керамеса, временами возникающее во снах, было символом всего зла, воплотившегося в атлантах. И именно на Керамеса и походил чужак, вышедший на убитую ядом поляну.

Те же, свойственные низшим кастам, жёлтые глаза, то же воинское облачение, носимое под латами, та же уверенность. Во только это создание, должно быть, успело изрядно иссохнуть, прежде чем выбралось из могилы — но ведь и Керамесу довелось там побывать! Неужели он поднялся из ледяной бездны, чтобы изловить непокорную рабыню? И — ни капли жизни в этом иссохшем теле.

Туми отступила в кусты, со страхом глядя на остановившихся друг перед другом противников. Две могучие силы, два существа, переставших быть людьми, замерших в нескольких шагах друг от друга.

— Керамес?! — со странным чувством в голосе спросила Юги.

Труп что-то попытался ответить, но иссохшая глотка вытолкнула лишь сипение. И тогда мертвец метнул в жрицу заклинание, начиная бой.

Мерцающая воздушная сеть, обычное заклинание охотников на рабов, рассыпалось искрами, лишь коснувшись сияющего мощью тела Юги. Взметнулись подвластные жрице корни и ветви, отыскивая и оплетая — и опали, сметённые огнём, как когда-то в городском храме. И это воспоминание вновь распахнуло врата гнева женщины, без следа сметая застаревший страх.

Юги шагнула вперёд и ударила своим неизменным копьём. Противник, пытаясь увернуться, шагнул влево, и стальной наконечник наполовину вошёл в иссушённую плоть. Жрица ахнула, не понимая, отчего её привычное оружие, пронзавшее насквозь любого врага, на этот раз бессильно завязло. Противник, не менее удивлённый силой удара, тем не менее, опомнился раньше. Костлявые пальцы вцепились в древко у наконечника, и раздробили его в щепки, как гнилую корягу.

Не позволяя жрице опомниться, полутруп метнулся вперёд и ударил сам, предполагая одним ударом раздробить череп. Юги отшатнулась, вся нижняя часть лица превратилась в месиво раздробленных костей и искалеченной плоти, рана, неприятная даже для жрицы жизни. Её ответный удар расколол и оголил ключицу противника. Мертвец, как более лёгкий, на ногах не удержался.

Встав над врагом, жрица сорвала ближайшую ветвь с листьями, и влила в неё бурный поток сил жизни, изменяя. Десятки листьев ударили по груди врага, острейшими бритвами взрезая плоть и впиваясь в рёбра. Второй удар пришёлся по подставленной руке, наполовину перерубив её, а третьего не вышло. Слепящий огонь вспыхнул между вытянутыми руками мертвеца, мгновенно охватив жрицу, испепеляя волосы и одежду, и ветвь, облизывая и обжигая несокрушимую плоть Юги. В тот миг, когда Туми уже готова была облегчённо вздохнуть, в очередной раз удивляясь несокрушимости тётки, пламя вновь собралось между ладонями врага и ударило плоской, добела раскалённой лентой, вмиг пронзив жрицу и уйдя вдаль, за вершины деревьев.