- "Прогнило что-то в наших огородах", - пробормотал Генрих, озираясь.

Тут он заметил, что один из копателей, держа лопату наперевес, приближается к нему. Генрих попятился, затем повернулся и бросился бежать. Парень помчался за ним. Еще трое устремились следом. Генрих обернулся. Краснокурточник был почти рядом.

- "Пусть огородник встретит смерть смеясь! Бояться низко!"

Копатель взмахнул лопатой. Генрих резко ушел в сторону, перехватил черенок и крутанул, лопата будто сама собой грохнула по лбу своего владельца. Копатель растянулся на земле. А бизер швырнул трофейную лопату в грудь ближайшему преследователю, как копье. Но к бизеру уж полукругом подступали человек десять. Генрих даже не пытался удрать, он решил принять бой, хотя шансов победить не было. Никогда прежде он не вел себя так безрассудно.

- Сюда! - раздался голос с неба.

Генрих вскинул голову. Прямо на него падал серебристый аэрокар. Боковая дверца услужливо распахнулась. Генрих подпрыгнул и ухватился руками за борт. Машину сильно качнуло. Надсадно взревели нагнетатели.

- Скорее забирайся! - услышал Генрих приказ Ядвиги.

Он попытался перехватиться руками выше, но пальцы соскользнули с гладкого пластика, и бизер повис на одной руке. Внизу, прямо под его босыми пятками, мелькнули запрокинутые лица копателей и вскинутые вверх пики лопат. Несмотря на сильную болтанку, Генрих сделал отчаянное усилие, подтянулся на одной руке и ухватился за борт повыше. Еще мгновение, и он очутился бы кабине. Но кто-то из копателей швырнул лопату, как копье, корпус машины дрогнул, и она стала заваливаться на один борт. Засипел поврежденный нагнетатель. Аэро пролетел еще метров пятьдесят и врезался прямо в Траншею. Генриха отбросило в сторону, щекой он напоролся на острый камень и потерял сознание. Очнувшись, увидел, что лежит рядом с вышвырнутым из земли жмыхом. Жмых, недели три как прикопанный, успел изрядно опухнуть. В двух шагах валялся еще один - с оторванной рукой.

Генрих провел рукой по лицу, болезненно вздрогнул и недоуменно уставился на испачканные кровью пальцы.

- Бежим! - крикнула Ядвига, выбираясь из-под лежащего на боку аэрокара и пытаясь оправить лопнувшее платье. - Через минуту они будут здесь, - она кивнула на бегущих вдоль Траншеи копателей.

- Эти люди хотели воскреснуть. Так почему же они не встают? Может, им только этого и хотелось - лежать в земле и гнить, а? Что же вы разлеглись?! Встаньте! - Генрих с ожесточением схватил ближайшего жмыха за плечи и встряхнул, как мешок с картошкой.

Тот конвульсивно дернулся, встал на четвереньки и пополз. На плече его дымилось, исчезая, алое пятно, оставленное Генриховой ладонью.

- Пошел! - яростно завопил Генрих и хлопнул в ладоши.

Жмых вскочил на ноги, распрямился и, растопырив руки, двинулся на копателей. Те уже были в нескольких шагах, но при виде воскресшего жмыха попятились, выставив вперед лопаты. Генрих поднял второго жмыха и пихнул его ладонью в спину. И когда этот второй, без руки, с разбитым в кашу лицом, шатаясь, пошел на краснокурточников, копатели не выдержали, повернулись, как по команде, и бросились бежать, показывая удивительные результаты бега по пересеченной местности.

Они не видели, как воскресшие жмыхи ослабели и вновь полегли на землю.

Глава 16. САД.

Ядвига привела Генриха в сад. Сад был огромен, ветви деревьев подпирали небо. Одним боком Сад теснил огороды, другим - Большие помойки, и Траншея черной лентой замыкала его в кольцо.

Шел слух, что в сад Ядвиги чужаку не войти, хоть лбом бейся. Будто, невидимый, стоит трехметровый забор, весь увитый проволочной колючкой. Бывало огородники, на яблоки позарившись, - а мимо чужого огородникам тяжело ходить, чтоб не утащить к себе - пытались невидимую ограду одолеть, но всякий раз возвращались ни с чем, демонстрировали соседям синяки и кровавые ссадины.

Через Траншею был перекинут узкий мосток. Прежде, чем ступить на мост, Ядвига крепко взяла Генриха за руку.

Несмотря на синяки и ссадины, полученные в драке и после падения с аэрокара, бизер все равно оставался красавцем. Не потому, что природа одарила его исключительной внешностью, а потому, что жил он иной, не огородной жизнью, и с детства заботился о том, чтобы тело росло красивым и сильным. Загорелая кожа обтягивала сильные тренированные мышцы. Гордо посаженная голова. Красиво развернутые плечи.

Ядвига не утерпела и погладила Генрихово плечо.

- Один ты ни за что на ту сторону не перейдешь, - предупредила она.

И они шагнули на мост. Черная лента внизу колыхнулась. Что-то кольнуло Генриха под ребра, и он глянул вниз. Ему казалось, что он видит протянутые сквозь толщу земли руки и раскрытые в беззвучном крике рты.

"Они ждут меня", - мелькнуло в голове Генриха.

Но тут мост кончился, и они вступили в Сад. Снаружи казалось, что в тени деревьев сумрачно и сыро. А на самом деле сквозь яблоневые кроны повсюду просвечивало солнце, в теплом и душистом воздухе звенели пчелы. Ядвига вывела Генриха на поляну. Здесь посреди сочной травы чернел не заросший квадрат земли. Похоже было, что копали давно: земля успела подернуться серым налетом, будто поседела от старости.

- "Черный квадрат" бессмертен? - с улыбкой спросил Генрих хозяйку сада.

Но она не стала улыбаться в ответ.

- Пойдем скорее, лучше здесь не стоять, - сказала она.

- Не для отдыха это место, - заметил Генрих.

- Да, яблоневый остров не для всех, - согласилась Ядвига. - Сад я посадила очень-очень давно. Деревья должны были впитать всю отраву, всю мерзость, все отходы нашей земли, но... - она замолчала, не договорив.

- "Очень-очень давно" - это когда? - Генрих оглядел стройную Ядвигину фигуру.

Хозяйка не ответила. На вид ей было лет тридцать, ну может быть чуть-чуть больше. А ноги у нее были стройные и длинные, ну просто совершенство, а не ноги. Нельзя от них оторвать взгляд. Но что же означало это "Очень-очень давно"? Дина тоже говорила о десятках лет... а выглядела девчонкой. Дрянной девчонкой. Но это не важно. Важно, что очень юной.

Между тем тропинка, по которой они шли, незаметно расширилась и превратилась в аллею, в конце которой замаячил дом, обширный и старинный, с колоннами по фасаду и лепным карнизом, густо обвитый плющом. Заходящее солнце отсвечивало красным в многочисленных окнах, и только теперь Генрих понял, что долгий июньский день иссякает. И сразу же бизер ощутил боль и ломоту во всем теле, и невыносимую усталость. Никогда прежде он так не уставал.