- Да, да, мы воскреснем, - прошептал худосочный бледный человек в балахоне до пят и улыбнулся бескровными губами. - Ты в это веришь? оборотился он к Генриху.

- "В земле и небе наших огородов есть тайны, друг мой, что не снятся старшим и младшим огородникам не снятся", - отвечал бизер совершенно серьезно.

- Извини, - огородник на всякий случай отстранился.

- Час очищения настал, дети мои! - завопил Тращбог. - Я отсылаю вас в сокровищницу! Я отсылаю вас к отцу!

И толпа оглущающе завопила в ответ:

- Благословения! Благословения!

Мужчины и женщины спешно раздевались и падали на колени лицом в землю. Трашбог вытащил из складок хитона баллончик с аэрозолью и принялся опрыскивать благословляемых. В воздухе, перебивая застарелую вонь, разнесся одуряюще резкий запах.

- Вы вновь обретете силы, дети мои, - говорил Трашбог, прыская во все стороны аэрозалью.

- Мы сделались жмыхами, - шептала старуха, становясь на колени подле Генриха. - Но боженька нам вернет жизнь, боженька нас спасет...

Благословленные уныло, на одной ноте затянули песню:

"Мы отринем испорченные гнилые души,

Мы созреем, и в нас прорастут

Сохраненные землею таланты и силы

Наших дедов и наших отцов.

И воскреснет новая плоть,

Которая воистину есть дух."

- Мистер Одд! - окликнул кто-то Генриха.

Бизер оглянулся. Среди людей, торопящихся раздеться и получить благословение, он увидел Холиншеда. Тот был в знакомой майке с надписью "Love" и широченных шортах.

- Мистер Одд, как я рад! - бормотал Холиншед, пробираясь к Генриху. Вот уж не ожидал вас здесь встретить! Но рад! Рад! Ведь я хотел у вас там остаться. Но не вышло. Уж коли душу здесь продал, там не накушаешься.

- Почему вернулся? С женой не поладил?

- Ах, нет, нет! Супруга у меня женщина достойная. С ней, конечно, тяжело. Всякие правила дурацкие: то не делай, этого нельзя. Но дело даже не в этом. А вернулся потому, что срок мой пришел. Чувствовать стал созреваю. В вашу землю для воскрешения не ляжешь. Скудная у вас земля. У вас ложиться - только помирать. Здесь должны меня прикопать, на родных огородах, здесь я воскресну! - И он торопливо принялся стаскивать майку.

Мальчик лет десяти бухнулся на колени рядом со старухой, вытащил из кармана самодельный, вырезанный из картона складень, развернул и угнездил в бетонных обломках. Внутри каждой половины помещалась новенькая, не оскверненная прикосновением пальцев иконка с лицом Трашбога. Обметанными болячками губами мальчик бормотал молитвы и целовал складень.

А благословленные тесною толпой, нагие и счастливые, шли мимо. Первые уже выходили из Клеток через каменную арку. И голоса их, безустально повторявшие несколько строк, набирали силу. И Генрих... Нет, не Генрих Одд перворожденный, а тот, второй, проросший сквозь его разум как мощный сорняк (или как невиданное древо) вдруг потянулся к идущим, и великая любовь переполнила его. Он увидел не жалкие тела, а несбывшиеся жизни уходящих, их угасшую любовь, их убитую способность создавать, все не построенные ими дома, невыращенные деревья, ненаписанные книги, нерожденных детей, неспетые песни. Все это ореолом окружило толпу, и Генриху невыносимо захотелось быть среди идущих, потому что он понял: все еще может сбыться.

Он спешно сбросил свой черный костюм и упал на колени. Струя аэрозоля ударила ему в лицо. На секунду он оглох и ослеп, а потом почувствовал внезапную легкость во всем теле. Он поднялся и пошел. Рядом с Генрихом очутилась девочка лет пятнадцати с худыми острыми плечами и едва обозначившейся грудью. Светлые волосы на висках торчали ежиком, отрастая после посещения мены, зато сзади длинные пряди спускались почти до талии, ветер трепал их, и они плескали Генриху в лицо. Он положил руку девушке на плечо. Рядом с ним шла Золушка, так и не ставшая принцессой. Как тысячи других до нее.

"И воскреснет новая плоть,

Которая воистину есть дух..."

тянули уже изрядно охрипшие голоса.

- Мы уснем и будем долго-долго спать, - прошептала девушка счастливым шепотом.

- "Какие сны в траншейном сне приснятся,

Когда покров чувств огородных снят?" - отвечал Генрих.

Эти слова его отрезвили. Чувство восторженности мигом пропало. Возможно, просто кончилось действие аэрозоля, хотя остальные шагали вперед по-прежнему и восторженно горланили один-единственный куплет. .

"Ведь я не жмых", - подумал Генрих, и ему сделалось жутко.

Он огляделся. Колонна давно уже покинула Клетки, и теперь люди шли по черной жирной земле. Земля пахла мазутом, и в ней ничего не произрастало ни травинки, ни деревца. По бокам колонны шагали люди в красных куртках со штыковыми лопатами в руках. Генрих попытался отделиться от толпы, но парень в красной куртке толкнул его назад. Бизер рванулся вновь, но получил удар в лицо. Его отбросило в гущу обнаженных тел. Множество вялых бескостных рук облепило его.

- "...новая плоть..." - пели раскрытые в судороге рты.

Генрих вновь стал выбираться из толпы. Ему казалось, что он движется в клейкой аморфной массе. Тела вокруг были потные и липкие, каждое прикосновение обжигало кожу. Наконец Генрих оказался в хвосте колонны. И в этот момент люди остановились. Впереди расстилалось поле черной земли. Вдали грядою тянулись серые холмы. А еще дальше Генриху почудилось пятно яркой зелени. Но он не мог разглядеть, что это.

Старый бульдозер, неведомо когда созданный, кряхтя и фыркая, как живой старик,

рыл Траншею. Парни в красных куртках выстроились полукругом и наблюдали за жмыхами, опираясь на лопаты, кто, как на посох, а кто, как на шпагу. Жмыхи продолжали петь нестройно и много тише. Былая радость и воодушевление ослабели. То там, то здесь голоса стихали, и люди, обессилевшие, опускались на землю.

- В траншею! - приказал один из копателей и махнул лопатой, как жезлом.

Те, кто могли еще двигаться, пошли и поползли к траншее.

- Наш отец принимает нас к себе... - прошептала девушка и, вытянув руки, двинулась вперед, как слепая.

Какой-то огромный мужчина с взъерошенными волосами и бесцветными глазами навыкате расталкивал других и лез вперед, а те, кто ослабел, цеплялись за него, и он волочил их к яме. Генрих отчаянно сопротивлялся потоку, и вокруг него образовался человеческий водоворот. Невероятно, но он сумел устоять под напором толпы. Наконец основная масса жмыхов очутилась в яме, сделалось много свободнее, и Генрих перевел дыхание. Несколько жмыхов еще ползли, из последних сил пытаясь добраться до Траншеи. Остальные лежали неподвижно, и только судороги сотрясали их тела.