Впрочем, с расстояния, равного радиусу орбиты Плутона, и сам Кнебель ничем не выделялся среди других звезд.

Станция «Ётунхейм» представляла собой 60-километровый шар в оболочке из жидкого металла. Несколько десятков лет назад, во время войны, по той же технологии строились космические крепости. Жило там несколько тысяч человек. Станция обладала собственным ходом, в том числе сверхсветовым, и могла при надобности перемещаться на межзвездные расстояния. В мире Борислава, с его компактными звездолетами и повсеместно распространенной нуль-Т, такие чудовища никому не могли и присниться.

Здесь все было грандиозно. Центральный коридор, в котором вполне мог бы развернуться старомодный песчаный краулер. Цилиндрический операционный зал, стены которого уходили ввысь на много метров. Жилые каюты тоже были удивительно просторными, Борислав даже не представлял, что на космической станции такое возможно. Его собственная каюта была большой, но одиночной; отсутствие соседа имело плюсы и минусы, и, поразмыслив, он решил, что плюсов все же больше. Хотя бы во сне можно оставаться собой.

Имя он сохранил прежнее: Борислав Дружинин. В Новом Галактическом Рейхе хватало людей славянского происхождения, и Слон решил не мудрить с легендой.

Медвежий угол космоса. Вполне подходящее место, чтобы войти в роль. В небывалую роль.

Ближайшая отсюда населенная планета – Экония – находилась в системе звезды Танатос, когда-то входившей в так называемый Союз Свободных Планет…

У Борислава кружилась голова от здешней политики. И от здешней истории.

Он был благодарен Слону (и адмиралу Линденгарду, конечно) за легенду, давшую возможность задавать вопросы. По легенде он был флотским корреспондентом, прилетевшим сюда знакомиться с новейшими галактическими исследованиями. В здешнем мире даже корреспонденты, летавшие на военизированные базы, должны были носить офицерские чины и мундиры. Ну что ж, черно-серебряный китель лейтенанта космофлота Бориславу даже нравился.

Его наполняло странное чувство нереальности: с самой минуты, когда катер ошвартовался в динамическом доке «Ётунхейма» и пришлось поверить, что все происходящее – не сказка. На Гиганде с ним такого не было никогда.

Он с усмешкой вспоминал земных психологов. Согласно комконовской инструкции, прогрессор с намечающимся расстройством восприятия подлежит наисрочнейшей эвакуации на базу. Синдром дереализации опаснее любого эмоционального срыва, потому что при срыве человек хотя бы предсказуем. Азбука, знакомая любому наблюдающему врачу. Хорошо, что тут никаких наблюдающих врачей нет и быть не может.

Это не прогрессорская операция… Он выдохнул. Мир остановился. Неподвижные звезды. Маятник Фуко. Некоторые вещи стоит произнести вслух. Это не прогрессорская операция. Никакие прогрессорские методы здесь неприложимы. Так бывает. И контактерский, и прогрессорский подход имеет ограниченную область применения. Есть случаи, когда совершенно бессмысленно ломиться к контакту силой; известная операция «Ковчег» тому один из многих печальных примеров. Только масштаб здесь несопоставим.

Метавселенная…

Он с трудом сдержал нервный смех. Жители Саракша были уверены, что весь универсум – это их планета, еще и вывернутая наизнанку… И чем теперь мудрые земляне лучше?

Открылась бездна, звезд полна…

Как в той танской новелле: человек вошел в дупло акации и стал правителем муравьиного государства. А потом оказалось, что это был сон. Сон… Но чем, собственно, сон отличается от того, что принято называть реальностью? И что, если пространство – это всего лишь нейрофизиологический феномен?

Сумасшедшие мысли…

Кто мог подумать, что по ту сторону Окна окажется Вселенная, как две капли воды похожая на нашу? С такой же галактикой Млечный Путь, с такой же Солнечной системой и таким же человечеством. Только вот время там течет иначе.

«Вся Вселенная иррациональна. – По сравнению с чем?» Был в одной старой книге такой диалог. Очень мудро. Очень.

– Не скучно тут вам?

Собеседник, радиофизик Зигфрид Вестхайм, снисходительно улыбнулся.

– Скучно? Да вы шутите!

– Нет. Никогда. Я человек без чувства юмора.

– Нормальное чувство юмора у вас. Вы просто не физик.

– Что нет, то нет, – признался Борислав. – Дальше гимназического курса физики я не пошел, да и тот забыл как страшный сон, если уж честно…

Зигфрид шутливо развел руками.

– Какая досада. Вам недоступна большая часть красоты, заключенной в мире. Я считаю, что мы познаем примерно десять процентов Вселенной через органы чувств, и девяносто процентов – через математику. Если не больше. Причем это я говорю об условиях, к которым наши органы чувств приспособлены. А здесь-то… – Он махнул рукой. – Вот очевидный пример. Давно известно, что в Ядре Галактики есть мощный радиоисточник с очень непростыми характеристиками. Смоделировать эти характеристики мы не можем, потому что в зоне нашей жизни даже близко нет таких физических условий. А прочитать их издали очень трудно. Вот мы сейчас забрались на самый край заселенного человеком мира – нигде ближе к Ядру никаких стационарных станций просто нет. И мы все равно знаем о Ядре практически столько же, сколько знали земные астрономы тысячу лет назад! Вы понимаете? Даже те данные, которые мы можем собрать здесь – это крохи… А впереди десятки лет работы. Вот поверьте: я тут уже три года, и скучно мне не было ни минуты.

Борислав рассмеялся.

– Завидую, – сказал он. – Вы задорно рассказываете. Аппетитно. Даже жаль, что в этой вашей кромешной физике я ничего не понимаю. Скажите, а… вы здесь добровольно?

Зигфрид удивился.

– Ну да… Разумеется, я озаботился получением приказа командования, перед тем как сюда лететь. Если честно, мне это кажется предрассудком, но вы сами знаете: галактические исследования у нас по-прежнему военизированы. Чтобы попасть в дальнюю экспедицию, я должен был или надеть форму, или эмигрировать на Хайнессен. Но последнее – это уж совсем крайность, – он улыбнулся. – А присягу я принес еще в университете, так что проблем не было.

– А какой университет вы окончили?

– Физико-математический факультет имперского университета на Лимарге, система Хеймдалль.

– Вы там родились?

– Нет. Родился я на Витгенштейне – это такая малонаселенная планета в системе Тейя. Наш континент – почти полностью лесной… красиво там… Мой отец работает механиком на станции дирижаблей, он меня с физикой и познакомил. Сам он, правда, без высшего образования. Самоучка.

– Значит, вы первый человек с университетским образованием в семье?

– Конечно! Побойтесь Тора, мой дед еще при Гольденбаумах родился – уж какие там университеты… Ему еще повезло, что его на космофлот призвали – я деда имею в виду. Иначе бы так и остался полуграмотным лесовиком.

– На космофлот? И где он служил?

– Он служил сначала матросом на номерном корабле связи, а потом техником на линкоре «Асгрим». Участвовал в битве при Рантемарио. Демобилизовался унтер-офицером. Дослужиться от рядового матроса до унтера, это ж тогда было еще как много, вы сами знаете… После отставки его на Витгенштейне встретили с распростертыми объятиями. Он потом до старости работал механиком на воздушных линиях, и отец, собственно, от него профессию и унаследовал…

– А вы – от отца?

– Ну нет! На меня никто не давил. Захотел бы, мог бы стать врачом, например. Или учителем. Или уж не знаю, кем. Отец и не думал принуждать. Я сам выбрал физику. И очень рад этому.

Борислав украдкой вздохнул, вспомнив земные интернаты с их комиссиями по распределению выпускников. После скандального дела Абалкина эту систему попытались ослабить, но Всемирный совет по педагогике встал в оборону, как триста спартанцев, и ходу реформам не дал. А здесь вот – пожалуйста. Авторитарная империя, милитаризованное общество, остатки нацизма и сословной системы, но при всем при том профессии люди выбирают сами.

Зигфрид истолковал заминку по-своему. Он сказал: